Со сжатым от тоски сердцем видел Яницын потухшие заводские трубы. Болотная, вязкая тишина вместо трудолюбивого гуда и урчания машин. Пыль и плесень на облупившихся стенах цехов, грязно-серые плиты пола. Тоска! И в гробовой тишине, казалось, постепенно нарастал и гулко отдавался в пустынных, обезлюдевших помещениях крик полезных машин: "Вдохните в нас живую душу, наполните пустые чаны, оживите мертвые, окостеневшие жернова бегунов, заставьте стремительно, с легким потрескиванием бежать уже окаменевшую от покоя и неподвижности трансмиссию; пусть тревожно и радостно зовет заводской гудок людей на праздничный, неостановимый подвиг труда, ибо только труд - это жизнь и счастье!"
Вадим размечтался. Видел край свой цветущим, в лесах новых фабрик и заводов. Вот здесь, внизу, у бьющегося о камни потока воды, он воздвигал уже здание электростанции, мощной, несущей свет и энергию возрожденному городу. Он обдумывал уже черты нового Хабаровска: снести все эти хибары окраин, шагнуть в сторону Уссури, к Красной речке - какой простор для строительства городских магистралей! Уже не было безработных, потерявших надежду людей, не было интервентов, готовящих плацдарм для коварного прыжка в глубь Дальнего Востока…
"Ну, размечтался, как маленький!" - одернул себя Вадим и опять углубился в изучение решений Четвертого съезда Советов.
Сбылась, сбылась вековая мечта крестьянина, отныне земля и ее недра - собственность трудового народа! Земля, земля! Крестьянские восстания. Степан Разин, Емельян Пугачев. Положен конец несправедливым привилегиям казачества и старожилов-крестьян: шутка в деле - стодесятинники! Земли, отнятые у мироедов, передаются в руки крестьян-тружеников. Все на новых, чаемых веками началах! Отсюда шакалья злоба и вой буржуазии. В ее печатном органе "Приамурская жизнь" и в эсеровской "Воле народа" до сих пор льются потоки лжи и клеветы самого ядовитого свойства против Советов, а значит и против большевиков. Советы и большевики - для врага понятия идентичные. Ну что ж! Попробуйте-ка теперь продолжать в том же духе - получите по заслугам! Созданный Советами Трибунал печати уже начал подрезать коготочки беспардонным контрреволюционным писакам. Какой пронзительный визг вызвал штраф, наложенный Трибуналом печати на редактора "Приамурской жизни" за клеветнические наветы на молодую советскую власть. Ничего! Трибунал печати возглавляет беззаветный солдат революции, светлейшая голова Геннадий Петрович Голубенко, он не даст поблажки борзописцам.
Яницын вспомнил худого высокого человека с тонким, аскетическим лицом и фигурой Дон-Кихота, с благородным лбом, запавшими от усталости глазами - работает как черт! Несколько раз Вадим уходил из горисполкома с Голубенко, и каждый раз тот открывался перед ним новой чертой - и всегда неожиданной и трогательной. Фанатик и аскет Голубенко отказался от личной жизни во имя революции. Участник революционных битв 1905 года, он долго мыкался по тюрьмам и ссылкам, тяжко болел. Скромность и душевная ясность Геннадия Петровича - такой не свернет с избранного пути - чем-то роднила его с Сергеем Лебедевым. Чем? Цельностью натуры! Таких людей можно сломать, но не согнуть.
Вадим поднял голову от записей, и величавая, сверкающая ширь многоводного тока Амура вернула его мысли к неисчерпаемой реке будничных забот, к множеству дел, требующих решения, - серые, прозаические, обыденные дела, но от них зависела судьба революции и основное - доверие масс. Точила сердце, требовала решения задача задач: какие кладези экономики края развивать, чтобы быстро и заметно улучшить жизнь?
Внезапно Яницын вспомнил: "Сегодня воскресенье! "Социалистическая трибуна" ждет меня с обзором текущей политики, международных и внутренних событий!" В помещении бывшего гарнизонного собрания проводятся лекции для народа, и зал всегда переполнен. Яницын достал из кармана распухшую книжку в коричневом переплете, открыл папку с вырезками из газет, записями, документами, ушел в них, сосредоточился, восстанавливал в памяти то, что не успел записать. Произнес медленно:
- "Лета тысяча девятьсот восемнадцатого бысть…" Да! Бысть-то бысть, а тучи кругом грозовые…
Вечером Марья Ивановна встретила сына воркотней:
- Голоднешенький, наверно? Отощал? Ушел чуть свет. Потеряю я тебя, совсем не бережешься! А каково мне, не думаешь? День-деньской одна, как сыч… - ворчала мать, а сама подкладывала сыну лакомый кусочек - головку кеты. - Исхудал. Иссох от забот, а нешто всех ублаготворишь?..
- Мама! Мама, дорогая! Это я-то иссох? Поперек себя толще стал на ваших хлебах!
- Ты наплетешь: "Поперек себя толще"! - передразнила мать сына, а сама не таила любви и гордости. "Хорош сын! Красив сын. В самой поре, а о женитьбе не думает: с головой в делах. Жизнь-то и проскочит мимо. Внучонка бы выпестовать…"
Стемнело. Вадим ушел в свою комнату, зажег небольшую керосиновую лампу, достал бумаги, папки. Со школьной скамьи, с того памятного вечера, когда он пришел к Лебедевой и его молодое отзывчивое сердце пронзила боль любви, признательности и благоговения, Вадим неуклонно вел записи о встречах с людьми, чем-либо поразивших его воображение, о впечатлениях дня и, обязательно, о важнейших событиях в России и во всем мире. Еще юношей, знакомясь с марксистской литературой и превыше всего поставив науку о человеке, его истории, его экономических, политических и социальных исканиях, Яницын ощутил в себе призвание историка. Он жалел, что не удалось окончить университет, и продолжал штудировать книги по социологии, истории, философии; подсмеивался над собой: "Вечный студент!"
Сегодня работа не шла; он долго сидел за столом, подперев голову рукой, перебирал события дня. Ему почему-то было не по себе. Ах, да! Вот в чем дело: около гарнизонного собрания его толкнул какой-то человек. "Простите, пожалуйста!" - произнес он и испуганно шарахнулся от Яницына. Вдавив голову в плечи, человек быстро зашагал прочь. Вадим бросил на прохожего мимолетный взгляд и приостановился. "Где я его видел?" Так знакомы плоские, серые губы, шмыгающие глаза.
После жарких дебатов на "Социалистической трибуне", которые разгорелись по его докладу, Вадим забыл о встреченном человеке. Выйдя из гарнизонного собрания и - после спертого воздуха аудитории - с наслаждением вдыхая вечернюю прохладу, Вадим легко и упруго зашагал домой. "Тридцать пять лет. И силен и здоров. И один, одинок как перст. И сердце хочет, ждет, требует большой любви. Смиренно кроткое ее лицо. Женская беззащитность, которая так обезоруживает. Высокая. Но я, наверное, выше ее на голову? - Вадим приосанился, распрямил молодецкие плечи: представил ее рядом, увидел пугливую чуть-чуть улыбку на детских губах. - Милая ты моя, милая женщина! Так-то вот, Вадим Николаевич, подсмеивался: "Как в восточной поэме…" А вот, значит, бывает и так, что с одного взгляда и… наповал!"
И опять всплыл человек с серыми губами. Не мог его вспомнить, и это раздражало. "Да ну его к черту! Нашел о ком думать! Дел по горло".
Вадим проглядывал листок за листком, особо останавливался на важных событиях. И основополагающее из них - обращение "К гражданам России!". Читано многажды.
- Здравствуйте, дорогой Владимир Ильич! Здравствуйте во имя родины! - обратился он к небольшому портрету Ленина, стоявшему на столе.
Ленин. Владимир Ильич. Прищур умнейших, пронзительно-внимательных глаз…
Надо подвести итоги минувших дней. Все недосуг, все некогда, абы как. Спасибо, урвал вечер: можно суммировать главное.
"Апрель был наполнен событиями огромной взрывной силы. С запада России во Владивосток проследовали эшелоны чехословаков - едут якобы на французский фронт, воевать с германцами, а на наших станциях ведут себя возмутительно, издеваются над населением, провоцируют скандалы. По донесениям похоже, что неугомонные "державы Согласия" явно на что-то подбивают чехословаков.
Заграничные хозяева не зря вновь пригрели казачьего есаула Семенова! От ударов красных войск он удрал в Маньчжурию. Дяди-доброхоты снабдили его оружием, обмундированием, деньгами, привлекли в помощь искавших легкой наживы и карьеры молодых офицеров-авантюристов, сынков буржуазии, битых белых офицеров, хунхузов, японцев и в апреле вторично (!) отправили в наступление против Советов. Презренные наймиты! Народ вздернет вас на осину, палачи и предатели!..
И новое тревожное известие: казачий есаул Калмыков объявил уссурийским казакам-станичникам, что отныне он "правомочный войсковой атаман". Есаул - атаман войска? Расхрабрился Иван Калмыков! Он прикармливает зерном, полученным от иностранцев, казаков, и в "благодарность" за это станичные атаманы выносят общественные приговоры "о непризнании советской власти". Да, зашевелились в гнездах змеи. Семенов. Калмыков. Семенов будет напирать с запада, из Маньчжурии, а Калмыков - с востока.
Богатая казачья верхушка гродековцев почуяла неладное: создание Калмыковым в Гродеково военного вооруженного центра может грозить уничтожением поселка, если он станет местом боевого столкновения двух борющихся лагерей. Поселковый сход запел о полном мирном нейтралитете, призвал казаков быть на страже интересов односельчан: не давать поводов к вмешательству в жизнь станицы ни той, ни другой борющейся стороне. "Затряслись, станичники? Испугались за добро? Создали банду, спрятались за спины господ военных из чужих земель и называете это "мирным нейтралитетом""? Отогрели у себя на груди гремучую змею - вот и пеняйте на себя…"
Вадим берет выписку из владивостокской газеты "Красное знамя" от шестого марта 1918 года. Статья Антонова "О походе против Советов" жирно обведена красным карандашом. На полях тонким, четким почерком Яницына выведено против фамилии Антонова: "Большевик, редактор газеты "Красное знамя"". Вадим углубляется в нее: "Умная и верная статья", - делает выписки для доклада на "Социалистической трибуне".
"Немцы с запада, союзники с востока. Юнкерская Германия объявила войну новому, пролетарскому режиму, утверждаемому в Российской Республике. …Трагическим событиям, развертывающимся у наших западных границ, отвечает эхо на берегах Великого океана. Здесь не белая русско-прусская гвардия, здесь "наши союзники" вступают на путь борьбы с советской властью". Прав… трижды прав Антонов. Воронье кружит над Дальним Востоком, только вороний грай слышен, да бряцание оружия, да топот солдатских бутс…
Яницын встал со стула и, притушив лампу, зашагал по комнате; потом прибавил свет в лампе, придвинул папки. Не время распускать нервы…
Мышкой, неслышно подошла, приоткрыла дверь мать, покачала головой, скрылась.
До поздней ночи трудился Яницын. Тревожно, очень тревожно все! Минутный провал - то ли задремал, то ли забылся Вадим, - но вдруг явственно увидел человека, толкнувшего его. "Почему он так шарахнулся? Я его видел? Где? Когда? Ах, не хочу я ни о чем и ни о ком думать! Отдохнуть бы! Заработался чертовски. Устал. Как я хочу тебя увидеть, Алена! Хорошая моя… Съездить разве к Сережке на день-два? Передохнуть, набраться сил. Вадим, Вадим! Жаль мне тебя, но никуда ты не поедешь. Нельзя, рядовой! Нельзя, солдат! Работа в Совете перестраивается, пересматривается на ходу, и быть тебе, солдат, без побывки…"
Молодчинище Геннадий Голубенко! Какие глубины всколыхнула революция, какие замечательные люди поднялись на гребне революционной волны! Один из них Голубенко - глава Трибунала печати, комиссар Государственного банка. Он умело и решительно отвел страшный для Советов удар - сорвал забастовку контрреволюционного чиновничества.
Меньшевики и эсеры создали для саботажа и забастовки стачечный комитет, но самоотверженными усилиями Геннадия, его умением переубеждать самого заядлого противника, младшие и часть старших чиновников банка отказались от участия в забастовке, и она сорвалась. А почин саботажа лежал на банковских чиновниках: начни они - за ними потянулись бы и остальные. Правда, клевета и слухи сыграли свое черное дело: происходит выемка денежных вкладов из банков. В обращении к населению исполком объяснил, что распускаемые "злонамеренными лицами слухи о захвате якобы большевиками банков с целью ограбления их есть провокационные выходки врагов народной власти".
Да! Враги народной власти вредят здесь и во множестве лезут из-за границы! Недавно были отбиты пиратские набеги на Южное Приморье банд Семенова и Калмыкова. Отбиты и изгнаны туда, откуда пришли, на китайскую территорию. Проба сил. Проба сил. Обстановка начинает проясняться: опираясь на белых, интервенты начнут поход против Советов. Тревожно. Все тревожно. Революция в опасности…
Да здравствует революция рабочих, солдат и крестьян!
Глава пятая
Яницын узнал их издалека и прибавил шагу, чтобы догнать. Силантий, жарко о чем-то разглагольствуя, шагал чуть впереди Алены. В это время из-за угла выскочила стайка мальчишек-газетчиков с сумками, набитыми до отказа газетами. Мальчишки мчались наперегонки, кричали изо всех сил:
- "Красное знамя"! Владивостокская газета "Красное знамя"! Свежий выпуск, девятое мая…
- Проводы отряда владивостокских рабочих и матросов на борьбу с семеновскими бандами… "Красное знамя"!..
Люди расхватывали газеты. Силантий подозвал парнишку, неторопливо достал из кармана кошелек, вынул медную монетку, взял у нетерпеливо переступавшего с ноги на ногу газетчика "Красное знамя".
- Силантий Никодимович! Алена Дмитревна! Здравствуйте! Каким это счастливым попутным ветром вас сюда занесло? - спросил, подходя к ним, Вадим.
Они поздоровались, и обрадованный встречей Силантий ответил:
- Меня Лука Герасимов, председатель Хабаровского исполкома, вызвал. Я ему жалобу настрочил - заминка с обещанным зерном вышла, а меня беднота поедом ест: "Набрехался - и в кусты?" Обозлился и такую жалобу рванул. Аленушку с собой прихватил: передохнет от сердитого мужа. Оказывается, он, стервец, ей баталию за…
- Будет, дядя Силаша! - требовательно оборвала его Алена. - Какое дело чужому человеку до наших семейных сражений?..
Озадаченный ее отчужденным и злым тоном, смешался Силантий. Смутился и Яницын - так недобро подчеркнула она слова "чужому человеку".
- Так это у меня, Аленушка, невзначай вырвалось, со зла на Василя, - оправдывался Силантий и обратился к Вадиму: - Она только перед самым моим отъездом прорвалась на правду: выложила мне, как над ней Васька выкамаривает…
- Будет, будет! - хмуря атласные черные брови, остановила его Алена и потянула за рукав. - Дела-то еще не переделаны, а к вечеру надо быть в Темной речке, а то Василь и впрямь взбрыкнется.
Они поглядели друг на друга и расхохотались.
- Писульку Василю оставили - его дома не было, - что Аленушка со мной уехала, - пояснил Силантий. - Небывалое дело: жена не спросясь укатила…
- А вы куда сейчас идете? - спросил Вадим.
- Да к нему, к Луке, в исполком, - ответил Лесников.
- И я туда иду! - обрадованно воскликнул Вадим. - Нам по пути… - И огорчился: недобрый, чуть исподлобья взгляд Алены говорил, что она отнюдь не разделяет его радости.
В исполкоме они узнали, что председатель придет через час. Вадим привел гостей в свою рабочую комнату, усадил. Завязался оживленный разговор.
В эти напряженные для края дни он всегда сводился к международным и внутренним событиям: шли все новые и новые тревожные известия о смертельной опасности, подстерегавшей молодую, неокрепшую власть Советов на Дальнем Востоке.
Народ жил бурными и грозными событиями весны 1918 года, которые следовали одно за другим, стремительно, как гранитная скала, сорвавшаяся с кручи. Интервенты всех мастей ждали сигнала, чтобы ринуться на города и села края и вооруженной рукой задушить Советы.
- Прочти, Николаевич, что там пишут о банде Семенова, - попросил Лесников, - а то я пока раскумекаю, грамота-то у меня маленькая, для свово дому.
Неприступная, хмурая Алена рывком придвинула свой стул поближе, чтобы лучше слышать.
- "Проводы отряда владивостокских рабочих и матросов на борьбу с семеновскими бандами", - медленно прочел Яницын и глубоко вздохнул.
- "Это была торжественная минута, полная радости. Рабочие Владивостока и Хабаровска пошли защищать трудовую, рабоче-крестьянскую революцию.
Впереди стояли матросы Амурской и Сибирской флотилий, за ними красноармейцы, красногвардейцы. У всех крепко сжаты винтовки в руках, глаза горят священным огнем мести бандиту Семенову. Знамена гордо развеваются.
Председатель краевого комитета произносит речь:
- Товарищи, - говорит он, - революция на Дальнем Востоке в опасности. Бандит Семенов, набрав выгнанных из полков офицеров, таких же бандитов, как он сам, казаков-головорезов, других темных людей, двинулся на нас, на нашу революцию. Он хочет отнять все завоевания свободы, землю и рабочий контроль, огнем и мечом хочет уничтожить все то, что кровью добыто трудовым народом.
Товарищи! Мы надеемся, что вы будете смело и решительно защищать революцию, накажете бандита Семенова и его приверженцев, привезете радостную весть, что святое дело народа спасено, что враг уничтожен, корни его вырваны навсегда…
Поезд отправляется, все волнуются, спешат обнять и расцеловать своих защитников. Какая великая и торжественная картина! Поезд скрылся за горизонтом, и слышится проклятье тем, кто пошел против рабочих, крестьян и трудового казачества, против социалистической революции".
- Да! Дела… - невесело отметил Силантий. - Значит, и хабаровцы там. А вы, случаем, не думаете на фронт?
- Не пускают! - хотел отшутиться Вадим.
- Кто же это не пускает, позвольте спросить?
- Партия, - уже серьезно ответил Вадим. - Партия считает, что здесь я приношу больше пользы…
- А я тогда, в Темной речке, поняла, - с каким-то вызовом сказала Алена, - когда вы перед народом речь держали, что партейные все берут винтовки.
- Это так! Но нельзя же все бросить на произвол судьбы, тогда здесь будет и разруха и распад… - потерянно бормотал Вадим: он чувствовал, что его доводы не убедили, а, наоборот, настроили ее как-то недоверчиво. - Мы подчиняемся решениям партии, ее воле, - продолжал он, но знал уже, что слова его отскакивают от нее. Хмурое прекрасное лицо ее побледнело, она опустила голову и, казалось, не слушала его.
- Я хотела в красногвардейки податься, стреляю не хуже гольда, и вот мой Василь похоже говорит: "Дом на произвол судьбы… распад… разруха…" - насмешливо повторяла она слова Вадима, - а мне думается, - не болит ни у. Василя, ни у вас душа о родном крае! Вот так-то!
- Аленушка! Ты чево это так на человека вскинулась? - удивился Лесников.
- Товарищ Яницын! Вас вызывают в Дальсовнарком…
- Я не буду с вами прощаться, - сказал Яницын, - очевидно, скоро вернусь.
Увы! В этот день они не увиделись - его задержали в Дальсовнаркоме до позднего вечера. Лесников и Алена уже уехали домой. Первые два-три дня вспоминал он неприязненные слова о чужом человеке, а потом шквалом понеслись события, и он забыл и Алену и Силантия - не до того было!