- Я тоже был всегда с тобой, - сказал я, - и как это странно, как это нелепо, глупо, что мы расстались тогда, потеряли друг друга… Разве мы можем расстаться?
- Нет, нет, нет! - воскликнула она и притянула меня к себе.
Я целовал ее, гладил ее волосы и говорил:
- Теперь я уже не отпущу тебя… ты уедешь со мной… Мы поедем вместе… Там у нас все изменилось… И туннель скоро будет готов. А в твоей комнате живет сейчас Трифонов. Ты помнишь его?
Мои глаза уже привыкли к полумраку этой комнаты. Светлана так и не зажигала свет, но он проникал в окно от уличного фонаря, и я уже видел здесь все: стулья, книжные полки, письменный стол…
И вдруг я увидел на дальнем углу письменного стола портрет. И мне показалось… Нет, наверное это мне только показалось. Я потянулся к столу, чтобы разглядеть портрет, но в тот же момент Светлана закрыла мое лицо своими горячими руками.
- Я хочу, чтобы ты смотрел на меня, только на меня, - зашептала она, - ты не видел меня почти год…
Она снова обнимала меня, целовала мои глаза… Но я должен, я должен был разглядеть этот портрет!
Я тихо, стараясь не обидеть, отстранил Светлану, встал и подошел к столу. Полуосвещенный светом уличного фонаря, Николай Николаевич Крамов в военной форме принимал орден из рук генерала. Это была хорошо знакомая мне фотография.
- Не смотри, не надо! - испуганно крикнула за моей спиной Светлана, вырвала карточку из моих рук и отбросила ее.
- Он подарил это тебе? - едва выговаривая слова, спросил я.
Она молчала. Потом ответила неестественно тихо:
- Он мой муж.
Будто кто-то резко ударил меня, толкнул в спину, и я поднял руку, чтобы защититься.
Все стало на свои места. Я видел все ясно: плачущую Светлану, стол, тот самый портрет, диван, корешок каждой книги, стоящей на полке. Внезапно я ощутил спокойствие, какое-то полное безразличие к тому, что окружало меня.
- Андрей, милый, - шептала Светлана, - я не люблю его… никогда не любила… Я просто не знала, что мне делать… Я люблю только тебя… Прошу тебя, не будем думать о нем, ведь его нет.
- Он в командировке, наверное… я понимаю.
- Тогда я уехала не с ним! Но он шел за мной, как тень. Он преследовал меня. Я устала от этой борьбы с тобой, с ним, с собой. Я устала быть одна…
Ожесточение поднималось во мне. Я чувствовал: сейчас оно достигнет сердца.
- Нет в тебе жалости, - устало и безнадежно сказала Светлана.
Вот теперь это достигло и сердца.
- Да, во мне нет жалости, - сказал я. - Подумать только, ведь я чуть было…
Она сидела на диване и смотрела на меня своими большими, красивыми глазами. В них уже не было слез, и я подумал о том, как быстро они высохли.
И вдруг, глядя в широко раскрытые глаза Светланы, я понял, в чем именно изменилась она за эти полтора года. Конечно, дело было в глазах! Тогда, раньше, в них что-то горело, светилось… А сейчас в них не было души. Они стали пустыми.
Я ощутил страшную усталость. Меня уже не было здесь, в этой комнате. Я был далеко отсюда. Далекие северные горы проплыли перед моими глазами.
- Ты уходишь? - услышал я за спиной. Я не обернулся.
13
…Ночь. Что же мне делать? Идти в гостиницу спать? Но мне не хотелось спать. Мне почему-то казалось, что сейчас не ночь, а утро. Я привык к зимним темным полярным суткам.
Я представил себе, как войду в свой гостиничный номер и останусь один. Нет, я не пойду туда, я не хочу оставаться один, наедине со своими мыслями. Я не смогу быть один. Тогда мне будет- казаться, что она снова здесь, рядом, - и снова начнется разговор, которому не будет конца, хотя говорить-то теперь уже ке о чем.
Что же мне делать? Больше всего на свете мне хотелось бы сейчас оказаться там, у себя, в Заполярье. Если бы я снова увидел горы, и туннель, и людей, с которыми прожил эти два долгих года, то все сразу определилось бы, все улеглось бы в моем взбудораженном сердце. Я был уверен в этом.
Но Заполярье далеко сейчас от меня, очень далеко. Я не смогу даже на мгновение увидеть те горы и услышать хотя бы одно слово оттуда.
Услышать?.. А почему бы мне не пойти на Междугородную и не позвонить в Тундрогорск?.. Зачем? Кому? - я не думал сейчас об этом, не знал, с кем буду говорить и что скажу. Мне просто было необходимо услышать голос оттуда. Это успокоило бы меня. Я почувствовал бы себя сильнее.
Через несколько минут я был уже на улице Горького. Я был уверен, что в такой поздний час я буду единственным посетителем на Междугородной. Но я ошибся. В зале было много народу. Люди сидели на диванах, стояли у стен, отделанных розовым мрамором, толпились у застекленных окон столов заказов. Прошло минут пятнадцать, пока подошла моя очередь и я очутился у окна.
- Тундрогорск, Заполярной области, - сказал я немолодой женщине, сидевшей за небольшим полированным столиком, на котором ничего не было, кроме квитанционной книжки.
Я ожидал расспросов насчет моего, мало кому известного, населенного пункта, но женщина деловито спросила:
- Сколько минут?
- Десять, - выпалил я.
Собственно, мне не о чем было говорить так долго, яо было уже поздно: женщина молниеносно выписала квитанцию и выжидающе смотрела на меня. Я заплатил и отошел в сторону.
Справа и слева от входа шли ряды телефонных кабин. Двери их были наполовину застеклены. На каждом стекле значился большой, золотом выписанный номер.
Я прошелся вдоль кабин. Все они были заняты.
Сквозь стекла было хорошо видно, что делается там, внутри. Люди сидели на маленьких откидных стульчиках и прижимали телефонные трубки к уху. Некоторые из них прикрывали другое ухо рукой: наверное, было плохо слышно и мешал шум зала. Иные, наоборот, разговаривали приоткрыв дверь в зал и придерживая ее за длинную ручку-перильце: очевидно, им было душно в закрытой кабине.
Через две-три минуты в зале раздавался усиленный репродуктором равнодушный, точно дистиллированный голос. Он называл город и номер заказа и приглашал пройти в кабину.
Любопытства ради я стал прохаживаться мимо столов, отделенных от зала стеклянной перегородкой. На трех последних стояли, поблескивая коричневым лаком, ящики. Сбоку они были похожи на радиоприемники, но на передней панели я увидел частые ряды крохотных лампочек. Они то загорались зеленым светом, то гасли одна за другой, и тогда казалось, что какая-то ярко-зеленая букашка пробегает по панели из конца в конец.
Потом я увидел ту самую девушку, чей голос раздавался в зале. Перед ней тоже стоял такой же ящик, но, кроме него, еще два микрофона. Один, маленький, был укреплен в центре стола, другой, побольше, стоял сбоку. На голове у девушки были телефонные наушники, и она время от времени склонялась к центральному микрофону. Говорила она тихо, и я не смог разобрать ни слова. Но когда девушка чуть наклонялась вправо и приближала губы к другому, большому микрофону, ее голос звучал на весь зал:
- Куйбышев, четыреста двадцать восемь, девятнадцатая кабина!
Какой-то человек в шубе с меховым воротником вскочил с дивана, подбежал к кабине, рванул дверь. Торопится!
Прошло еще несколько минут. Дело, видимо, затягивалось. Я понимал, что в общем-то зря затеял всю эту историю: сорвался, ночью, примчался на телеграф… Уж если рассуждать по-деловому, так надо было звонить завтра вечером, после того как я побываю в "Центропроекте"… Но не уходить же мне теперь, когда с минуты на минуту могут дать соединение!
Я стал медленно бродить по залу, присматриваясь к людям, собравшимся здесь в столь поздний, ночной час.
Вот этот, немолодой, в тяжелом драповом пальто и пыжиковой шапке, наверное какой-нибудь начальник, не привык ждать. Сидит, положив на колени красную кожаную папку. Брови нахмурены. Когда репродуктор объявляет очередное соединение, поворачивает голову. Убедившись, что вызывают не его, чуть кривит губу. Точно хочет недовольно, но не повышая голоса сказать: "Ну, давайте, давайте там… чего копаетесь?.."
Рядом с ним девушка. Совсем молодая. Ей лет восемнадцать, девятнадцать самое большее. Настороженно прислушивается. Кажется, что она с нетерпением ждет вызова, но вместе с тем и боится его. Когда раздается голос, девушка слегка вздрагивает, поднимает голову, но услышав, что зовут не ее, с облегчением вздыхает.
Парень в, полушубке и валенках. Совсем не московский, скорее наш, заполярский. Ходит, расстегнув полушубок и заложив руки в карманы своих заправленных в валенки брюк. Солдатская ушанка сдвинута на затылок.
- …Верхнеозерск, сто три, восьмая кабина! Верхнеозерск! Я вспомнил о Баулине. Ему тогда звонили из этого города. "Надо думать. Думать надо, Арефьев!" Ну, вот мы и додумались. Штанговое крепление. Что-то из этого выйдет? Как меня встретят завтра в "Центропроекте"? Что ж, в случае чего буду драться. Не на того напали!..
- Братск, триста пять, восемнадцатая кабина!
Человек в кожаном пальто, стоявший у стены, поспешно подошел к кабине и открыл дверь. Вспыхнул свет, мгновенно осветив телефонный аппарат на маленьком столике.
Холодный голос в репродукторе объявил еще несколько вызовов. А моего все не было. Может быть, отменить, вернуться в гостиницу?
Нет, дождусь. Я поймал себя на мысли, что мне не хочется уходить из этого зала. Полчаса назад у меня было только одно желание: услышать голос оттуда. Но сейчас я чувствовал, что главное для меня уже не в этом. Мне просто нравилось находиться здесь, среди этих людей.
Я стал прислушиваться к разговорам, которые велись вокруг. До меня долетали отдельные слова: "добыча", "крупнейшая база", "а врач сказал", "только вчера вернулся", "график", "министр распорядился", "двадцать цистерн", "полная реабилитация", "тысячу га подняли", "мальчик! Толстый такой… смеется!.."
"Жизнь! - сказал я про себя. - Кипит жизнь!"
- Минск, шестьсот пять, третья кабина! Человек в пыжиковой шапке поспешно встал. Но, видимо вспомнив о своем начальническом достоинстве, нарочито медленно, помахивая красной кожаной папкой, пошел в кабину.
Я сел на освободившееся место, рядом с той молоденькой девушкой. И в то же мгновение репродуктор объявил:
- Актюбинск…
Девушка встрепенулась и поднесла к глазам квитанцию, которую сжимала в руке.
- …триста сорок, шестая кабина!
- Не мой… сто четырнадцатый у меня… - чуть слышно произнесла девушка и опустила руку.
- Давно ждете? - спросил я.
- Ой, давно, час уже! - сразу откликнулась девушка. - Два раза Актюбинск вызывали, а все не мой номер… - закончила она с какой-то горькой безнадежностью.
У нее было круглое лицо, вздернутый нос и на щеках несколько веснушек, которые странно было видеть зимой.
"Воображаю, сколько их появится весной!" - подумал я.
- Скоро дадут, - успокоил я ее, - в течение часа обязательно соединят.
- Не знаю… - тихо ответила девушка и покачала головой.
Объявили Кузнецк, Куйбышев, Сталинград, снова Куйбышев.
Тот человек, что разговаривал, приоткрыв дверь кабины, все еще продолжал разговор. Кабина была в трех шагах от места, где я сидел. Его ставший хриплым от напряжения голос был хорошо слышен.
- …был я в ЦК сегодня, был, понимаете? - кричал человек. - Обещали помочь, ясно? Я им все рассказал, так?.Поддерживают нас, ясна? Так что стойте на своем. На своем стойте, слышите?! Говорят, правильные наши предложения! ЦК решение Двадцатого съезда высылает!..
Он умолк, склонившись над аппаратом, очевидно выслушивая ответ.
- Актюбинск!.. - объявил репродуктор, и мне показалось, что это слово прозвучало как-то радостно и громко, громче, чем названия других городов.
- Актюбинск, сто четырнадцать, подойдите к третьему окну.
Девушка вскочила, услышав слово "Актюбинск", и сделала шаг вперед, но теперь остановилась в растерянности.
- Подойдите туда, к столу заказов, - сказал я. "Очевидно, что-то не ладится с вызовом", - сочувственно подумал я, глядя ей вслед.
Через минуту девушка вернулась. Мне показалось, что в глазах у нее слезы.
- Что-нибудь случилось?
- Не пришел… - тихо ответила'она.
"Любовная история, - решил я, - она мучается, ночь не спит, а он… Что ж, это бывает. Ничего. Пройдет. Забудется…"
- Может быть, ему не передали вызова, не нашли? Это случается, - сказал я, чтобы хоть как-нибудь утешить девушку.
Она промолчала.
- Я вот тоже уже давно жду, - продолжал я. - Столько народу, столько заказов, у всех срочные дела… Всегда может произойти какая-нибудь путаница.
- Уехал он, - сказала вдруг девушка; и мне показалось, что она думала совсем о другом, не слыхала ни одного моего слова.
- Куда уехал?
- В Москву, - безнадежно и не глядя в мою сторону, ответила она.
Наверное, они поссорились. Он уехал, она осталась. Ола хочет вызвать его среди ночи, сказать, что любит, что простила, зовет обратно. А он уехал, Куда? В Москву? Нет, что-то не получается. В этом случае ей следовало бы только радоваться.
Мне вдруг захотелось узнать, что же такое произошло. Это не было пустым любопытством. Я хотел помочь этой девушке. Мне казалось, если я узнаю, в чем дело, то наверняка сумею найти слова, чтобы утешить ее.
- Послушайте, - сказал я, - может быть, вам, можно чем-нибудь помочь? Посоветовать?
В первый раз она повернула ко мне голову и посмотрела так, точно только сейчас меня увидела. Потом снова опустила голову и произнесла одно слово:
- Уехал.
- Да кто, кто уехал?
- Я ведь говорила ему, что вернусь, сказала! - с неожиданной силой воскликнула девушка. - Не поверил… Все равно буду ждать. До утра. Ему до телефона пятьдесят километров. Добираться. Если не уехал - придет. Только… не придет он, - закончила она снова упавшим голосом.
- Нет, придет! - убежденно сказал я.
- Вы думаете? - вся встрепенувшись, с надеждой спросила она.
- Уверен!
Дверь ближней кабины открылась, и оттуда вышел человек с густыми лохматыми бровями, тот самый, что говорил так долго. На лбу его блестели капельки пота. Он, видимо, был очень взволнован и устал. Но на лице этого человека я увидел довольную улыбку. Он осмотрел медленно весь зал, точно хотел сказать: "Все в порядке, товарищи! Наша взяла!"
Потом он пошел к выходу, поправляя съехавший набок галстук и застегивая пальто. Глядя ему вслед, я почему-то и впрямь проникся уверенностью, что тот актюбинский парень во что бы то ни стало явится на переговорный пункт. Я сказал:
- Таких хороших девушек не бросают, - но тут же почувствовал, что это звучит пошловато. Я поспешно спросил: - А вы сами-то из Актюбинска?
- Да, - ответила она, - впрочем, нет. Москвичка.
Я решил идти напрямую:
- А кто он вам? Отец? Брат? Муж?
Я хотел сказать "жених", но сказал "муж". Не люблю я этого слова - "жених".
- Василий он, Васей зовут, - невпопад, но как-то очень непосредственно сообщила девушка.
- А вас? - неожиданно для самого себя спросил я.
- А меня Клавой…
- Что же случилось, Клава?
- На целину мы поехали, - сказала она. - Вместе. И на заводе работали вместе. На электроламповом. Слесарь он…
- А дальше?
- Мать у меня захворала. Обещала ему: навещу и вернусь. Он телеграммы слал. Не приедешь, писал, брошу все и уеду. А как я могла маму оставить? Теперь вот могу…
- Выздоровела мама?
- Умерла.
Она закусила губу.
Прошло несколько мгновений, пока я решился сказать:
- Что ж, Клава, тут уж ничего не поделаешь. У меня вот тоже отец умер. В войну…
Она молча покачала головой.
- А он, Вася ваш, - продолжал я, - что же он, не понимал, что ли? Не верил?
- Слабый он, - задумчиво, как бы про себя сказала девушка. - Не может один… Тай, на целине, трудно… В палатках живем… Со мной бы остался. А так вот - уехал…
- А может быть, он… - начал было я, но в эту минуту из репродуктора прозвучал голос:
- Тундрогорск, шестьдесят два, восьмая кабина! Я вскочил. Восьмая кабина была той самой, в которой так долго находился густобровый человек.
- Подождите меня, не уходите! - уже на ходу крикнул я Клаве и бросился в кабину.
Как только я затворил за собой дверь, под потолком зажглась лампочка. В кабине стало светло. Я схватил телефонную трубку.
- Говорите!.. - услышал я металлический женский голос.
- Говорю!.. - произнес я в ответ. - Тундрогорск!
- Кого надо? - спросили меня очень издалека.
- Девушка, - сказал я, почти прижимая губы к микрофону, - мне "Туннельстрой" надо, слышите! Второй дом!
Во втором доме жил Орлов. Телефон стоял в коридоре, в двух шагах от двери его комнаты.
Голос исчез. Слышно было только ровное, далекое гудение. Потом я услышал:
- Не отвечают!
- Звоните! - громко крикнул я. - Еще раз позвоните! Ответят! Слышите?
Голос снова исчез.
Прижимая трубку к уху, я опустил откидное сиденье. Прошло какое-то время. "Хорошо, что заказал десять минут!" - подумал я. Посмотрел в зал через стекло. Клава все еще сидела на своем месте, а рядом с ней уселся теперь какой-то бородач с портфелем. И вдруг я услышал далекий голос Григория:
- Кто эto? Орлов слушает…
И как только я услышал его голос, все, все, что я видел сейчас и о чем думал, исчезло. Исчез этот хорошо видный через застекленную дверь зал и девушка с ее тревогами и бедой… Я видел перед собой только мой туннель, Григория.
- Гриша, это я, Андрей, здравствуй!
- Андрей! - удивленно переспросил Григорий. - Что-нибудь случилось?
"Почему он спрашивает?" - подумал я, но тут же понял: ведь сейчас около трех ночи!
- Нет, нет, Григорий, - поспешно ответил я, - ничего не случилось. Просто захотелось услышать твой голос.
- Что?
- Все в порядке! - крикнул я. - Хочу узнать, как вы там живете!
- Подожди, я надену туфли, - послышалось в ответ.
Наступило молчание.
"Глупая затея! - сказал я себе. - Сам не сплю, поднял среди ночи человека…" Посмотрел в зал.
И опять вспомнил о Клаве. Но ее уже не было. На ее. месте сидел франтовато одетый парень, в шубе с шалевым воротником и в меховой шапке пирожком. Значит, ушла. Жаль. Сукин сын этот ее Вася…
- Ты слушаешь, Андрей? - раздалось в трубке. - Да, да, слушаю.
- Тебя стало хуже слышно.
- Просто я тихо говорю, - ответил я громче.
- Теперь лучше. Ты был в "Центропроекте"?
- Еще нет. Завтра пойду. Вернее, сегодня. А как дела на строительстве?
- В каком смысле? - Ну… вообще.
- Все нормально. Цемента нет.
- Ясно, - сказал я. Наступила пауза.
- Андрей, куда ты исчез? Ты меня слышишь?
- Да, да. Значит, на стройке все в порядке?
- Что же могло измениться за эти три дня? - недоуменно ответил Григорий.
- Да, да, конечно… - Я опять посмотрел в зал. Тот парень по-прежнему сидел, засунув руки в карманы своей щегольской шубы. А девушки нет. Ушла. Вернется в пустую комнату, в которой несколько дней тому назад умерла ее мать. Будет плакать.
- Андрей, в чем дело, куда ты все время исчезаешь? - раздался раздраженный голос Григория.
- Как Ирина? - спросил я и вздрогнул. Этот вопрос вырвался у меня как-то совершенно неожиданно, помимо воли.
- Ирина? - переспросил Григорий и тоже умолк на мгновение. - Ничего, спасибо. Я ее увижу завтра. Передать привет?
- Передай, если хочешь, - сказал я.