3
Армия задержалась в Морозовской, формируясь, учитывая и приводя в порядок запасы. Из Морозовского отряда была образована дивизия. Командирами частей назначены морозовцы же. На военном совете армии, пополнившейся и принявшей более четкие формы, был принят план наступления: все пехотные части и артиллерия Кулика идут грунтом справа от полотна, в обход станицы Нижнечирской. Конные части Морозовской дивизии двигаются слева от полотна, прикрывая железнодорожный путь с севера. Эшелоны во главе с "Черепахой" продвигаются до станции Чир.
Для прикрытия тыла пехотные полки Морозовской дивизии остаются в станице, - на этом настояли морозовцы, сколько им ни доказывали, что нельзя дробить сил. Пришлось согласиться. Армия выступила. Было начало июня.
В первые дни армия двигалась неподалеку вдоль полотна. Обед варили в поездах: паровоз свистел, из вагона махали шапкой на шесте - отряды останавливались и шли обедать.
Эшелон шахтерского отряда находился в хвосте - кое-где перегонял пеших, кое-где отставал. Однажды в обеденный час, когда бойцы разместились по вагонам и кашевары и женщины разносили котлы и манерки, поезд остановился на полустанке. В задний вагон влезли Лукаш и Коля Руднев. Оба - уставшие, серые от пыли, голодные и веселые. Они объезжали фронт в бричке, загнали лошадь, бросили ее на хуторе и догнали эшелон пешком.
Они сели на агриппинину койку - напротив Ивана Горы. Спросили про здоровье. Он ответил, что через недельку вернется в строй.
- Через недельку начнем громить Мамонтова, шерсть с него полетит, - сказал Лукаш, сплевывая под ноги. Коля Руднев, как всегда, подумав, сказал честно, без преувеличения:
- Во всяком случае к Дону мы пробьемся.
Агриппина, румяная от удовольствия, что такие, всему свету известные, товарищи так ласково говорят с Иваном Горой, принесла жестяную манерку с дымящейся картошкой, из кармана вытащила свой девичий головной ситцевый платок, зубами развязала на конце его узел и, поджав губы, предложила гостям щепотку соли… Стали лупить картошку, макать в соль, есть…
- А я тебя помню, - сказал Лукаш, - как ты винтовку у меня просила… Я тогда прямо до чорта удивился: бой, понимаете ли, горячка… Идет эта красавица: винтовку дай!.. Все равно, как на покосе ей грабли нужны.
Он широко открыл рот, показывая крепкие, как у собаки, зубы и в горячей гортани красный маленький язычок, потом уже отчаянно залился хохотом.
- Ничего, она справляется - наравне, - проговорил Иван Гора, с некоторым беспокойством замечая, что Лукаш уже несколько раз, - правда, мельком, но очень пристально, - взглядывал на Агриппину. - Конечно, трудно ей бывает через то, что она дитя еще. - И повторил, нахмурясь: - Она еще дитя. (Сосредоточенно стал свертывать папиросу.) Приглядываюсь вот к ней, к нашим ребятам: большая школа - революция. Знаешь - в деревне привесят на веревке в амбаре большое сито и кидают в него пшеницу или рожь. И вот этак вот мужик сито вертит и встряхивает: ядреное зерно сеется, мусор весь наверху, - он его долой… Так и в нашем отряде отсеиваются люди, и в каждом - отсеивается ядро, а мусор - долой…
Коля Руднев, - тоже свертывая:
- Владимир Ильич это лучше тебя говорит.
- А что говорит Владимир Ильич?
- А он говорит очень замечательно… Пролетариат, живя бок о бок с буржуазным классом, заражается его пороками, несомненно…
- Ну, это пустяки, - сказал Лукаш, - пролетариат ничем, брат, не заразишь…
- Постой ты, - Иван Гора махнул на него пальцем. - Это верно… Разве я не видел: у нас на Путиловском в воскресенье некоторые ребята чуть свет, как лебеди, плывут в кабак за водкой… Это не буржуазная зараза?
Коля Руднев продолжал:
- Меньшевики извращают Маркса, что будто бы можно тихохонько, легохонько, без революции дорасти до социализма. Владимир Ильич говорит: только в процессе революции - только! - пролетариат может избавиться от старых пороков, вырасти морально и стать способным создать новое общество.
- Это да, это так, - сказал Лукаш.
Иван Гора, подумав, ответил:
- Правильно… Он полнее это говорит, - правильно. Так они сидели и рассуждали. В вагон, застревая винтовкой в узких дверях, вскочил Володька-шахтер, - штаны и рубаха на нем были одни дыры, некуда класть заплат…
- Казаки! - крикнул он испуганно-радостно. - Сотни три идут лавой.
Лукаша подкинуло, как пружиной:
- Стой! Чего обрадовался! Чтоб все оставались на местах!.. Коля, в хвосте на площадке - пулеметы, я - сейчас…
И он впереди Володьки побежал по вагонам, приказывая бойцам: "По ружьям! Из вагонов не выходить! В окна не высовываться! Без команды не стрелять! Пусть казаки, не видя около него людей, подумают, что это штабной поезд либо санитарный, и подойдут поближе, без опаски…"
Через минуту Лукаш пробежал обратно, выскочил на заднюю площадку. Там Коля Руднев, Иван Гора (как был в подштанниках) и Агриппина прилаживали пулемет. Другой пулемет лежал здесь же. Лукаш - Агриппине:
- Бери ленты, лезь под колеса.
Со вторым пулеметом он спрыгнул с площадки и установил его между задними колесами. Сел, согнувшись, под вагоном. Агриппина лежала на животе рядом с ним. Лукаш - шопотом:
- Ну, если сволочи ослушаются моего приказа: не открывать огня, подпустить на двести шагов…
- Наши давно этого случая ждут, - сказала Агриппина тоже шопотом. - Подпустят.
- Видишь, Агриппина? Вон они! Орлы!
Направо от полотна местность была волнистая. Когда несколько времени тому назад Володька (в сторожевом охранении) заметил казаков, - они тогда спускались с полынного косогора. Сейчас всей лавой, торопя коней и размахивая поблескивающими шашками, три или четыре сотни их выносились из лощины к поезду. Уже слышен был тяжелый топот коней…
- Коля, Коля, выдержи их, миленький, выдержи, - скулил Лукаш из-под вагона…
Ясно были видны напряженные, багровые, бородатые лица… Черные хорошие мундиры, лампасы, заломленные бескозырки… Разинутые рты. Раздутые ноздри коней…
- Ура, - доносилось, - ур-ра!
- Давай! - дико крикнул Лукаш. И оба пулемета - с площадки и из-под вагона - торопливо застучали. Сейчас же кони с полного скока начали валиться, спотыкаться, взвивались на дыбы, опрокидывались…
Разгон всей лавы был так велик, что задние не успели ни свернуть, ни задержаться, - врезались в кучу конских, человеческих тел и, сбиваемые, валились, и все же отдельные всадники продолжали нестись к вагонам. Шахтеры соскакивали с площадок, бежали навстречу, уставя штыки. Несколько казаков, спасаясь, пригнувшись к гривам, вскочили на насыпь, но и там их достал пулемет… Шахтеры сшибались со спешенными казаками, горячась, схватывались голыми руками. Впереди плечистые Володька и Федька, ухватя винтовки за дуло, шли буреломом, сшибая людей…
Все началось и кончилось в несколько минут. Кричали раненые. Хрипели умирающие. Бились лошади. Лукаш вылез из-под вагона. Вытирая тылом ладони обожженные, налившиеся кровью глаза, - позвал:
- Коля… Жив?
- Ничего, оба целы, - у Руднева дрожали и губы и черная от копоти рука, поправлявшая упавшие мокрые волосы. Иван Гора, отдуваясь, тяжело сел на ступеньку.
- Что ж, теперь ребята оденутся, обуются по крайней мере… А то идут - мотают портянками… Гапа, - позвал он, - Агриппина…
Не сразу и негромко из-под вагона ответили:
- Да сейчас я… Ленты же надо собрать…
4
От хутора Рычкова до моста - три версты. Железнодорожный путь перед самым Доном загибается и идет по высокой дамбе, где справа и слева - глубоко внизу - лежат озера, затененные лозой, орешником, корявыми осокорями. На закате по дамбе медленно двигался паровоз без вагонов. Несколько человек с его площадки глядели на север - туда, где вдоль Дона тянулась крутая возвышенность - "Рачкова гора".
Там снова метнулась длинная вспышка, лизнувшая закатные облака, - через много секунд в одно из тускло красноватых озер упал снаряд, разорвался, высоко подняв воду.
Машинист, скаля зубы, сказал:
- Раков, чай, наколотило - миллион.
Паровоз продолжал медленно заворачивать по дамбе. Направо - на юг - на холме по-над Доном находился большой кожевенный завод. Там с нынешнего дня шла горячая работа, - разбирали постройки, доски и бревна сносили на берег, вязали плоты. На эту работу были брошены все свободные руки.
Шестьдесят эшелонов стояли уже между станцией Чир и хутором Рычковым. План перехода от Морозовской до Дона осуществился скорее, чем ожидали. Казаки, боясь конницы Щаденко, двигавшейся слева от полотна, и пехотных отрядов, двигавшихся справа, не решались подходить близко к эшелонам. Был только один кровавый налет на станцию Суровикино, где стоял в тот день санитарный поезд с больными и ранеными. За разгром его, за убийство нескольких сот человек казаки тут же были разгромлены подоспевшим бронепоездом. Это отбило у них охоту приближаться к полотну.
Перед Доном 5-я армия, оберегая эшелоны, расположилась выгнутой крутой дугой - с радиусом до пятнадцати верст: на западе центр ее занимал окопы на Лисинских высотах, левый фланг тянулся по речке Чир и по волнистой равнине перед станицей Нижнечирской, правый упирался у самого Дона в подножье Рачковой горы.
Окружение Нижнечирской не удалось. В горячих боях казаки потеснили фланг 5-й, покуда она не заняла эти позиции. Начались ежедневные затяжные бои. Противник накоплял силы, стреляя "скучными" снарядами, понимая, что эшелоны здесь засели прочно перед взорванным мостом.
Паровоз теперь едва двигался. Показался Дон - еще в разливе, полноводный, озаренный закатом. Впереди виднелись пролеты железнодорожного моста. Паровоз остановился. С него соскочили Ворошилов, Бахвалов и Пархоменко с подвязанной рукой (раненный при атаке вокзала в Суровикине). Они прошли по полотну еще шагов с полсотни. Тянуло сыростью. Отчаянно звенели комары. Здесь полотно круто обрывалось, и торчали загнутые концы рельсов.
Ворошилов присел на корточки. Внизу, на страшной глубине, увеличенной сумерками, на едва обнажившейся песчаной отмели лежали остатки взорванной фермы.
- Высота здесь от уровня воды - пятьдесят четыре метра, - сказал Бахвалов. - Наше счастье, что взорван первый пролет, если бы они взорвали мост посредине, над рекой, тогда уж ничего не поделаешь…
- Сволочи, а!.. - проворчал Ворошилов. - Придется нам тут попотеть.
- Кроме дерева, материалов у нас нет. Придется во весь пролет ставить ряд деревянных быков… Пятьдесят четыре метра для деревянных сооружений - высота почти что невозможная.
- Ну, вот тебе - невозможная!.. Инженер!
- Так ведь материал, скажем - деревянный брус, имеет свой предел сопротивления…
- Материал точно так же подчиняется революции… Тут ты меня не разубедишь…
Бахвалов весело, несмотря на обычную мрачность, рассмеялся. Ворошилов глядел на дальний берег, где в быстро сгущавшихся сумерках еще виднелись очертания тополей и соломенных крыш. Ближе к реке краснели огоньки костров. Пархоменко сказал:
- Это хутор Логовский. Там - наши. Хутора ниже по реке - Ермохин, Немковский, Ильменский - захвачены мамонтовцами. А Логовский держится упорно.
- Там царицынские рабочие? - спросил Ворошилов.
- Нет, какой-то партизанский отряд. Давеча их командир выходил на мост, кричал, да было ветрено, я только разобрал, что велел тебе кланяться и просил патронов и махорки.
- Значит - ребята боевые. Можно отсюда пробраться на мост?
Бахвалов повел всех к откосу. Цепляясь за сухие корни, спустились на речной песок. Здесь их облепили тучи комаров. Громко всплескивалась рыба где-то за тальниками. Отмахиваясь, пошли мимо полуразрушенной, до половины ушедшей в песок, фермы. Часть ее еще была залита разливом. По пояс в воде добрались до каменного быка, с которого начинались уцелевшие пролеты моста. По железным скобам начали взбираться на бык, на высоту пятидесяти четырех метров.
Труднее всего пришлось Пархоменко с подбитой рукой. Влезли. Сквозь щели мостового настила страшно было глядеть - на какой глубине под ними течет Дон.
- Сколько ты думаешь провозиться? - спросил Ворошилов.
- Если бы ты меня спросил до революции, то - честно говоря - полгода, - ответил Бахвалов. - Эти мерки, конечно, неприемлемы. Недели в четыре построим, пожалуй.
- Не хвастаешь?
- Нет.
- А по-большевистски - в две недельки?
- Брось, это уже несерьезно.
- Что тебе нужно?
- Прежде всего мне нужно три тысячи телег - возить камень, кирпич. Думаю-все кирпичные постройки в окружности махнем. Ничего?
- Сейчас трех тысяч телег у меня нет.
- Нужно достать!
- Не горячись, достанем, - сказал Ворошилов. И они пошли по мосту к тому берегу, разговаривая о том, как легче будет организовать работы. Главной надеждой на успех им представлялось то, что строить мост будет не прежняя - по ведомостям - "рабочая сила", но боевой пролетариат, понимающий, что эта работа означает спасение эшелонного имущества, спасение тысячей жизней, спасение Царицына, спасение в эти страшные месяцы пролетарской революции.
Едва перешли мост, из канавы - где-то в трех шагах - угрожающе окликнули: "Стой! Кто идет?" В сумерках выросла саженная фигура с головой, обмотанной платком от комаров. Услышав, кто идет, высокий человек подошел, держа винтовку наизготове. Увидел звезды на фуражках.
- Здорово, - сказал, ребром кидая руку сперва Ворошилову, потом другим, - хорошо - я вас раньше заметил, а то бы я стрелял.
- А ну - веди в штаб, - сказал Ворошилов.
- А вон штаб, - человек указал на костер неподалеку. - Не попадите в канаву, там у нас колья натыканы, переходите по дощечке, и будет тебе гумно Филиппа Григорьевича Рябухина.
Штаб красного казачьего отряда, второй месяц отбивавшегося на хуторе от мамонтовцев (несмотря на все их хитрости), помещался прямо на гумне. Сейчас там варили кашу в калмыцком таганце. Человек тридцать сидело под дымом, отдыхая от комара. Огонь озарял лица - в большинстве безбородые, безусые, - несколько парусиновых палаток, скирды прошлогоднего хлеба, бревенчатый угол амбарушки под соломенной крышей.
Когда Ворошилов, Пархоменко и Бахвалов перелезли канаву, сидящие обернулись к ним. Ворошилов весело крикнул:
- Здорово, товарищи!
- Здорово, в добрый час, - ответило несколько спокойных голосов.
- Кто у вас здесь начальник?
Человек, пробовавший из таганца кашу, положил ложку с длинным черенком, проводя пальцами по усам, подошел, - был он небольшого роста, коренастый, - борода росла у него почти от самых глаз широким веником. (Ватный пиджак, накинутый на плечи, маленький плохонький картузик.)
- Я начальник.
- Здорово, командир.
- Здорово, товарищ командующий.
- А ты меня знаешь?
- А кто же тебя не знает, Климент Ефремович.
- А я тебя не знаю.
- А я Парамон Самсонович Кудров, нижнечирской казак, по-белому ругают Парамошкой-сапожником.
- И другие у тебя казаки?
- И другие - казаки. Есть и иногородние. Не все казаки пошли за Мамонтовым, Климент Ефремович. Нас - таких чудаков - много.
- Что же вы тут делаете?
- Несем революционную службу за свой собственный счет. Пойдем к огоньку, поешь с нами казацкой каши.
Подошли к костру. Кудров сказал двум ребятам, сидевшим на бревне, чтобы посторонились, - дали место командующему под дымом. Гости уселись, протянув мокрые ноги к угольям. Ворошилов, оглядывая молодые, налитые здоровьем, красивые казачьи лица, спросил:
- Ну, как живете?
Кудров бойко ответил:
- Ничего, Климент Ефремович, живем по-божьи - кто кого обманет…
Все засмеялись - не слишком громко, чтобы не обидеть пришедших. Кудров присел у огня, подняв одно колено. Дочерна обгорелое лицо его - с широкой бородой, с длинным носом и умными, маленькими, хитрыми глазами - так и горело желанием поговорить…