- Не утопнем, вот увидишь, Иван, не утопнем!
И, дрожа от нетерпения, все полезли в лодку.
Говорили, Иван когда-то плавал матросом на мятежном корабле, а потом бежал и объездил весь мир, был и на Ямайке и на Огненной Земле. Но сам он никогда об этом не рассказывал - или не помнил, или боялся, что не поверят.
- Иван, расскажи про Ямайку, расскажи про Индийский океан, - просили мальчики.
- Да что там рассказывать, - отвечал Иван, попыхивая матросской люлькой и глядя на облака, словно и Ямайка, и океаны, и пустыни - все это ничто по сравнению вот с этим родным украинским небом.
- Иван, ты пересек все меридианы? - спросил Котя.
- Приходилось, - отвечал Иван.
- А пальмы ты видел?
- Та видел.
- А кактусы? - не отставал Котя.
- Эге ж, - посасывал трубку Иван.
- Ну, а правда, там папуасы носят кольца в носу и они людоеды? - говорил Котя.
- Брехня, - пропыхтел в трубочку Иван.
- Как брехня?! - обижался Котя. - Так ты, наверное, там и не был!
- Отчего же не был. Был, - отвечал Иван.
- Ну, а как же ты не заметил? Я на картинках видел.
- Так то на картинках, - добродушно отвечал Иван.
- А что - неправда?
- Та может, и правда, только нет этого.
- Как же ты говоришь, что и правда и нет этого?
- Ой-ой-ой! - хохотал Котя. - А я у капитана Мариэтта читал.
- Та брешет той капитан, не видел он этого, - твердо говорил Иван.
Ярко светило утреннее солнце. Тарахтели едущие на ярмарку подводы, задушенно визжали в мешках поросята и гоготали гуси.
Микитка повернул картуз козырьком назад, и все мальчики повернули картузы козырьком назад, отчего приобрели боевой, отчаянный вид. Теперь уже ничто не мешало идти вперед, грудью встречая опасность.
Из окон спрашивали:
- Куда это вы собрались?
- Куда надо, туда и собрались, - отвечал Микитка.
- Там гора рафинадного сахара, там пруд красного вина, там дом, склеенный из медных пятаков, - бормотал Котя.
Только вышли на шлях, тут же подхватили на носок жестянку и погнали в пыль. То была заря футбола, время форвардов, беков, хавбеков и судьи-рефери.
- Пенальти! Пенальти! - вопил Котя.
Жарило солнце, горячая белая пыль забивалась в рот и нос. Черные, как цыгане, футболисты наконец выдохлись, спустились в низину и у замшелого камня напились ледяной острой ключевой воды.
Здесь росли большие и мягкие, просвечивающие на солнце лопухи, которыми хозяйки обычно покрывают глечики с молоком.
Мальчики сорвали прохладные листья и сделали из них треуголки. Теперь они были совсем похожи на солдат.
- Левой! Левой!
За голубыми и белыми хатками, за садами и огородами, в другом, сказочном, недоступном мире опустилась на облаке и повисла между небом и землей снежной белизны арка.
У арки графского парка лежали чугунные львы. Повернув головы, они провожали нас слепыми от ярости глазами, - ведь на их чугунной памяти не было случая, чтобы такие мальчики входили в графский парк.
Сразу же за белой аркой сосновая аллея уходила в бесконечную даль неба, и по ней можно было подняться к розовым, летящим, как счастье, облакам.
Сосны, освещенные солнцем, стояли отлитые из чистого золота. Говорили, что здесь все деревья посажены царями: было древо Екатерины Великой, и Александра I, и Николая II, и даже Наполеона.
Величавая и незнакомая, пугающая тишина обняла нас.
- Бога нет! - для храбрости закричал Микитка.
- Бога нет, бога нет! - закричали мы, отчаянными голосами разрушая заколдованность.
Хрустел под ногами крупнозернистый оранжевый царский песок. И мальчики, как карлики, двигались в тени великанов.
В это время что-то треснуло вверху, с шумом пронеслось сквозь ветви и упало в высокую траву.
Несколько минут мальчики стояли в оцепенении. Потом Микитка на цыпочках пошел в ту сторону.
- Гляди! - закричал он.
В траве лежала крупная сосновая шишка. Она переходила из рук в руки, теплая, смолистая и тяжелая, как граната. Руки от нее стали липкими и пахли смолой.
- Дай, я понесу, - попросил Котя.
- Это еще как сказать, - ответил Микитка.
- Меняю, - сказал Котя и вынул из кармана дымчатое стеклышко.
- А ну, покажь!
- Нашел дурака. Дай шишку.
Из рук в руки, как послы, передавали они друг другу свои сокровища. И сначала Микитка, а потом все по очереди смотрели в синее Котино стеклышко, и весь мир становился синим, угрюмым, с пороховыми облаками. Казалось, вот грянет гром - и начнется война.
Мы вышли на тенистую каштановую аллею. Из травы прямо в глаза сверкнул золотисто-агатовый каштан.
- Чур, мой! - первый крикнул Котя и брюхом кинулся на землю, прикрывая каштан.
- Чур, мой! Чур, мой! - закричали со всех сторон мальчики, ползая по земле. А потом уже и кричать перестали и жадно, молча набивали каштанами свои карманы.
Открылась липовая аллея, вся золотистая, светоносная. И падали, падали маленькие золотые листики.
А за липовой аллеей была дубовая - сумрачная, почти черная, как пещера. Она встретила нас сдержанным, грозно предупреждающим шепотом.
- Чур, мой! - опять завопил Котя и поднял с земли бронзовый, с зеленой шляпкой желудь.
- Чур, мой! Чур, мой! - закричали мальчики и постепенно стали выкидывать каштаны и вместо них набивать карманы, а потом и картузы тяжелыми, как патроны, желудями.
Неожиданно мы вышли из темной аллеи на широкую, светлую, солнечную поляну, окруженную розовыми березами.
- Вольно! Ра-зой-дись!
Мальчики закричали "ура", разбежались по поляне, исчезая в высокой траве.
И громадные медные сосны, и неожиданно белые беседки на зеленых полянах, и зелено-мшистые скалы с низвергающимися по ним, радугой сверкающими на солнце водопадами, и лесной запах земляники - все слилось в одно радостное, восторженное ощущение жизни в ином, счастливом, сказочном мире вечного веселья.
Среди деревьев то здесь, то там, пугая нас, мелькали беломраморные фигуры, которые казались окаменевшими бывшими обитателями парка.
Однорукий Геркулес с белыми глазами и отбитым позеленевшим носом высокомерно смотрел на нас, а мы с интересом и удивлением разглядывали его мраморную мускулатуру.
- Здоров, черт! - сказал Микитка.
От графского замка остались одни колонны. Замок был разрушен и зарос крапивой. Когда мы подошли и стали громко разговаривать и свистеть, из развалин вылетела большая черная птица, перелетела на дерево и оттуда горящими глазами стала смотреть на нас.
- Киш! Киш! Пошла! - кричали мальчики. Но птица не двигалась с места, она хлопала глазами, разворачивала и складывала крылья, продолжая смотреть на нас.
А солнце стояло на самой середине выцветшего неба, и горячий воздух застыл. С елок, шурша, сыпались сухие рыжие иглы, и от этого шуршания казалось еще суше и жарче.
Мальчики устали от ходьбы и солнца, от величавой этой тишины и присели в мягко шумящей тени старых вязов, где росли огромные темно-зеленые папоротники. От них властно веяло вечностью.
И вот из-под папоротника, как из-под зонтика, появилась улитка. Она медленно, с усилием тянула себя и свой костяной дом. Странно, что она не чувствовала, как жадно на нее смотрели.
- Это королевская улитка, - шепотом сказал Котя. - Видишь, рога какие!
И все с почтением посмотрели на высокопоставленную улитку. Но она ползла так медленно, так, казалось, нарочно, назло медленно, что не хватало терпения.
Микитка сорвал былинку, тонкую, засохшую былинку, и тронул ее рога. И королевская улитка, как все маленькие, простые, серые, будничные улитки, вздрогнула всем студенистым телом и сразу же спряталась в свой костяной дом.
- Не трогай, нельзя, бог накажет, - сказал Котя.
- Авось, - отвечал Микитка.
Он легко, как на крыльях, перелетел через овраг и на той стороне, спружинив, пулей полетел дальше.
- Раз! Два! Три! - закричал Котя, как мельница все быстрее и быстрее размахивая руками, и, намахавшись наконец, сел, съехал в овраг, а затем, цепляясь за кусты, пополз вверх. - И я тут, - сообщил он. - Видел, как я здорово съехал?
Между деревьями оловянно светилось озеро, и в нем мрачно, уходя в глубину, беззвучно, бездонно стоял заколдованный лес. Вот сейчас выплывет водяной с длинной зеленой бородой, заворочает глазами под косматыми зелеными бровями и что-то скажет, убедительное и страшное.
Но вместо водяного из этого мертвого леса, грудью рассекая зеленые волны ряски, выплыла похожая на белое облако сказочная птица.
Я никогда не видел такого чуда, но я столько слышал о красоте графини, что решил, будто это именно она в ночь, когда мужики подожгли имение, превратилась в белого лебедя.
- А она была красивая? - спросил я.
- Кто? - сказал Микитка.
- Та графиня?
- Старуха, баба-яга, - отвечал Микитка.
Но нас уже ожидало новое чудо - на горе открылся стеклянный дом, полный солнца и густой зелени.
- Это тропики, - тотчас же пояснил Котя.
- Даешь тропики! - крикнул Микитка.
- Даешь тропики! - откликнулись мальчики и, прижимаясь друг к другу, робко вошли в сказочный дом.
Сквозь стеклянный потолок прозрачного дома облака казались нарисованными и весь мир был нереальный. Из зеленых кадок поднимались странные деревья с удивительными узорчатыми листьями, будто кто-то специально ножницами вырезал каждый лист.
Мальчики, привыкшие к анютиным глазкам и настурциям, пугливо озирались на огромный цветок, похожий на отрубленную голову; казалось, он вот-вот заговорит.
- Это ужасный цветок, - сообщил Котя. - Он знаешь какой страшный! Сядет бабочка, он - цап, закроет и съест.
- Ври, - сказал Микитка.
- А ну, положи палец, - уговаривал Котя. - Он цап - и закроет.
Но никто не решился положить палец.
Среди ядовито-зеленых растений было приторно душно. Хотелось на волю, к солнцу, под живой, добрый шум сосен.
День клонился к закату. Где-то далеко-далеко пастух настораживал стадо. Давно уже парк перешел в лес. И лес, насквозь пронизанный красным светом, казалось, оторвался от земли.
Было тихо. Все замерло. И вот от темной, окружающей поляну чащи отделилось одно дерево, и, высоко неся ветвистые рога, на поляну вышел олень. Он чутко остановился, и мы увидели устремленные прямо на нас добрые, бархатные глаза, которые как бы спрашивали: "А вы, наверное, ожившие кустики?"
- Тсс! - сказал Котя.
Олень прислушался. Тонкие розовые уши его дрогнули. Он медленно и величаво повернулся и ушел в чащу.
Микитка свистнул. Олень прыгнул в сторону. Послышался треск, топот, и еще долго-долго шумел в лесу ветер оленьего бегства.
В кустах раздался лай, и оттуда стрелой вылетел Булька с поднятым хвостом. С разгона он прыгнул на грудь Микитки, визжа и пытаясь лизнуть его в лицо: "Наконец-то я тебя настиг".
Как нашел он сюда дорогу, как перебрался, переплыл реку, никто не знал, а Булька ничего не рассказывал.
Расцеловав своего хозяина и еще повизжав немного от радости и обиды, что его вовремя не взяли с собой, он, помахивая хвостом, чувствуя себя уже равноправным, весело побежал вперед.
Парк был такой большой, что никто не знал, где он кончается.
- Скорее! Скорее! - торопил Котя, набивший желудями свои штаны и куртку.
Идти было тяжело, карманы оттягивало, и постепенно мальчики выбрасывали желуди в траву. И если впоследствии там выросла дубовая аллея - это мы ее посадили тогда, в тот удивительный год свободы.
Где-то совсем близко таинственно рокотал ручей. Из-под камня выскочила жаба, большая, тяжелая, медная, и, усевшись, немигающе уставилась на нас тусклыми глазами.
Микитка кинул в нее камень. Жаба подпрыгнула, но продолжала выпученно, сердито следить за нами: "Явились и еще швыряются".
Длинные тени легли от деревьев на землю, и лишь освещенные солнцем вершины сосен горящими свечами стояли над миром в торжественной тишине вечера.
Издалека донесся удар колокола - сперва слабый, нежный, как отзвук чего-то более могучего, потом, набирая силы, другой, третий, и торжественные звуки, расходясь кругами, завладели всем миром покоя. Теперь гудел уже сам воздух.
И вдруг мы поняли, что заблудились.
Это был дремучий, затянутый паутиной мохнатый лес. Засохшие карликовые деревья, как пыльные старички в капюшонах, присев, кряхтели вокруг, и со всех сторон что-то глазело, шипело. А когда поднялся ветер, то вместе с сухими листьями вниз стали падать паучки.
И эта заброшенность, эта первобытная, первозданная лесная тишина и возможность появления медведя - все было жутко, и мы закричали:
- Ау! Ау!
- Ау-у!.. - откликнулась чащоба, и лес сделал шаг нам навстречу и жутко сомкнулся вокруг.
А мы шли и не переставая кричали:
- Ау! Ау!
Темный лес раздавался и снова смыкался.
Теперь мы шли за Булькой, который каким-то чудом отыскал тропу и бежал впереди, принюхиваясь к следам, и повизгивал: "За мной! Все в порядке!"
В лесу стало темнеть.
В сумеречном свете на фоне неба четко вырисовывался великан в шляпе. Он стоял, не шевелясь, упираясь головой в звезды, и, расставив руки, ждал нас.
Булька с неистовством залаял.
- Кто идет? - отчаянно храбро крикнул Микитка.
Человек молчал.
Мальчики остановились.
- Смотри, смотри! Шевелится…
Действительно, там, в неясном сумраке, что-то шевелилось и, кажется, перебегало с места на место.
Мальчики, затаив дыхание, вглядывались и вслушивались в ровный, нарастающий, а затем снова утихающий шум.
- Я говорил, говорил! - зашептал Котя.
- Ни гу-гу! - прикрикнул Микитка.
- Да, завел, а теперь - ни гу-гу!
Котя всхлипнул, кулаком размазывая по грязному лицу слезы, и вдруг сказал:
- Ой боже ж мой!
- Задушу! - Микитка показал сжатые кулаки.
Котя зажмурил глаза и притих.
- Ну, я пошел, - сказал Микитка, однако не двигаясь с места и вслушиваясь.
- Сейчас как возьмет, как ахнет, вот увидишь! - снова заныл Котя.
Взошла луна и осветила чучело с широко расставленными руками, в старом цилиндре.
- Ура! - громче всех закричал Котя. И пошел, топая своими походными башмаками, и первый появился на бахче, сияя персиковыми щеками. - А ну, где здесь кавуны, где здесь дыни?
Под чучелом дремал с холодным ружьем сивый дед в старой солдатской бескозырке с красным околышем. А вокруг, на сухой песчаной почве, среди желтеющей ботвы, словно привязанные веревками, спали нежно-лимонные дыньки и грубо-зеленые, полосатые киевские кавуны.
- Дед, почем кавуны? - весело крикнул Микитка.
Дед приоткрыл глаза, медленно возвращаясь из своего какого-то очень далекого мира.
- Эй, хлопчики, чи заблудились?
- Заблудились, дедушка, - признался Микитка, утирая нос рукавом.
И вслед за ним все утерли нос рукавом и всхлипнули.
Дед вытащил из свитки глиняную люльку, трут и кремень и, одновременно высекая огонь и прижимая толстым каменным пальцем табак в люльке, стал пыхтя ее раскуривать.
Мальчики стояли и смотрели на это колдовство.
- А куда вы, к примеру, путь держите, хлопчики? - спросил дед.
- Мы ищем гору рафинадного сахара, - гордо сообщил Котя.
- Ищите, детки, ищите.
- А куда, в какую сторону идти?
- Так то все равно, на все четыре стороны можно идти.
- А далеко?
- Далеко, детки, далеко. - Он изучающе поглядел на нас. - Идите, детки, идите, может, когда и дойдете.
Он запыхтел люлькой и закашлялся. А может, это он так смеялся?
5. Филька синий жупан
Котя все ждал появления краснокожих индейцев с перьями на голове и окровавленными кинжалами в зубах. Но, не описанные ни в одной Котиной книжке, из ночи скакали всадники в стоячих шапках с голубыми хвостами.
На улицах, на базарах появились люди в синих жупанах и с оселедцем на бритом черепе, с пышными висячими усами, пили мед и горилку, и повсюду катилось запорожское: "Эге-ге!..", но вдруг с их языка срывалось немецкое слово - "файн" или "гут".
Однажды у ворот так свистнули, что, кажется, они сами по себе раскрылись, и во двор влетел на коне свистящий казачонок в высокой шапке с голубым хвостом и широчайших шароварах, заполнивших сразу весь двор.
- Гий, гий на тебя! - кричал он кому-то, вертясь на коне. - Черт твою маму парив!
В летящем голубом хвосте, в больших, зачем-то нашитых на жупан бронзовых пуговицах, каждая из которых была как маленькое солнце, в чубе, в перламутровых глазках и в будущих усах под носом была какая-то неудержимая жажда разбоя. От казачонка несло махоркой, сеном, самогоном.
Здесь его помнили совсем маленьким мальчиком - Филькой в картузе без козырька. Живя в одной комнате с приказчиками, он вставал ночью и отрезал им все пуговицы, и поэтому утром лавка долго не открывалась, а он в это время играл с мальчиками в пуговицы и продавал их гроссами.
В чай он вливал касторку, и приказчики, побросав деревянные аршины, бегали как затравленные; в табак же он подсыпал порох, а вместо соли добавлял в борщ такое, что приказчики выливали его собакам, но и те, понюхав, отворачивались.
Когда Фильке давали лейку побрызгать пол, он не просто брызгал, как все мальчики на свете, а с большой фантазией, очень художественно выписывал на полу короткие слова, прочитав которые покупатели схватывались за грудь, точно получали выстрел в сердце.
В стулья он предусмотрительно втыкал булавки или шпильки и, когда кто-то с криком вскакивал, улыбался. Но когда приказчики пили водку или вокруг смеялись и были чем-то довольны, Филька хмурился и думал: как бы их проучить, чтобы не смеялись, а плакали, чтобы, принося бутылку водки, выносили бутылку слез. И он придумывал такое, что, говорят, даже домовой разводил руками.
Хозяин обломал на спине Фильки сорок деревянных аршинов, но однажды, сопоставив расходы с результатами, задумался, и с тех пор, говорят, в лавке появились железные аршины. Но к тому времени Фильки уже не было. Он убежал.
И вот он нашел для себя подходящую компанию и появился снова.
- Амба! - крикнул Филька, прыгая с коня.
Он хотел ввести жеребца в дом, но жеребец не вошел в дверь, и Филька, с презрением оглядев этот "парадный" вход, привязал его к крыльцу.
Он осмотрелся, за что бы ему сразу приняться, и, увидев на крыше голубей, заложил в рот два пальца и свистнул. Подняв с крыши голубей, Филька, подпрыгивая, свистел до тех пор, пока они не превратились в еле видимые точки и достигли седьмого неба. Тогда, прицелившись, он выстрелил. И все, у кого были глаза, видели, как один голубь стал падать прямо на Филькино ружье, желая, наверное, разглядеть, кто его убил.
На крыше появился Микитка:
- Зачем голубку стрельнул?
- Тебя не спросил, - сказал Филька.
- Скажи: зачем голубку загубил?
- А ну, ссаживайся! - крикнул Филька.
- Нужна она тебе, голубка, катюга.
- Я что сказал: скатывайся! - Филька хлопнул по голенищу нагайкой.
- Да, держи карман шире, - отвечал Микитка.
Филька вскинул ружье, делая вид, что хочет стрелять.
Микитка спрятался за трубу.