Снега метельные - Иван Щеголихин 2 стр.

Газики съехались, как на параде, борт к борту, один командует парадом, другой его принимает. Выходить из машины навстречу секретарю райкома Ткач не стал, да и не было сейчас в том никакой необходимости. Он отки­нулся на сиденье - руки на животе, красный, удовлетво­ренный, с утра посмотрел на своп поля, остался доволен.

- Доброе утро, Митрофан Семенович!- Николаев приветливо улыбнулся.- Как дела, какие новости?

- Вашими молитвами, Юрий Иванович,- медленно протянул Ткач и самолюбиво поджал губы.- С прове­рочкой едете?

- Не сомневаюсь, что у вас порядок, Митрофан Се­менович. "Изобильный"- гордость района. Если бы у всех было так...

–– А в том и беда наша, Юрий Иванович, что у всех так - некуда свозить хлеб, некуда его ссыпать.

Николаев помрачнел, но ответил прежним бодрым го­лосом: ^

- Зато есть что свозить, Митрофан Семенович, есть что ссыпать, будем оптимистами. Когда думаете свер­нуть уборку?

- А когда надо?

- Синоптики обещают ранний снег. Так что, чем быстрей, тем лучше. Допустим, пятнадцатого.

- Пятнадцатого отрапортую,- согласился Ткач, не торгуясь.- Только при одном условии: вы даете мне сол­дат с машинами.

Николаев уже давно заметил - ни одна встреча с Тка­чом не проходит без того, чтобы директор не урвал что-нибудь для себя, вернее, для своего совхоза. У него пере­довое хозяйство, он умело его ведет, но не хочет понять, что есть в районе и другие совхозы. Урожай нынче всюду отменный, и машины требуются всем.

- Делать одного передовика за счет всего района, Митрофан Семенович, это уже вышло из моды,- сдер­жанно сказал Николаев.

- За карьериста меня считаете, Юрий Иванович? Спасибочки. Вчера к нам из кино приезжали, съемки де­лали на току. А у нас там горы! "Богатейшие кадры! Колоссальный урожай!" А я на эти горы Казбеки смот­реть не могу. Тысячи пудов оставляем под открытым небом. А там как зарядят дожди, да потом снег!

Преувеличивать опасения, впадать в панику,- тоже характерная черта Ткача. Но ведь он не попусту панику­ет, не зря предостерегает, Николаеву все это ясно. Хлеб останется на токах. До хлебоприемного пункта сто кило­метров, а в оба конца сколько?..

Мечтали о большом урожае, а он взял да и превзошел всякую мечту. Если в прошлом году вся целина дала семьдесят миллионов пудов, то в этом - предполагается миллиард. Семьдесят - и миллиард, попробуй к такому скачку подготовиться во всех звеньях.

На целине не только люди новые, совхозы новые, тех­ника, здесь и недостатки новые. Непривычен масштаб, непривычен размах. И если мы начнем сейчас критико­вать, бичевать себя за то, что не успели подготовить то, не учли заранее это, некоторые товарищи легко найдут в нашей самокритике оправдание своей пассивности и не­расторопности.

- Всё вывезем, Митрофан Семенович, ничего не оста­вим. Райком выделит вам солдат и технику. Но пятнад­цатого вы должны завершить уборку.

Ткач степенно поблагодарил и перевел взгляд на Ири­ну Михайловну и Женю.

- А вы куда едете, товарищ медицина?- И с вель­можной медлительностью поднял в их сторону палец.

Ирина Михайловна повела плечом.

- На кудыкину гору, товарищ сельское хозяйство!

Ткач бурно откашлялся, побагровел, но одернуть по­боялся и сказал преувеличенно сурово:

- У нас там случай. Девчонка одна, всякие там жен­ские штучки. Хотел в Камышный звонить. Может, за­едете?

- Заедем?- спросил Николаев Ирину Михайловну.

- Но если там кто-то действительно болен...

- Конечно, заедем,- подала голос Женя.- И чем быстрей, тем лучше.- Ей не хотелось упустить возмож­ность покомандовать Николаевым. Вызвался везти - вези.

Машины разъехались.

- С характером Митрофан Семенович,- безобидно сказал Николаев, ни к кому не обращаясь.- Ершист.

Всякая встреча с Ткачом не проходила для Николае­ва бесследно, знатный хлебороб не упускал случая вы­сказать претензии руководству, что-нибудь выпросить, на худой конец, отпустить какое-нибудь ехидное замечание в адрес молодого секретаря, вроде: "Страда идет, машин нет, людей нет, а Николаев на своем газике девок возит..."

Приехали в "Изобильный". В конторе совхоза стояла дневная нерабочая тишина. В узком коридоре пахло оли­фой и свежей стружкой. В кабинете директора за столом восседал молодой человек в строгом белом кителе, с круглым и важным лицом. Он поднялся и, не выходя из-за стола, решительным жестом протянул руку:

- Здравствуйте, товарищ Николаев!- произнес он с большим подъемом.- Я секретарь комсомольской орга­низации Борис Иванов. Здравствуйте и вы, товарищи женщины,-он протянул руку Ирине Михайловне, потом Жене.- Садитесь, товарищи, чем могу, тем помогу.

- Что тут у вас случилось?- спросил Николаев.- Митрофан Семенович хотел врачей вызвать из Камышного.

- А что у нас могло случиться?- Борис Иванович развел руки.- Все нормально. Идет жатва. Днем и ночью гудят комбайны, на токах шумят зерноочистители. Наиболее передовые и сознательные убирают по сорок гектаров в смену.

Постоянная работа с людьми приучила Николаева с первых слов предугадывать, кто чего стоит. Как всякий человек, дороживший временем, он, естественно, не тер­пел пустозвонов. Подлинная деловитость скупа на фразы, это давно известно.

- Понятно!- перебил он Иванова не слишком учти­во.- Все на поле, а комсорг в конторе отсиживается, за­жигательные речи произносит.

- По делу приехал, товарищ Николаев, по персо­нальному делу. Сижу вот, жду, драгоценное время тра­чу... А вот, между прочим, и сама виновница.

В кабинет вошла худенькая девушка в легком плать­ице и косынке фунтиком. В ее глазах, больших и свет­лых, застыл нездоровый блеск.

–– А вот и она сама-а,- повторил Иванов с открытой неприязнью и продолжал прямо-таки леденящим то­лом;- Комсомолка Соколова, вами интересуется секре­тарь райкома партии товарищ Николаев.

"Ну и ретив ты, парень, ну и ретив",- подумал Нико­лаев, но пока ничего не сказал. До чего все-таки замыз­гали вот такие ретивые слово "товарищ".

Иванов между тем продолжал с деловитым напором:

- Садись, товарищ Соколова, садись да рассказы­вай, признавайся во всем, как и полагается честной со­ветской девушке.- И после краткой паузы обдуманно, выразительно поправился:-Хотя ты уже не девушка.

- Я попозже зайду...- в крайнем отчаянии прогово­рила Соколова.

- Все мы любим выкидывать коленца, а отвечать не желаем! Позже да попозже. Нет, изволь, товарищ Соко­лова, сейчас, не откладывая!

. - Не буду говорить,- девушка опустила голову, вы­горевшая косынка прикрыла ее худенькое личнко.

- Хорошо, пусть она помолчит,- вмешался Никола­ев,- Расскажите вы, только покороче.

- Значит, так, товарищ Николаев, такое дело. В бю­ро комсомола поступил сигнал, что товарищ Соня Соко­лова морально разложилась. В общем, ну-у... такое дело, мужа нет, а забеременела. От кого, спрашивается? Тайна, покрытая мраком. Узнали мы, дружила она здесь с одним парнем, комсомольцем Гришей Субботой. Вызва­ли обоих на бюро, поставили на круг. Сначала спраши­ваем его. Говорит - да, дружили, но ничего такого между нами не было. Отказался наотрез и потребовал, чтобы мы ему свидетелей представили. Но мы-то не дурачки, товарищ Николаев, мы-то знаем, что при таком деле свидетелей не бывает. Поверили ему. Теперь спрашиваем ее правду ли Гриша Суббота говорит? Она отвечает: да, Гриша говорит чистую правду, и ребенок будет не его. А чей?- спрашиваем. "Не скажу!" Глядит на нас коро­левой понимаешь ли, баронессой. Что ж, мы с ней в прятки играть не думаем, прямо так и говорим, что при­дется ее из комсомола исключить за несознательность. "Исключайте,- говорит.- Все равно не скажу". Мы ее пробовали успокоить: одумайся, Соня, скажи, кто он такой, назови, мы его жениться заставим. "Заставите?!- говорит.- Да плевать я хотела на такого мужа, который женится на мне в порядке комсомольского поручения!" Гордая, романов начиталась, дурью голову забила. Не забывай, товарищ Соколова, в какое великое время ты живешь, в каком государстве ты воспитываешься, пони­маете ли!- Комсорг поперхнулся благородным негодова­нием.- Мы с ней и так, и этак, а она молчит, не призна­ется. Ну, кому ты, говорим, нужна будешь с ребенком? Такая молодая, красивая и уже с ребенком? "Не ваше дело!"-говорит. Ах, не наше! В таком случае мы о твоем поведении напишем отцу с матерью, сообщим на фабри­ку, где ты работала раньше, чтобы знали там, кого из своего коллектива проводили на целину с музыкой да еще и с цветами. В последний раз спрашиваем, кто отец? Не призналась, так и ушла молчком. Через два дня узна­ем: аборт сделала.

У Николаева на скулах задвигались желваки

Девушка не плакала, не перебивала комсорга. Молча поднялась и, не обращая внимания на окрик Иванова, вышла. Она уже никого и ничего не боялась. Никто и ничто не могло причинить ей горя большего, чем то, ко­торое она уже несла в себе. Она пришла сюда без надеж­ды на облегчение, скорее по инерции своей прошлой жиз­ни, в которой она была чистой и честной, дисциплиниро­ванной комсомолкой.

Ирина Михайловна, молча слушавшая речь Иванова, поднялась и вышла вслед за девушкой. Женя не знала, как ей поступить, выйти или остаться. Во всяком случае, здесь она принесет меньше вреда, так что лучше остать­ся, не мешать разговору двух женщин.

- Вот, пожалуйста.- Иванов развел руки и выста­вил подбородок в сторону ушедшей.- Теперь сами ви­дите.

- Что "пожалуйста?"- сквозь зубы проговорил Ни­колаев.- Что "сами видите?"

Он не знал, чем выразить свое негодование, какими словами. Перед ним был чрезмерно активный деятель. Николаев ясно представил себе, как этот деятель проди­рался в комсорги, как шумел на собраниях, требуя нака­зания то одному, то другому. Теперь он будет не спать по ночам, до рассвета держать возле себя членов бюро, уве­ренный, что только так и нужно вести комсомольскую работу, бескомпромиссно, самоотверженно, без сна и от­дыха. До утра он способен морочить голову пустяками, лишь бы удовлетворить свою неутолимую потребность повелевать, властвовать, администрировать.

- Давно комсоргом?

- Не так давно, еще молодой. С июля. Прежний уехал, меня поставили в самый напряженный момент. Ес­ли доверили, то я, товарищ Николаев...

- Да что вы з-зарядили "товарищ-товарищ"!- вски­пел Николаев.- У вас все правильно, принципиально, нравственно, только доведено до абсурда, до своей про­тивоположности, когда вместо помощи человеку - вред, вместо добра - зло и в конечном счете вместо жизни - смерть. Неужели ни у кого из членов бюро не хватило чуткости разобраться, помочь в беде человеку? Она ведь совершенно одна осталась. Она, возможно, любила этого негодяя, хотела стать матерью, а вы ее, в сущности, на преступление толкнули.

Иванов растерянно поморгал и отупело уставился на Николаева. Он совсем не ждал такого поворота дела.

- Скажите ей, что из комсомола ее исключать не бу­дете, родителям сообщать не станете.

Иванов, наконец, пришел в себя, спросил недовольно:

- Что ж, товарищ Николаев, по головке гладить та­ких? А ведь она не первая и не последняя. У нас есть еще Танька Звон, из Риги приехала. Работает, как надо, а морально - сегодня с одним, а завтра с другим. Мы с ней поговорили, как следует, пригрозили исключением, а она р-раз - и комсомольский билет на стол! Как ее дальше воспитывать? А Соколова? Не замужем, а забеременела? Дурной пример показывает! Да и на самом деле, кому она нужна с ребенком?..

У Николаева от бешенства стянуло скулы.

–– Способная родить не нужна, а способная убить нужна!

Даже шея комсорга покрылась потом.

- Сейчас... поговорю,- с запоздалым унынием ска­зал он.

Николаев крикнул ему вдогонку:

- Пусть она соберет свои вещи и к вечеру придет сюда. Я отвезу ее в Камышный. Да помогите ей перене­сти вещи!

Иванов скрылся. Николаев и Женя переглянулись.

- А от бешенства у вас нет вакцины?- спросил Ни­колаев.- Еще немного и кусаться начну.

3

Вот уже больше двух недель скитались Ирина Михай­ловна и Женя по целинным полям. Они делали прививки всем, кто прибыл в эти дни на уборку в их район, а при­были студенты из Москвы, Алма-Аты, Челябинска, при­были солдаты со своими машинами, прибыли ра­бочие из Кустаная, и еще, как сказал Николаев, при­ехала молодежь из Болгарии. Разумеется, здесь не сви­репствуют эпидемии туляремии и бруцеллеза, но потому-то они и не свирепствуют, что главное направление нашей медицины - профилактическое.

В белых халатах, в косынках с красными крестиками Ирина и Женя бегали по полю вдогонку за комбайнами, на ходу взбирались к штурвальным, полуголым, с черной задубевшей кожей, протирали спиртом кожу на плече, растворяя грязь и пот, и наносили легкие царапины с каплей вакцины. Они останавливали машины на дороге, высаживали шоферов из кабины и делали прививки. На­прасно Николаев сделал им замечание относительно уче­та, тетрадки для регистрации больных у них были и они их заполняли, когда это было возможно. Решительным и напористым медичкам никто не смел отказывать. Солда­ты подчинялись им, как офицерам. Белый халат и сумка с красным крестом действовали на шоферов, подобно жезлу автоинспектора. Они колесили по району - нынче здесь, завтра там,- ночевали, где придется: под откры­тым небом, на токах, в палатках, в кабинах автомашин.

Жене нравилась такая кочевая романтическая жизнь, хотя за день она уставала смертельно. Даже когда засы­пала, видела перед глазами руки, множество рук, мужских с мощными мускулами и венами, и женских, девичь­их с едва заметными жилками, красных, обожженных только что, и бронзовых, прокаленных многодневным за­гаром. Сотни рук...

Ночью Женя часто просыпалась, ворочалась и удив­лялась тому, что Ирина Михайловна спит спокойно. Она удивлялась ее неутомимости и однажды вечером спроси­ла, сколько Ирине лет.

- А тебе сколько?

- Девятнадцать.

- Ну, ты еще совсем зеленая,- сказала Ирина Ми­хайловна и вздохнула.

Женя поняла, что она ушла от ответа на ее бестакт­ный вопрос, но ведь Ирине не так уж много лет, она стар­ше Жени максимум лет на шесть-семь, не больше, но по­чему-то болезненно реагирует на вопрос о возрасте, есть такие люди, что поделаешь. Что касается Жени, она не станет вздыхать ни в двадцать пять, ни в сорок, ни в пятьдесят лет. Она уверена, что в любом возрасте ей бу­дет интересно жить.

...Сегодня они решили переночевать на бригадном ста­не "Изобильного". Надо сказать, что все предложения о ночлеге исходили от Ирины Михайловны, и это естест­венно, Женя еще слишком мало знает целину.

Ужинали поздно, в сумерках, и после ужина Ирина Михайловна куда-то исчезла. Женя одиноко сидела возле кухни, наблюдая, как повариха, сняв белую куртку, энер­гично чистила котел.

- А кто такой Хлынов?- громко спросила Женя, вспоминая совет Николаева.

Женщина выпрямилась, быстро и пристально огляде­ла Женю, откинула локтем волосы со лба и только тогда ответила:

- Челове-ек. Наш бригадник.

- А где его можно увидеть?

- Здесь,- опуская голову в котел, пробубнила жен­щина.

"Вот и пойми ее... Не побегу же я кричать по стану, кто тут Хлынов... Да еще Ирина Михайловна куда-то за­пропастилась".

Где-то совсем рядом злорадно заквакали лягушки. Женя, украдкой потянулась, разминая уставшее тело, подняла тяжелую сумку, отошла в сторонку и села прямо на траву, обхватив колени руками.

Неподалеку лаково мерцали темные стекла вагончи­кА. Сизые стены его совсем потемнели в сумерках, и сей­час четкий прямоугольный силуэт врезывался в звездное вечернее небо, как памятник.

Женя догадывалась, сколько чудесных истории было рассказано в таких вот вагончиках в непогоду, когда не выйдешь на работу, или ночью, или в час отдыха, сколь­ко всяких разных чувств и настроений перенесено и пере­жито в них за эти целинные годы! Жили в таких вот полевых вагончиках и раньше, но, кажется, только на це­лине обнаружились подлинные их достоинства, когда приходилось размещать в вагончике и больницу, и ро­дильный дом, и пекарню, и баню, не говоря уже о про­стом жилье. И где бы ни увидел теперь сизый вагончик на чугунных плоских колесах: в городе, на стройке, в тайге, в пустыне, в горах - непременно припомнится це­лина...

Чуть в сторонке светлели две палатки - летом в ва­гончике жарко,- и там негромко гомонили ребята и де­вушки, вернувшиеся со смены.

Стало холоднее, дохнуло ночной прохладой с полей. Повариха вымыла котлы, раскатала рукава кофточки, время от времени посматривая на Женю, поправила ле­гонько волосы и крикнула в сторону палаток неожиданно тонким голосом:

- Девчонки, Танька не пришла?

Как будто Женя у нее не про Хлынова спрашивала, а про какую-то Таньку.

- Не-ет, Марь Абрамна, не-ет!..

Женщина вздохнула, опять стала поправлять волосы, высоко поднимая светлые, незагорелые локти.

- А чего вы одна сидите?- спросила повариха.- Шли бы к ним.

- Жду,- отозвалась Женя.

- А он всегда на загонке дольше других задержива­ется. То ли на загонке, то ли еще где,- озабоченно про­говорила женщина.

- Да нет, я Ирину Михайловну жду,- уточнила Женя.

- А вы проходите сюда, посидим вместе, подождем,- позвала ее Марья Абрамовна к вагончику.

Женя подошла к поварихе, стала пристраиваться на ступеньки, сработанные, судя по светлым невыгоревшим доскам, недавно, к началу уборки.

- Если негде, у меня переночуете,- просто сказала повариха.

- Хорошо, спасибо.

Они помолчали. Жене неловко было молчать, надо было говорить хоть о чем-нибудь в ответ на любезность.

- А знаете, между прочим, в соседнем совхозе в один день вышла из строя бригада в двенадцать человек,- сказала она.

- Да?- рассеянно отозвалась повариха.- С чего это они?

- Пищевое отравление. Всех увезли в райбольницу. Директор совхоза волосы на себе рвал: самый разгар уборки, а людей нет, техника стоит. Представляете, це­лая бригада!- говорила Женя озадаченно, стремясь про­извести как можно большее впечатление.

- Да, плохо дело,- отозвалась Марья Абрамовна. Несмотря на красноречивый пример, повариха, как показалось Жене, не особенно испугалась, во всяком слу­чае, не бросилась тут же перемывать котел заново во из­бежание пищевого отравления, и на впечатлительность Жени смотрит снисходительно, уверенная, что у нее на кухне ничего подобного не случится.

У палатки зажгли "летучую мышь", заколыхались по стану огромные нечеткие тени. Повариха выждала, когда там на мгновение утихли голоса, и позвала с прежним беспокойством:

- Та-аня-а!

У фонаря прислушались.

- Таньки Звон до сих пор нет?- спросила женщина.

- Не-ет,- ответили ей беспечно.