Могильщик не слушал: раз за разом кидался он на Адама, и раз за разом Адам ускользал, его прикрывали люди, прятали за спинами, загораживали. А Хажи-Бекир свирепел все больше, он буквально ослеп от ярости, споткнутся, ударился о косяк головой и тогда уж совсем потерял власть над собой. "Беги отсюда!" - тихонько сказали Адаму люди, и парикмахер выскочил из сакли. Но Хажи-Бекир, как зоркий ястреб полевую мышь, увидел переступающего порог Адама, вырвался из цепких рук односельчан, что пытались его удержать, и разъяренным быком вылетел на площадь.
- Где он?! - орал могильщик. - Убью-у-у! Изувечу! Вправлю ему назад этот верблюжий горб!
Люди качали головами: прямо взбесился могильщик. Да, несдобровать Адаму, если попадет в его руки. И многие впервые от души пожалели несчастного горбуна...
В какие странные, неприятные положения попадают люди из-за нелепых, до смешного глупых обычаев, сохранившихся из тьмы веков. Если б люди могли понять, что дурачат сами себя! Но беда: люди уверены в своей правоте, считают, что так и должно быть, что иначе нельзя.
- Позвольте, - говоришь им, - а вон в том ауле, и в этом, и в этом, и еще...
- В тех аулах можно, а у нас нельзя, - возражают вам и смотрят ясными глазами, свято уверенные, что Шубурум - лучший аул в мире и шубурумцы - единственные настоящие люди на земле.
Трудно переспорить глухого!
ВОПЛЬ В ПОЛНОЧЬ
Так и осталось тайной, куда скрылся Адам от неистового Хажи-Бекира; наверное, годами спасаясь от аульских сорванцов, горбун узнал ходы, лазейки, закоулки и щелки, о которых не подозревали жители Шубурума.
Но как бы ни храбрился Адам в присутствии односельчан, сейчас, когда он один-одинешенек прячется за камнями на окраине аула, сердце от страха готово выпрыгнуть из груди, словно лягушка из рук. Раздумывая, как быть дальше, парикмахер и сам удивлялся, что посмел противостоять грозному Хажи-Бекиру. За свою жизнь Адам даже блохи не обидел, а вот смотрите-ка: не испугался! Говорят, труса легко вылечить: надо убедить, что он храбрец! Однако Адама ведь никто не убеждал... "Эх, Адам, Адам! Не везет тебе, как тому горцу, у которого в один день пала лошадь, развалилась сакля и утонула в реке мать,- горестно думает парикмахер. - Неужели он мог бы убить?! Мог! Он же могильщик, привык глядеть покойникам в глаза... Эх, Адам, Адам! И винить тебе некого в своем горе, разве только родителей... Но не может сын упрекать отца и матушку, да и не хотели же они, чтобы ты родился таким... Нет, наверное, из-за твоего несчастья они и покинули белый свет, спрятались от жалости под землю. Кто же виноват? А? Не эти ли дикие, холодные камни, не эти ли недоступные скалы, не эти ли высокогорные места, где еще недавно все болезни лечили сельские бабки?!"
Тут парикмахер заметил, что наступают сумерки. А в горах ночи кромешные: собственного пальца не увидишь, будто завернули тебя в черную бурку.
И мысли Адама побрели к его сакле, к нежданной жене, что досталась негаданно, как в сказке, когда на голову коту упал кусок колбасы и правоверный кот воскликнул: "О аллах, почаще поражай меня таким громом!" С жаркой благодарностью вспомнил Адам этого ангела - муллу Шахназара: он обвенчал их и спросил, будут ли они любить друг друга! Разве можно потерять такое счастье из-за глупых, бессмысленных слов?! "Наверно, она ждет меня, сидит возле очага; приготовила ужин и ждет, - сладко думает Адам. - Сесть бы рядом, погладить ее тяжелые, пахнущие сливочным маслом волосы, вот так - легонько-легонько; сказать бы добрые слова, чтоб она улыбнулась... Но Хажи-Бекир, конечно, стережет возле сакли.
Как быть, как быть?! Не жить же бездомным псом... Люди, что я вам сделал плохого? Дайте же порадоваться тому, что мне досталось. Почему вы не можете заступиться, оградить меня от страшного Хажи-Бекира? Я ничего у него не просил, он сам привел Хеву... Вернуться в свою саклю? Но Хажи-Бекир убьет или заставит сказать эти подлые слова; как я смогу, глядя в глаза Хеве, повторить подобную глупость и потерять ее... Да лучше всю жизнь скитаться и знать, что в сакле ждет тебя жена. Ждет Хева. Что делать? Что делать?!"
И тут блеснула спасительная мысль: бежать, бежать вместе с Хевой куда-нибудь в город, в райские места, где есть харчевни, гостиницы, асфальт, кино и нет Хажи-Бекира. Парикмахеры нужны везде, он неплохой мастер, значит, работа будет, а все остальное устроится. Адам чуть не заплакал от счастья!
Осторожно вылез парикмахер из-за скал и медленно, осторожно, воровски стал подкрадываться к собственной сакле. Он боялся сейчас встретиться не только с Хажи-Бекиром, но и с любым жителем Шубурума: чего доброго, примут с перепугу за каптара и в ужасе пырнут кинжалом или влепят заряд картечи из охотничьего ружья! Суеверные люди всегда трусливы. Шубурумцев не удивишь даже тем, чему всю жизнь не устает удивляться Али-Хужа, что где-то выводят цыплят без наседки; не удивишь даже тем, что человек за час облетает вокруг Земли. А скажи, что вон в том черном ущелье вчера сыграл свадьбу бес Иблис, женился на дочери шайтана, и на свадьбе ты сам плясал, ахнут от удивления, поверят, перепугаются...
Долго не решался Адам приблизиться к сакле: все прислушивался - не прогремит ли где камень под ногой прохожего. Все колебался и ждал. В таких случаях кайтагцы обычно говорят человеку: "Чухра диккули жанра диккули ааргарну, аттала, гурчи, гурчи!" Что в переводе значит: "Чем размышлять, как бы не разбиться и достать орехи, залезай, сынок, залезай на дерево!"
Нет, Адам не пошел к воротам, где, как сказочный аджаха-дракон, у колодца мог подстерегать Хажи-Бекир, а пробрался на зады, где - он знал - плохо закрывалось окно. И действительно, рама, скрипнув, отворилась, когда Адам подергал. Стараясь не шуметь, заправским вором, первый раз в жизни он влез в окно... Хева была в соседней комнате: на полу, на ковре, постелила она большой семейный матрац и мирно спала; не проснулась, даже когда Адам зажег керосиновую лампу. А горбун подсел к ней и загляделся; жалко будить, но что делать, если так и тянет коснуться ее волос?!
Ох, женские волосы, женские волосы! Сколько в них таинственной притягательной силы! Не потому ли веками женщины прятали волосы под чехлами и покрывалами - из сострадания к бедным, слабым мужчинам...
Сердце Адама радостно стучало: "Не ушла! Не ушла! Не ушла!" И это было слаще самой звучной мелодии четырехструнного чугура.
Легонько коснулся ее волос, небрежно рассыпанных на подушке. Хева открыла глаза, оглянулась:
- Это ты? Живой?
- Да, солнце мое, как видишь, пока еще жив. Ты рада, что я пришел?
- Надоело мне все, - зевнула Хева. - Спать хочу... Хватит с меня, что целых три часа торчала у ворот...
- Ждала меня?! - радостно воскликнул Адам.
- Нет, слушала извинения Хажи-Бекира... И вообще, что вы со мной играете? Я не кукла.
- Я не играю. Я просто любуюсь, - отозвался упавшим голосом Адам. - Хажи-Бекир, конечно, уговаривал вернуться?
- На коленях просил. Но я же сказала, что никогда не прощу: ударил при народе!
- Он же нечаянно... - возразил Адам справедливости ради. - Значит, не простила?
- Если б простила, меня б не было здесь...
- Умница! Да как он смел уговаривать чужую жену?.. Родная моя, я хочу быть всегда с тобой, вот так, рядом, чувствовать твое дыхание, видеть тебя, радоваться... - Адам не решался сразу предложить Хеве бежать из аула, бежать сегодня же, сейчас. - И я верю, ты будешь довольна, все у нас будет хорошо, дорогая...
Хоть и хотелось спать Хеве, она слушала, не прерывая: ведь раньше никто не говорил ей таких волшебных слов. Даже румянец проступил на щеках, полураскрылись губы...
- Вот увидишь, я вовсе не беспомощный. Я - человек. И человеком сделала меня ты, Хева. Где бы ни был, я всегда буду спешить к тебе, стану приносить гостинцы, подарю теплый платок с розами и бахромой...
- Я же плохая, - вдруг произнесла, расчувствовавшись, Хева.
- Не говори так! Ты добрая, ты хорошая. Это я плохой.
- Нет, я плохая.
- Нет, ты хорошая, а я плохой.
- Нет, я плохая.
- Нет, ты хорошая, а я плохой.
- Нет, я плохая.
- Почему?!
- Не знаю.
- Значит, хорошая. А там ты станешь лучше. Уж как мы с тобой заживем там!
- Где? - спросила Хева, не оборачиваясь: было так приятно слушать эти удивительные речи и радоваться притаившись.
- Там, там, сердечная, где все рядом, все близко. Тебе не надо будет стряпать, не надо топить, не надо разжигать огонь в очаге, готовить на зиму кизяк, ссориться с соседями за каждую навозную кучу на улице.
- А что же я буду делать?! - От удивления Хева обернулась.
- Ничего. Совсем ничего!
- Как ничего? - возмутилась Хева. - Это же очень скучно!
Первый раз в жизни она была такой словоохотливой и непринужденной.
- Не будет скучно, вот увидишь. Станем гулять в саду, ходить в кино, в театр.
- Я люблю кино. В театре, конечно, я не была ни разу... Не знаю, какой он, театр...
- Все узнаешь, солнышко, все... Вот только...
- Что - только?
- Нам надо бежать.
- Давай убежим, а?! - Хева вскочила. - Люди подумают, что ты меня похитил...
Когда-то, девочками, Хевины подруги считали похищение большим счастьем для девушки - ведь это так романтично в этой неромантической жизни.
- Вставай. Бежим сегодня же! Здесь нам не будет житья.
- Почему?
- Как почему?! Думаешь, Хажи-Бекир оставит нас в покое? Он же меня убьет! Это не пустая угроза. - Адам понизил голос. - Разве не слышишь шаги возле сакли и покашливание? Это же он.
- Ты хочешь бежать насовсем?
- Да. Что здесь хорошего?!
- Но... Но как же без родителей, без подруг, без... Я не могу!
- Надо, Хева.
- Нет, Адам, я не могу так - вдруг одна!
- Не одна, а со мной.
- Все равно не могу.
- А я не могу остаться и не хочу потерять тебя. - От волнения голос Адама прорвался. - Ты должна бежать со мной. Должна!
- Нет, нет, нет! Как же это вдруг? Без матери, без подруг... Вроде безродной... Ты подумай!
- Прошу тебя, хорошая, родная, не упрямься...
Адам возмущался, но не мог повысить голос на Хеву.
- А я не хочу.
Да, упрямство Хевы злило, и он кружился по комнате, как мышь в мышеловке, ломал пальцы. Он злился не только на Хеву, он злился на всех шубурумцев, что упорно цепляются за ветхие сакли и бесплодную землю, что давно не оставили этот каменный тесный мешок, в котором негде повернуться. И еще, честно говоря, в душе Адама с детства копился гнев на здешних зубоскалов и сорванцов, которые не раз его обижали.
Еще долго Адам упрашивал Хеву. Но Хева снова легла в постель, отвернулась, натянула одеяло, сказала:
- Хватит меня уговаривать. Надоело! То один, то другой. Теперь буду поступать, как сама решу...
Внезапно раздался неистовый стук в ворота; казалось, гром грянул в самой сакле. Адам судорожно поправил на Хеве одеяло и торопливо вышел на веранду: под звездным небом он различил смутный силуэт у ворот. Не было сомнений: Хажи-Бекир.
Быстро поднялся Адам на плоскую кровлю и оттуда, с другой стороны, цепляясь за выступы неровной стены, спустился на землю и бежал, прячась за валуны и скалы над самой пропастью. Как говорят в Дагестане: "Хочешь сберечь голову - дай волю ногам!" И тут темную осеннюю ночь, как вспышка молнии, как выстрел, пронизал страшный крик падающего в пропасть человека.
И сейчас же кто-то торопливо пробежал возле сакли,
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
СЛЕДЫ НА СНЕГУ
Аул Шубурум прилеплен к скалам на заоблачных высотах, у самых вершин Дюльти-Дага, покрытых вечным снегом. Каменные серые невзрачные сакли со всех сторон испещрены лепешками кизяка, прижались тесно друг к другу, будто это одно целое или все еще не достроенное здание; будто это доисторический городок, который раскопали, исследуя, археологи. Даль и глухомань. В наше время совсем непригодное место для человека. Раньше люди Страны гор забирались на эти бесплодные высоты ради самосохранения, спасаясь от бесконечных набегов и нашествий иноземных полчищ. Давно кануло в историю то время, но жители горных аулов по привычке сидят в своих орлиных гнездах... Впрочем, все меньше и меньше остается орлиных гнезд на карте Дагестана...
Бедна растительность высокогорья: стелющиеся кустарники, низкая, но зато сочная трава, которую так любят овцы. Вот только зимой их кормить здесь нечем, и чабаны гонят отары вниз - в Ногайские степи.
В колхозе "Земля", да, так называется колхоз в ауле Шубурум, и, право, звучит это, как вопль измученного жаждой человека: "Воды!" - мало пахотной земли, и все это мелкие поля-террасы по склонам ниже аула. И эти террасы созданы руками трудолюбивых земледельцев (воистину - земле-дельцев!), которые натаскали сюда землю в корзинах из ущелья, с речной поймы. Здесь успевают созреть лишь белая горская редиска - кехе,- озимый ячмень и кое-где на солнцепеке кукуруза-скороспелка. Очень уж коротко лето в горах! И последние годы, несмотря на трудолюбие горцев, колхоз "Земля" словно бы застыл на одном уровне: некуда ему развиваться! Негде применить механизацию, неоткуда взять лишние корма... Просто незачем людям биться лбами о камень, все равно путного не добьешься, только синяков наставишь да шишек. Вот почему так часто произносят в горах слово "переселение".
А те, кто бывал в новых поселках на равнине, твердо поняли: путь в хорошую жизнь для горца - это путь вниз, с гор в долины и степи. Очень трудно добраться на заоблачные высоты новому быту! Нет хоть мало-мальски сносных, доступных для машин дорог, а ослы и вьючные кони не в силах поднять туда тяжелые грузы. Да и единственный доступ к Шубуруму то и дело разрушают обвалы да снежные лавины, и несколько месяцев в году аул общается с миром лишь по телефону и радио.
Лишь два дома покрыты здесь железом - школа и сельсовет, построенные не так давно, лет десять - двенадцать назад. Улицы и проулки запущены, грязны, да и в саклях нет чистоты и уюта, нет самых простых удобств для человека! И хотя живут здесь не бедно, сундуки набиты добром, но переходит это добро из поколения в поколение по наследству, не принося людям радости. Да и какое добро: множество дурно сшитой, мешковатой одежды и несколько женских украшений, когда-то купленных втридорога у мастерового люда. Ходят горцы в темной грубой одежде; питаются однообразно и скудно, стряпают на скорую руку, а то едят и всухомятку: брынза, испеченный в золе хлеб, чай, простокваша и хинкал в неделю раза два - вот и все. Даже такие блюда, как курзе - пельмени, и чуду - пирог, да шашлык, теперь приготовляют все реже и реже.
Не потому ли молодежь, которая училась в городе или служила в армии, неохотно возвращается сюда? В Шубуруме и потанцевать удается только на свадьбах, и то если будет хорошая погода - раза два в году, не чаще.
Так и текла жизнь в Шубуруме, и люди не жаловались на судьбу, люди привыкли, как старый бык привыкает влезать в ярмо.
И вдруг в сакле сельского могильщика Хажи-Бекира бомбой взорвалось бессмысленное сочетание непонятных слов: "Талак-талак, талми-талак!" Простите, я не хотел повторять эти проклятые слова, они сорвались сами собой...
С тех пор в ауле стали происходить странные дела. Беда, говорят, не одна приходит: есть у нее семь сестер. И первой они посетили саклю могильщика Хажи-Бекира... Его корова сорвалась в пропасть, пастух не успел даже достать ее и прирезать: для этого пришлось бы и ему прыгать вниз со скалы... Удар, предназначенный Адаму и случайно попавший в Хеву во время скандала в парикмахерской, так ее оскорбил, что она заявила во всеуслышание - первый и единственный в жизни Хевы протест: считаю себя женой Адама и буду его ждать. Конечно, многие надорвали животы со смеху, но хоть смейся, хоть плачь, а Хажи-Бекир остался один в сакле.
Неожиданно рано прошли в горах ливни, а с ними начались обвалы и оползни, рушились скалы, сползали с вершин Дюльти-Дага ледниковые и снежные лавины; казалось, кто-то озорной и могучий развлекался, как умел. И суеверные шубурумцы приписали все эти напасти снежному человеку, каптару. Кое-кто даже исчезновение Адама объяснял просто и страшно: горбуна сожрал каптар, вот увидите - еще найдутся его кости, обглоданные и разгрызенные.
Кладовщик Раджаб, которого в ауле зовут просто Одноглазым, - если шубурумец встретит машину с одной фарой, он непременно скажет: "Наш Раджаб едет!" - любит веселиться и потому часто прикладывается к бутылке. Живет он в квартале чесночников, и дорога к его сакле, если идти из нижнего аула в верхний, проходит краем древнего кладбища. А кладбища в горах - вы, наверное, знаете - густо покрыты каменными надгробиями в человеческий рост. И вот на днях крепко подвыпивший Раджаб возвращался ночью из нижнего аула, - а выпил он на проводах дальнего родственника, который решил все-таки навсегда покинуть с семьей неуютный Шубурум. Шел Раджаб, пошатываясь, через старое кладбище и ударился лбом о каменное надгробие. "Чего дерешься?! - закричал воинственный кладовщик - Думаешь, раз я пьян, так не дам сдачи?!" Раджаб засучил рукава, откинулся, чтоб размахнуться, и ударился затылком о другое надгробие. "Ах так вас двое?!" - возмутился кладовщик, отступил влево - и ударился плечом, отскочил вправо - и опять ударился. "Какие же вы мужчины?! - заорал Раджаб. - Все на одного! Жалкие трусы. Выходите по одному! Ах, не хотите? Боитесь? Ничего, я всем вам покажу..." И стал пьяный изо всей мочи молотить кулаками надгробия; падал, вскакивал, падал снова, бился в камень лбом, затылком, плечом, орал, ругался... Кое-как Раджаб выбрался из драки, слегка отрезвев от боли, и вдруг подумал: "А крепкие все-таки парни дрались со мной... Разве человеческое тело такое? Железные они, что ли?!" И тут дикий страх охватил Одноглазого. В саклю Раджаб ворвался в синяках, в кровоподтеках, с разбитыми кулаками и с порога прохрипел: "Стели постель, жена. Сейчас буду умирать. Меня изувечили снежные люди!"
И снова страшный слух прокатился по Шубуруму. Люди приходили проведать кладовщика, и он, показывая синяки и ссадины, с каждым часом подробнее, ужаснее, выразительнее рассказывал, как отбивался ночью от стаи каптаров... Поэтическое вдохновение осенило Одноглазого Раджаба!
Уж на что, казалось бы, благоразумный человек - ветеринарный врач Хамзат, но и того подтвержденный кровоподтеками рассказ вдохновенного кладовщика заставил вписать в будущую диссертацию главу под названием: "О случаях нападения на людей доисторического высокогорного животного, ошибочно именуемого снежным человеком".
Однажды на гудекане, где случилось быть председателю сельсовета Мухтару, Хамзат рассказал о своей диссертации, о том, что на вечных снегах Дюльти-Дага нашел и обмерил следы каптара и это были несомненные следы животного, а не человека.
- А может, ты нашел следы горного тура?! - спросил кто-то.
- Там был след, похожий на отпечаток ступни: пятипалый, - возразил ветеринар.
- У медведя тоже пятипалый след! - вмешался колхозный охотник Кара-Хартум.
- Зачем же медведь полезет на ледники и вечные снега?! - пожал плечами Хамзат. - Он же не чета Раджабу: не пьет.
Смех прокатился по гудекану.
- Значит, решил на каптаре въехать в науку, Хамзат? А? - воскликнул, смеясь, председатель сельсовета Мухтар. - Так, может, проще поймать самого снежного человека?
- Да не человек это, а жи-вот-ное. Доисторическое животное.
- Зверя ловить проще.