- Прости ты меня, предерзостного, королева, за бесстыжие слова! - низко поклонился Алене сразу потерявший наигранное бахвальство Васька Стрелок. - Да разве я думал? - как-то растерянно сказал он и, круто повернувшись к толпе лесорубов, властно, как имеющий на это право, приказал: - Айда, ватага, по баракам! Здесь не балаган, здесь дело сурьезное…
Молчаливая толпа лесорубов быстро разошлась по баракам.
Васька Стрелок разбойно свистнул, позвал дружка:
- Ваньча! Айда купаться!
Парни в ногу зашагали к берегу, сели на прибрежные камни и вскоре слились с наступившими сумерками.
После ужина Семен Костин прошел по баракам и о чем-то долго и жарко говорил со старшинками.
На следующее утро приказчик Пьянкова привез на нескольких лодках-плоскодонках мешки с хлебом, мукой, сухарями, крупами, бутылями постного масла. Костин и с ним говорил о чем-то настойчиво и требовательно. На глазах у многих лесорубов приказчик снял с пояса желтую кожаную кобуру с револьвером и передал ее Семену.
Вечером того же дня Семен обучал Смирновых стрельбе из маузера и охотничьего дробового ружья "зауэр", с которым Костин не расставался ни на минуту: "Кормилец!"
Кобура с револьвером перекочевала на кожаный пояс, которым Силантий перепоясывал свою неизменную ватную куртку.
- Страшнее всего в тайге неведомый человек, - поучал Костин. - Тайга шутковать не любит. Зверь не так страшен: летом он сытый и почем зря на человека не кинется. А осторожность не мешает. Тигр - зверюга злая, капризная, вот тот всегда подозрит плохое: втемяшится в башку, что мы на него идем, обозлится, обкружит и по нашим следам пойдет - настигнуть и мстить. Он даже огня не боится: случается, и через костер на человека прыгает. Опасный зверь. Учитесь, супруги Смирновы, - в тайге без ружья не проживешь…
Зоркоглазые Смирновы и Лесников под строгим учительством Костина, казалось, уже постигли сложную науку заправской стрельбы, а он все гонял и гонял их на "полигон", "шпынял", давал новые сложные задачи, требовал их безусловного выполнения.
- У меня в детстве дружок гольд был, - говорил он. - От него и моя наука: до белого каления доводил, а своего добивался. Попали теперь вы в мои руки, я вас из шкуры выверну, но многому научу. Не обессудьте, супруги Смирновы! Вас учу - старый долг возвращаю. Дружок мой гольд - его на охоте какой-то гад из-за шкурок убил - наказывал мне: "Я тебя, Сенька, научил, ты теперь не пропадешь в тайге ни зимой, ни летом. Однако, смотри - помоги новому человеку в тайге. Ничего не прячь!" Ка-акой был парень!..
Тайга родимая! Побродил по ней немало Семен, поохотился на кабанов, медведей. Бил изюбря, козулю, кабаргу, сохатого. Не ушли от его пули голубые белки, побывали в его силках и соболи, огненно-рыжие и чернобурые лисы.
Строгим учителем по таежному опасному делу был друг-побратим Семена - гольд Навжика. Вот это был охотник! Соболей десятками промышлял в зиму. А белки? Сотнями! Навжика научил Семена тонкому искусству - ставить "настороженные стрелы" на соболя.
…Уссури на самой зорьке - густой туман еще стоит над рекой - тихая, задумчивая. На легких, вертких берестяных оморочках (Сенькина оморочка - подарок Навжики) отплывали они подальше от берега.
Останавливались на примеченных местах, аршин за аршином выбирали длинные переметы из реки; снимали богатый улов - сазанов, сомов, касаток, толстолобых амуров; опять наживляли крючки, спускали переметы в воду; отдыхали, любовались на вечную красоту, на голубую водную ширь, озаренную мягкими лучами восходящего солнца.
От воды, от тумана, от утренней свежести и первых ласковых лучей солнца налетит на друзей буйная радость - помчатся они наперегонки в утлых лодчонках по самой середине быстрой величавой реки.
Оморочка, управляемая одним двусторонним легким веслом, несется вниз по течению. Навжика, конечно, впереди!
Плывет мимо берег, поросший зарослями буйно цветущей черемухи. Деревья стоят молодые, красивые, в пахучих белых гроздьях. Воздух напитан чудесным запахом черемухи. День разгорается, ослепительный день на Уссури.
Любили побратимы заплывать и на левый берег Амура - поскользить на быстролетных оморочках по рукавам, протокам, заливчикам Амура.
Какое бесчисленное множество водных хитросплетений! Протоки широкие, протоки узкие, бесконечные рукава, которые расщепляются и расщепляются на десятки и сотни водных артерий! Гляди, путник, в оба! Запоминай дорогу: собьешься с пути, заплутаешься в них - поминай, как тебя звали!
Летят побратимы по широкой амурской протоке - вода тихая, спокойная, небольшое течение. По берегам низкорослый тальник или необъятные луга с высокой, в рост человека, сочной травой. Каких цветов нет на жирных, заливных лугах, на влажной, богатой илом почве… Качают головками легкие синие колокольчики, высится дудка стройной огненно-желтой или красной саранки, трепещут на ветру атласные лепестки розовых, красных и белых пионов. Солнце. Тишина. Благодать.
Дальше, дальше на вертлявых, опасных оморочках! Начинает дробиться протока на десятки рукавов - гляди да оглядывайся! Не запутайся, не заблудись, Сенька, в прихотливо разветвляющихся водах - не вернешься назад никогда! Кто найдет тебя в пустынных, необжитых местах?
А берег плывет и плывет перед глазами: кончились луга, пошли лесные места: дубы, белая и черная береза, тополь, лиственница…
Вытянут друзья подальше на берег оморочки и пойдут бродить по сопкам.
Прекрасны сопки ранней весной! Горит-цветет багульник! Розово-сиреневые цветы его повсюду. Ребятишки тащат домой вязанки цветущего багульника, - на окнах, на столах, на лавках в бутылках, банках, ведрах - цветы! Свежий, смолистый запах багульника во всех избах…
…Идет Семен зимой на лыжах, а Навжика впереди скользит легко, будто летит на крыльях. Широкие короткие лыжи из бархатного дерева обтянуты мехом сохатого. Все на охотнике ловко подогнано, все продумано до мелочей: трудна походная жизнь таежного зверолова.
- Эх, побратим Навжика, где ты?
Гольды держатся обычая братания. В знак любви и дружбы люди обмениваются оружием или одеждой, и тогда уж их водой не разольешь - братья до гробовой доски.
Мальчонкой, десятилетним парнишкой побратался Семен с Навжикой, который был на двенадцать лет старше его. Побратавшись, они обменялись друг с другом острыми перочинными ножами и поклялись в вечной дружбе. Не довелось им вечно дружить.
Мертвым, с раздробленной головой, нашли однажды Навжику, дорогого побратима Навжику: погиб от предательской пули в затылок…
Живой рассказ Семена воскрешал Навжику: перед переселенцами вставал улыбающийся, кроткий гольд с вечной трубкой в зубах. Коренастый, низкорослый, со скуластым добрым лицом, с реденькими усами и бородой, он ласково щурил узкие глаза с монгольскими веками и поучал:
- Ты, Семка, запоминай все порядком. Отловили в сентябре кету - невода не суши, в сараюшку не складывай: хорошо ловится в это время линок, таймень, сиг. А весной, как только лед сойдет, не бойся холодной воды, бросай в нее невод…
Ни на бурной реке, ни в глухой тайге ничего не боялся Семен, когда был с ним рядом ловкий, выносливый побратим. Глаза острые, как у горного орла, слух как у тигра. Чуть щелкнет где ветка, Навжика знает, кто ее тронул - бурундук, горностай или белка. Как он не смог уйти от безвременной гибели? Эх, Навжика, Навжика, друг сердечный Навжика, следопыт таежный!
Костин не разрешил Алене принимать участие в валке леса.
- Кашеварь. Не твое дело лес ворочать. Ты, Василь, зря не бережешь жену. Вдовым погулять хочешь?
Василь вспыхнул, но смолчал на его прямую речь. Ерепенистый раньше, он менял нрав, "умнел", как говорил дочери Силантий. Василь не знал, не подозревал даже о существовании подобной вольницы. Нешто он своей Алене враг? Сунулись прямо в пасть волку! Какая уж валка! Пусть кашеварит.
Алена варила незамысловатые крупяные супы, постные борщи со свежим виноградным листом, кашу из чумизы, заправленную луком, поджаренным на бобовом масле.
Костин освободил от рубки леса и Лесникова.
- Вы, Силантий Никодимович, любите рыбалить. Вот и будете на реке добытчиком. А то с пьянковского харча скоро и ноги тянуть перестанем. Вы рыбы принесете, ребята юшки похлебают, сил прибавится, лесу больше уронят, - говорил Семен при артельщиках, а потом, отозвав Лесникова в сторону, шепнул: - Маузера с пояса не снимайте. Алену Дмитриевну ни на одну минуту не оставляйте одну. Хоть и приутихло как будто, а ухо надо держать востро. В лес пойдет - идите с ней, на реку - тоже.
В первый же день Силантий начерпал самодельным бреднем из примеченного им омутка полное ведро незнакомых ему блестящих, гладких и скользких, как сом, небольших рыбин темно-орехового цвета с желтыми пятнами около головы и на брюхе.
- Касатки, - одобрительно сказал Семен. - Едят? Конечно, едят, да еще так, что за ушами трещит. Ты их, Алена, почисть, промой в реке, поваляй в муке, посоли - и на сковороду.
Усталые артельщики с веселым оживлением подчистили поджаренную, хрустящую на зубах свежую рыбу. Алена подала им "на закуску" полную миску местного дикого чеснока - черемши. "Ай да мамушка-куфарочка!"
- Спасибо, Алена Дмитриевна! Побаловала ты нас! - благодарно говорили довольные едоки.
А когда в воскресный день Костин вернулся с охоты обвешанный дикими гусями и утками и Алена наварила котел жирной лапши с дичиной, лесорубы-артельщики говорили:
- Вот у нас мамка так мамка! С такой не поголодаешь: кормит, как енералов, разварной утятиной. Разворотливая…
Валка леса в разгаре. Лесорубы уже привыкли к Алене: часто обращались к ней со своими незамысловатыми нуждами: постирать пропотевшую рубаху, пришить пуговицу, положить на чирей пластырь из подорожника.
Чаще других появлялся в бараке Васька Стрелок. Он смотрел на Алену, иногда повторял: "Королева… королева…" За Васькой шла его тень - тупой, быкообразный парень Ваньча, безропотный, покорный исполнитель любого приказа Стрелка.
- Хряй, Васька!
О редкой физической силе этих парней, их угарных пьяных дебошах, умении, не повторяясь ни в одном слове, сквернословить знали все лесорубы; их боялись, старались не задирать даже самые бесшабашные сорвиголовы.
Парни невзлюбили кроткого Сана, задумчивого темноглазого парня-китайца, который быстро сдружился с переселенцами.
- Иди отседа, косоглазое чучело! Черемшой весь провонял! - широко расставив ноги, дерзко приказывал Васька Стрелок.
- Хряй отседа, желтомордая обезьяна! - вторил ему грубым басом Ваньча.
Лесников, справедливый человек, враг любого насилия, взял Сана под свое покровительство. Скоро он уже досконально знал жизнь молодого китайца.
Сан хорошо владел русским языком, и они находили время для дружных бесед, во время которых всезнайка Силантий учил китайские слова, расспрашивал о жизни и нравах Китая, о быте народа. Сан, как теля за маткой, всюду следовал за Силантием, благодарно смеялся, скаля желтоватые зубы, на его добрые шутки.
- Герой, пойдешь со мной в ночь на рыбалку? - звал китайца Лесников.
- Моя везде с тобой ходи, твоя только говори, какой время ходи - ночью или вечера, - охотно отзывался Сан.
- Сан! Пошто тебя дядя Силаша героем зовет, будто у тебя имени нет? - спросила Алена.
- Герой - это мое имя, - пояснил китаец. - Моя мамка и папка - мяо. Мяо - в Китае живи. Моя народ говори Сан, а русский говори Герой.
- Васька Стрелок! - попросил как-то Лесников. - Отцепись ты от Саньки. Пошто ты и Ванька ему жизнь травите? Разве он не человек? Разве не работает получше других? - намекающе подчеркнул Силантий последние слова. - Сан мужик многострадальный, беды хлебнул по самое горло. От голода умирал. На нашей русской земле чуток вздохнул свободнее, досыта наелся. А тут вы его, как злые коршуны, рвете… Добром прошу: не трогайте его…
- Королева попросит - я перед Саном на четвереньках ползать буду, - грубо сказал Васька Стрелок и ударил разбойным зорким глазом по Алене. - Попросишь ты меня, королева?
- Попрошу, - смиренно ответила Алена, как огня боявшаяся его. - Сан смирный, ласковый, пошто ты его давеча изобидел, прогнал из барака? Прошу тебя, Василий Епифаныч…
- Епифаныч?! Первый раз в жизни, что я отцов сын, вспомнили! Вот ты из какого дальнобойного ружья вдарила, королева: Епифаныч! Да я теперь для тебя в лепешку разобьюсь…
- Спасибо на добром слове, Василий Епифаныч, - с хитринкой, нарочито повторила Алена. - И еще прошу: брось ты ругаться! У меня не только щеки - уши огнем занимаются, как слышу твои и Ванюшкины присказки…
Васька Стрелок ничего не ответил ей, но так распрямил могучие плечи, так горделиво повел соколиным глазом, когда уходил из барака, что Алена невольно залюбовалась им.
- Могутен детинушка! Русская косточка! - провожая Ваську взглядом, сказал Лесников и вздохнул. - В отбросах ходит, в подонках, а из него человека можно сделать, такого, что звенел бы, как первосортная мачтовая сосна…
Жизнь Сана круто изменилась - его словно стала оберегать неведомая волшебная сила: китаец-старшинка перестал тонко и пронзительно кричать на него, лесорубы не задирали грубым площадным словом, многие стали здороваться с ним, чего раньше никогда не бывало.
Однажды Алена увидела из окна своего барака Сана и Ваську Стрелка. Они сидели на желтых бревнах и о чем-то оживленно говорили. Желанный мир состоялся.
В разудалый, погожий летний денек Алена пошла на реку полоскать белье. Стоя на плоском прибрежном камне, выступавшем в реку, она сделала неосторожное движение, поскользнулась и упала в воду. Она не умела плавать, и ее сразу же подхватило и закружило течение, потянуло ко дну.
- Батюшки! То-ону! - крикнула Алена.
Она уже захлебнулась, когда ее подхватили чьи-то руки. Открыла глаза - лежала, как в люльке, на крепких, надежных руках силача Васьки.
- Очнулась, королева? Спужалась? - спросил он и невольным жалостливым движением прижал ее к груди. - Спужалась? С испугу ты и пузыри пустила: здесь совсем не глыбко - по горловину.
Васька Стрелок бережно поставил ее на прибрежную гальку.
- Как ты зубами-то клацаешь! Все еще страшно?
- Еще как! Не подоспей ты - утонула бы… как топор ко дну…
- Вышел я из тайги, слышу - крик. Смотрю на реку, а там кто-то бултыхается. Смикитил: человек тонет. И со всех ног сюда. А это ты, Алена Дмитриевна. Видно, сердце-вещун учуяло: так меня вдруг потянуло на реку, будто кто звал…
Васька Стрелок был так счастлив, так добр и светел, что у Алены вмиг улетучился страх перед этим дерзким и сильным парнем, который легко крестился двухпудовой гирей.
- Спасибо, братик! Спас ты меня!
- Братик? Скажешь тоже, королева…
Дни устоялись жаркие, безоблачные. Таежная река быстро мелела: как ребра исполинского зверя, стали проступать с берегов длинные узкие косы галечника с песком.
На неделе, не в срок, приехал приказчик Пьянкова. Он сообщил, что плоты с нагруженными на них поленницами дров застряли в пяти верстах от места порубки.
- Поеду к хозяину. Придется, видать, остановить работы. Теперь сплаву конец…
Весть эта сразу же стала известна лесорубам и сразу же отбила у них охоту к рубке леса. Еще бы! Всем памятна была делянка в тайге, превратившаяся в кладбище огромных штабелей бревен. Кому охота бессмысленно тратить силу! Сначала еще стучали топоры, но далеко не так споро и дружно, как раньше, а потом стук прекратился, и все на стане стало быстро распадаться.
- Может, Пьянков и нашу порубку прикроет? Ему сволочуге, по привычке…
Яро и дико заскучали лесорубы. Валялись целыми днями на нарах в одежде и кожаных сыромятных чунях или потерянно бродили по баракам. Большая мускульная сила, необходимая для тяжкого труда лесоруба, оставалась нерастраченной, бродила, требовала выхода.
Какой-то догадливый китаец-старшинка установил связь с контрабандистами-спиртоносами, и в бараках появились люди с плоскими железными бидонами на спинах: заплескался в граненых толстых стаканах злой желтый ханшин - китайская водка с резким сивушным запахом. То тут, то там вспыхивали жестокие побоища, в которых с площадной руганью и дикими криками принимали участие десятки лесорубов. Ругань повисла над тайгой, как безысходная тоска, как проклятие…
Ночью кто-то резко постучал в деревянную перегородку, отделявшую закуток, в котором ютились переселенцы.
- Алена! Василь! Лесников! Быстро вставайте! Скорее, скорее!
Заспанный Василь быстро откинул щеколду с жидкой, сколоченной из плах дверцы и увидел Ваську Стрелка и Сана.
- Чего вам? Носит ночью нелегкая! - неласково проворчал Василь, прикрыв собой вскочившую с нар Алену.
Лесников, спавший на полу, тоже вскочил.
- Уходить надо, шибко быстро уходить! Мужики сечас сюда идут. Плохие мужики, сукин сын мужики, разбойники, хунхузы! - испуганно лопотал Сан-Герой. - Васька! Ты помогай, а я на речку побегу: лодку пригнать поближе надо!
- Бегом беги, Санька!
На порожке барака уже стоял одетый по-походному Семен - "зауэр" за спиной и заплечный мешок в руках.
- Смирновы! Силантий Никодимыч! Собирайте все манатки. Сюда нам не придется больше возвращаться… Уходить надо. Черное дело задумано. Поспешайте, а то кровь прольется, ежели не успеем уйти…
Переселенцы наскоро побросали в плетеную корзинку немудрое барахлишко.
- Пошли на реку. Сан сейчас лодку пригонит. Тихо, без шуму, - опасливо поглядывая в сторону барака, стоявшего на отшибе, шептал Васька. - Идет побоище! - указал он на барак, где проживала наиболее разудалая ватага: там полыхала свирепая драка, неслись нечеловеческие, животные вопли и крики.
- Кажись, до поножовщины дошло… Я там Ваньчу оставил - держать их, - тревожно рассказывал Васька по дороге к берегу. - Чертов китаец-старшинка опоил нескольких варнаков и стал их потихоньку подзуживать: "Русска бабушка, ай-ай хороша русска бабушка! Надо ходи третий барака, Ваське Смирнову голову руби - русску бабушку себе бери…" Спасибо Сан подслушал, что он им нашептывает, и ко мне прибежал. "Шибко плохо! Пухо! Хочешь, Васька, человека узнать? Тогда слушай, что он говорит! Старшинка совсем плохо говорит: "Смирнову Ваське надо голову сломать!" А зачем он так говорит? Мужики будут драться, а старшинка тихо-тихо себе бабушку Алену заберет. Хитрый старшинка! Ему башку срубить надо! Идем скорее, Васька. Я один чево сделаю? Одной рукой в ладошки не хлопнешь…"
Васька Стрелок передохнул и продолжал:
- Я, как оголтелый, в барак бросился. Сан и Ваньча за мной бегут. Не успел я оглянуться, Сан своего старшинку по лбу хлоп! - тот с копылков долой. Сан обозлился, пинает его, визжит: "Твой болтливый рот кулак любит! Хунхуз! Плохой дерево на мачту не рубят, плохой человек старшинка быть не могу!"
- Смотри-ка ты! Впрямь Сан геройским мужиком оказался, - благодарно сказал Силантий. - А как ты оттуда ушел?