- Товарищи, - сказал Ворошилов, поднимая голову, - сейчас мы все пойдем на собрание с морозовцами… Там в основном будут подняты те же вопросы. Там я вам и отвечу… Но вот что сейчас не терпит промедления… (Руднев мальчишески улыбнулся, протянул ему письмо.) Покуда у нас нет единой базы снабжения - нет и дисциплины… Мы должны теперь же произвести учет всего имущества эшелонов. Здесь, в Морозовской, мы должны создать единую базу снабжения армии. Образована особая комиссия учета, в нее входят товарищи Руднев и Межин. Этим товарищам вы доверяете? ("Доверяем, доверяем".) В штаб армии передано вот это письмо… - Он разгладил на столе запачканный листочек, исписанный чернильным карандашом. - Это письмо нашли в пиджаке одного из анархистов из отряда "Буря". Впрочем, оно подписано…
Руднев, - близоруко наклонившись:
- Фамилии нет, Клим, подписано просто - "Рыжий"…
- Это дела не меняет… Письмо адресовано какой-то Жене, в Одессу…
Руднев опять:
- Позволь, я уже разобрал. - Ворошилов подвинул ему письмо, и Руднев, морща нос, начал читать:
"Женька, дорогая… Мы который месяц тащимся в своих блиндированных вагонах. Я уже не рад, что связался с анархистами, - половина - заядлые бандиты и все такое, - словом - сифилитики. Шестерых мы по дороге уже прикончили. Для тебя берегу скунсовую шубу, купил ее в Харькове, в буржуазной квартире. И еще тебя ждет что-то… Так по тебе скучаю - все бы кинул к чорту. Жалко, с собой много не возьмешь. У нас золота в монетах и плавленого - двенадцать бочонков, меховое барахло и сукно диагональ - восемьсот аршин, - купили в Елисаветграде у жидов. Вернусь в Одессу - мы с тобой погуляем, только, сука, не гуляй с другими, - я об этом подумаю, - вся кровь свертывается… Нашему отряду надоела эта петрушка: вчера на конфедерации единогласно пришли: ликвидировать Ворошилова и весь штаб. Тогда армия сразу разбегится, наш блиндированный эшелон будет пробиваться, куда хочет".
- Вот все существенное из письма, - сказал Руднев и покосился на Климента Ефремовича. Ворошилов слушал, прикрыв глаза рукой, - по сжатому рту было видно, что едва сдерживается: что-то его в этом письме насмешило. Проведя по глазам, сказал:
- Товарищи, документ красноречивый… Я предлагаю комиссии начать работу сейчас же…
Несколько тысяч крестьян-иногородних, старых фронтовиков, казаков окружало станичный совет, где делегаты и восемнадцать командиров восемнадцати отрядов из восемнадцати волостей, откликнувшихся на призыв Яхима Щаденко, заседали вместе с командирами 5-й армии.
Окна были раскрыты, и толпа, поднимая пыль под знойным солнцем, размахивая винтовками, а то и косами, топорами, кольями, поддерживала выступление своих. Сразу же обнаружилось расхождение: морозовцы и слушать не хотели - итти с эшелонами в Царицын…
- Чего мы там не видали? - говорили некоторые командиры. - Здесь у нас своя земля, свое хозяйство… Не для того поднялись, чтобы оставлять станичникам наши хаты… Будем воевать за свое.
- Даешь оружие! - ревела толпа за окнами. Щаденко, сидевший, насупленный и мрачный, сбоку стола, стукнул шашкой о пол.
- Залупить в бога, в веру, в мать - это и я могу, хлопцы. Не в крике дело. Давайте говорить спокойно… Оружие будет дано, если наш отряд войдет в состав пятой армии…
Командир, в кожухе на одно плечо, бешено закричал ему:
- Кто она такая, пятая армия, чтоб нам приказывать?
В окна просовывались бородатые дядьки.
- Хлопцы, не ходте под красных генералов! Щаденко, стукая шашкой, наливаясь кровью:
- А такая она, пятая армия, что у них восемь тысяч штыков, а у нас - три, у них - пулеметы, а у нас - вилы да косы.
Более разумные отвечали ему:
- Мы тебе верим, Яхим… Да ты - хитер, а мы не проще тебя. Что ж, формируй из нас дивизию. Но так, чтоб при каждой части было два командира - один от Ворошилова, другой от нас…
В окна - дядьки:
- Станичники нам и сейчас предлагают мировую, - хотят с нами землю делить… Нам только оружие дайте!
Чем дальше разговаривали, тем злее упрямились морозовцы. Но вот к столу подошел человек с подвязанной рукой, - на маленьком, заросшем щетиной, лице его заметны были одни глаза: пристальные и неподвижные. Тихим голосом и плохо по-русски он заговорил, придерживаясь за край стола:
- Я сербский коммунист… Я работал на Украине и побежал. Я бежал два месяца, и я хочу говорить о плохих делах, которые я видел на Украине… Немцы сказали помещикам: вернитесь. И помещики вернулись. И взяли обратно всю землю и весь урожай… Но этого мало. Крестьян надо наказывать. Я видел эти плохие дела. На свеклосахарном заводе пришел помещик и пришел немецкий лейтенант. И там стояло много бочек. Лейтенант сказал, чтобы привели крестьян, которые должны быть наказаны. Их привязали к бочкам, и гайдамаки снимали с них штаны и секли их шомполами. Они наматывали на штык волосы и вырывали. Были ужасные крики и ревение. Один крестьянин взял у помещицы Петровской зеркало. Оно не влезало в хату, он поставил его в коровник, корова увидела себя в зеркало и разбила рогами. Когда помещица Петровская вернулась, она велела этого мужика повесить около его хаты, и ему на шею привязали раму от разбитого зеркала. Другой крестьянин взял жеребца. Потом он привел его помещику и просил простить его, помещик велел привязать крестьянина к хвосту, сел в автомобиль и погнал жеребца в степь. Это я видел, как мужик бежал за жеребцом и потом упал… Я видел, как в селе хоронили убитого гайдамака. Помещик велел всем крестьянам и крестьянкам итти за гробом и громко плакать, и, чтобы они громко плакали, гайдамаки их били нагайками. Я могу много рассказать, что я видел, но я думаю, что и этого будет достаточно… Вот что принесли немцы на Украину. И они принесут это вам, если вы не захотите организоваться. Ленин говорит: "Наш способ борьбы - организация и организация…"
В помещении и за окнами в тишине - слушали слабый голос серба. Он улыбнулся, неожиданно открыв на заросшем черном лице зубы, как сахар, оторвал руку от стола и пошел на место.
Тогда встал Ворошилов. Осунув тугой кушак, повернулся к окнам, чтобы его могли хорошо слышать:
- …Немцы захватили на Украине военные склады царской армии. Теперь они посылают целые эшелоны винтовок, пушек и огнеприпасов в Новочеркасск атаману Краснову. А он снабжает этим оружием восставшее казачество. Красновские генералы еще год назад стреляли из этих пушек по немцам, теперь стреляют по вас, мужики, из тех же пушек… Они выполняют волю немцев - оккупантов… Мы вывезли из Харькова и Луганска все оружие, чтобы оно не обратилось против вас… Ребенок поймет, что если мы бросим наши эшелоны, их подберут казаки и из наших ружей и пушек будут расстреливать всю трудовую громаду и на Украине, и на Дону, и в Великороссии… Значит - наша первая задача: вывезти оружие и передать его революционному рабоче-крестьянскому правительству… Понятно? А это возможно, если мы пробьемся к Царицыну и соединим наши силы с царицынским гарнизоном… Здесь говорят-Царицын уже сдан… Скажем - мы поверили этой панике… Ну - что ж… переберемся на ту сторону Дона и будем пробиваться на Поворино и дальше - на Москву… (Заметив немедленное после этих слов движение - повысил голос.) Мы поступим в распоряжение центрального командования революцией и этим докажем, что мы не какая-нибудь отдельная глупая федерация, что боится расстаться со своими хатами… Мы - часть нашей создаваемой единой Красной армии, дерущейся за землю и мир всех трудящихся. Теперь не то, что было в феврале или марте… Красногвардейские и партизанские отряды сводятся в полки, батальоны, роты, образуют дивизии и корпуса. В этом наша задача, и вы должны на это пойти сознательно… А у нас с вами идет спор. За что? Вы отстаиваете самостоятельное командование или уж - от крайности - согласны на двойное. Вы защищаете эсеровские принципы командования… Хотите кружиться около станицы Морозовской, около своей хаты. Одни - как вы есть - восемнадцать волостей - мечтаете расправиться со всей армией Вильгельма и красновскими генералами… Я революционер, я большевик… И я прямо ставлю перед вами: вас провоцируют, эсеры и кулаки нашептывают вам такое поведение, которое быстро приведет вас к гибели… Этого я как коммунист и командир армии - допустить не могу… И если вы не придете с нами ни к какому соглашению, я вам не только не дам оружия - я вас разоружу…
Он остановился. В тишине за окнами - голос:
- Вот это так отпорол…
- Еще должен дать ответ паникерам и капитулянтам. Да, отряды наши здорово помотаны. Да, впереди наиболее трудная задача: пробиться к Дону и починить мост… Скрывать нечего - положение трудное. Я вижу только один выход: от беспорядочного скопления отрядов перейти к твердой организации армии… От обороны перейти в наступление!
Как ливень, что посылает вначале отдельные крупные капли и низвергается вслед шумным потоком, так захлопала и одобрительно зашумела толпа…
Не успел следующий оратор откашляться и, уперев подбородок в воротник, начать давать ответ, - послышались со стороны вокзала частые выстрелы. Щаденко высунулся в окошко:
- А ну-ка, гляньте - що там таке?
По толпе побежал говор, и задние сообщили:
- Да там на вокзале хлопцы комиссию какую-то бьют.
Заседание было прервано. Ворошилов, Пархоменко, Щаденко, Лукаш, Бахвалов сели на коней, поскакали на вокзал. Еще издали был слышен гул толпы, отдельные выстрелы. Бежали какие-то люди. Другие лезли на крыши вагонов…
На путях перед перроном люди кишели, как муравьи, кричали в несколько сот глоток. Размахивающий руками, тесный жаркий круг их обступил кучку, где происходило самое главное: трое матросов с бронепоезда "Черепаха" и десяток анархистов из отряда "Буря" трепали и волокли, видимо, расстреливать-бледного, с красными глазами, со встрепанной ассирийской бородой наркома Межина и Колю Руднева, - у него наискосок лба выступила кровь из трех царапин когтями; гимнастерка широко - от ворота - разодрана, лицо искажено, - он отбивался и тоже бешено кричал.
В эту кучку врезались плечами Ворошилов, Пархоменко, Лукаш, Щаденко и те из командиров, что поспели за ними.
- В чем дело? - громко вскрикнул Ворошилов… И в груди матросов и анархистов уперлись стволы наганов.
- В чем дело? - заорал Лукаш, ища глазами в обступившей толпе кого-нибудь из своего отряда…
Все это произошло внезапно, резко, решительно. Матросы отпустили Руднева и Межина. Один из анархистов - маленький, жилистый, огненно-рыжий - кинулся в толпу, но там его взял, вместе с длинными волосами, за воротник огромный Бокун - тряхнул и пхнул опять в круг…
Межин, глотая горькую слюну, говорил Ворошилову:
- Мы начали с "Черепахи", решили проверить сейф с ценностями армии… Сразу обнаружилось враждебное настроение среди части команды. Эти трое даже пригрозили нам револьверами, не позволяя открывать сейф… Дело в том: около "Черепахи" и в самом вагоне находились вот эти, эти, - он тыкал на анархистов. - Они явно агитировали… Настроение росло… Мы настаивали на вскрытии… Нас потащили из вагона, грозя расстрелом…
- Врешь, сука! - Один из трех матросов - розовато-рябой, с приплюснутым носом - раскинул локтями тех, кто держал его, зелеными - жгущими злобой - глазами уперся в Межина. - Где ты был, жаба, когда мы, флотцы, за революцию в крови умывались?
Другие двое, отсовывая дула наганов, поддержали его:
- Не грозите нам этими игрушками, нам известна революционная законность…
Опять - короткая возня. Торопливая матерщина. Бахвалов, дрожа тяжелыми щеками, кричит, чтобы расступились, дали увести арестованных… Ворошилов, напряженный, внешне спокойный, протягивает руку к Бокуну, говорит быстро: "Беги в батальон - тревога, по ружьям, сюда…" Среди растущего галдежа в еще теснее обступившей толпе послышались надрывающиеся голоса:
- Романовские порядки завели!..
- Продали нас!..
- Кто он такой - приказывать?.. Давай сюда Ворошилова!
- Пусть ответит… Ворошилов, выходи… И - несколько глоток:
- Да здравствует анархия!..
Накаленность росла. Уже нельзя было разобрать отдельных голосов. Громче всех кричал рябой матрос… Казалось, вот-вот раздастся выстрел, - и закрутятся тела, ревущие рты… Из толпы проталкивался Чугай: клок волос - на лбу из-под шапочки с ленточками, широкое лицо, закрученные усики, круглые глаза - как фаянсовые - без выражения. Морской перевалкой подошел к рябому матросу и молча, со всего плеча, не то что ударил - кулаком тяжело ахнул ему в висок. Рябой повалился. Из толпы крикнули: "За дело!" Двое его товарищей сразу затихли, пятясь от Чугая. Лукаш вытянул жилистую шею.
- Товарищи, известно: в моем батальоне тысяча двести штыков и вся наша артиллерия… Стесняться со сволочью я не буду…
По путям уже бежали, бряцая затворами винтовок, бойцы Коммунистического и Луганского батальонов. Ребята все были каленые, не боящиеся ни чорта… Тогда из толпы кинулось с полсотни человек, - низко пригибаясь, - под вагоны… Бойцы Лукаша оцепляли пути и перрон. Толпа примирительно затихла. Ворошилов сказал:
- Товарищи, товарищи, давайте по эшелонам, спокойно… (И - Лукашу.) Отряд - особо с пулеметами - к анархистам… Оцепи и постарайся их расколоть…
Чугай - поворачивая фаянсовое лицо к Ворошилову, к Лукашу:
- Правильно, Климент Ефремович, я их расколю… Там первым делом старикашку надо взять. С бандитами справимся одним разговором…
И Чугай пошел, помахивая бойцам, зовя их поименно:
- Иван, Миколай, Солох, Иван Прохватилов!..
Не теряя времени, нужно было продолжать ревизию и опись повагонного имущества, чтобы в суматохе не растаскали ценное. Трех матросов и двух анархистов (остальные успели скрыться) - арестовали. Перрон и пути опустели. Межин, приглаживая встрепанную бороду, оглядывался: где же второй член комиссии - Коля Руднев?..
Коля Руднев сидел под станционным колоколом, опустив лицо в ладони, - плечи его вздрагивали. Не то икая, не то всхлипывая, он говорил нагнувшемуся Ворошилову:
- Никогда не мог, понимаешь, не мог подумать… В нашей армии могут найтись такие бесстыдники… Такие хулиганы… Субъекты без всякой революционной совести… В нашей армии, - ты пойми…
Чугай один, вразвалку, подошел к блиндированному вагону, на котором было написано суриком: "Смерть мировой буржуазии". Подняв на уровень груди широкие ладони с растопыренными пальцами, влез по трем ступенькам на площадку.
- Убери пушку, - спокойно сказал он, локтем отстраняя наган у гимназиста, глядевшего на него в мрачном ужасе, и вошел в вагон, где стоял длинный стол. В другой стороне вагона сбились взволнованные событиями анархисты. Десятка два револьверов направилось на Чугая.
Шевеля растопыренными перед собой пальцами, он подошел к столу, ногой придвинул табуретку, сел…
- Давай, давай - садись, - сказал он анархистам, - давай сюда вашего Кропоткина.
Фаянсовые, без выражения, глаза его завораживали. Анархисты насмотрелись на Чугая еще в Лихой. Явно, он что-то им приготовил. Несмотря на враждебность и настороженность - им стало даже интересно: какую он приготовил пулю? Ребята, ворча, начали присаживаться к столу. Каждый клал перед собой револьвер или гранату и при малейшем движении Чугая схватывался за оружие. Яков Злой, выпихнутый вперед, присел напротив него, задрав мутное пенсне на плоском носу. Свежий красный рот его раздвигался усмешкой: что, мол, этот матрос может сказать ему, Якову Злому?
- Кропоткин, Кропоткин, - сказал ему Чугай, - самая ты что ни на есть буржуазная стихия… Зачем ты полез в нашу кашу? Зачем тебе надо наших ребят обманывать? (Яков Злой еще круче задрал пенсне. Чугай не дал ему слова.) Посмотри - какие здесь ребята. С такими ребятами мировую революцию можно делать. А ты их клонишь в бандитизм…
Чугай сейчас же ударил по столу ладонью, потому что при этих словах поднялось угрожающее ворчание.
- Тихо, я говорю! Я редко говорю, ребята, вы меня знаете… Значит, вызвано это необходимостью… Скрывать нечего, - среди вас есть бандитский элемент. Двоих ваших мы сегодня кончим. И вот этого… (Он указал ладонью на маленького жилистого Рыжего.) Этого вы мне сейчас выдадите, мы его тоже шлепнем…
Рыжий вскочил, - грозясь, полез было из-за стола, его силой усадили. Доски стола трещали. Несколько револьверов плясало перед Чугаем. Но он продолжал сидеть, даже не поднимая глаз, как китайский святой. Он знал, как обращаться с этой публикой. Любопытство слушателей опять пересилило. Сравнительно успокоились. Тогда Чугай вытащил из кармана письмецо Рыжего. (Идя сюда - он взял его из папки дел, у Пархоменко.) Отнеся листочек далеко от глаз, - слово за словом - прочел… Впечатление получилось то самое, как он ждал, - публика сразу раскололась: анархисты закричали, что это оскорбление, предательство, донос… Бандиты вступились за Рыжего, но их было меньше. Рыжий опять полез из-за стола… Чугай дал им несколько откричаться.
- Я не кончил, братишечки, - ставлю вопрос: как должен поступать командующий армией, ознакомившись с таким документом? По военному времени должен загнать всех вас в вагон и вчистую кончить артиллерийским огнем. Понятно я говорю? Но, принимая во внимание, что среди вас находится революционная прослойка, командующий пожалел губить такой материал. Вам предоставлено право самим разобраться по всей революционной совести. Разберетесь и бандитов выдадите нам. Это единственное ваше спасение. А чтобы вам легче разбираться, я беру с собой вашего Кропоткина. Старичка мы не тронем, его отпустим в степь. Заседание, ребята, закрываю и никаких прений не даю… А даю вам на всё - пятнадцать минут - по закону военного времени.
Чугай встал, повернулся к собранию спиной, пошел к двери. Когда к нему с ревом кинулись, - медленно обернулся:
- Оставьте ваши руки, - сказал, - не берите меня… Вагон окружен, вагон под прицелом Коммунистической бригады…
Тут только оплошавший отряд "Буря" увидел, что за время разговора действительно весь их эшелон был окружен пулеметами. Оставалось принять условие либо умереть…
- Идем, идем, старичок, - сказал Чугай, подталкивая Якова Злого к двери. - Тебя не тронем, нам тебя только изолировать… А там - читай себе Кропоткина на здоровье…