- Вот и я так себе говорил, - снова загорелся юноша: "Зачем ты идешь к ней, Гивэй? - спрашивал я себя. - Она же не механик, она же не моторист, как поможет тебе?" А ноги, понимаешь, сами идут, и в голове разные мысли возникают. "Нет, думаю, сумеет Оля помочь. Может, что-нибудь посоветует, может, просто хорошее слово скажет, и я тогда сразу догадаюсь, чем болен мотор, почему сердце его не бьется".
- Ах ты, механик, механик! - тихо промолвила Оля и, подойдя близко к Гивэю, добавила:
- Хорошо сделал ты, что пришел ко мне. Пойдем сейчас вместе к Митенко, я думаю, он не рассердится, что пришли среди ночи, - сказала она, открывая дверь.
- К Петру Ивановичу? - радостно воскликнул Гивэй. - А верно! Ай, как правильно ты придумала, Оля. Ого!.. Петр Иванович такой человек, такой человек!
Старик Митенко приходу Гивэя, казалось, не удивился, но что с ним пришла учительница - это немного его озадачило.
- Помочь ему надо, Петр Иванович, - твердо попросила Оля. - Уже целую неделю он тайно, по ночам, с мотором в землянке возится…
- Так, так, значит тайно, - сказал старик, - трогая одним пальцем ус. - А вот интересно, почему тайно?
Гивэй почти вплотную подошел к Митенко.
- Айгинто не верит мне, Пытто не верит, и парторг Гэмаль тоже не верит! Говорят, что голова у меня, как у мальчика, что не сумею я мотор починить, боятся - совсем испорчу!..
- Да, дела, - вздохнул Петр Иванович и крепко задумался.
- Что ж, и вы мне не верите? - Гивэй с отчаяньем взглянул на Олю, как бы призывая ее на помощь.
- Помогите ему, Петр Иванович, - настойчиво повторила девушка. - Он заболеет, честное слово заболеет, если не починит мотора. Вы же видите, как он похудел, осунулся.
- Знаю его характер. Замков да ружей он еще мальчонкой поломал немало. Механик со стажем… - Митенко встал, принялся одеваться. - Пойдем на склад, там у меня новые свечи и запасное магнето припрятаны.
- Магнето! - воскликнул Гивэй. - Ай, если бы вставить новое магнето! Мотор сразу жить станет, дышать станет! Понимаешь, Оля, а?
- Иди, иди с Петром Ивановичем, - Оля мягко подтолкнула юношу в спину. - Я знаю, уверена, что мотор твой не только дышать, бегать будет. С такой настойчивостью мертвого воскресить можно.
К утру на море поднялся шторм. Янрайцы на промысел не выехали. На правлении было решено всем охотникам выйти в тундру на свои участки, проверить, в каком состоянии подкормки, и, если нужно, добавить мяса.
Гивэй на свой участок не пошел, надеясь для этого выкроить другое время, и снова принялся за мотор.
Вечером, сгибаясь под тяжестью мотора, Гивэй пробрался к складу, вошел под небольшой навес, укрепил мотор на специальной деревянной стойке.
- Ай, сколько людей сейчас сюда прибежит! Все рты свои разинут, - торжествующе промолвил он, наматывая на диск шнур.
И вот мотор взревел. Прижимая руки к груди, Гивэй прислушивался: а что, если вдруг заглохнет, замрет?
Но тут до слуха юноши донеслись странные звуки с улицы, похожие на похоронный женский плач.
- Что такое?.. Что случилось?
Забыв все, предчувствуя недоброе, Гивэй бросился в конец поселка, откуда доносился похоронный плач. Вскоре он увидел женщин. Они, по древнему обычаю, усевшись на корточках в кружок, прямо на улице, оплакивали покойника. Тонкое, щемящее сердце завывание плыло над поселком. Встревоженные собаки рвались с цепей. Чуть в стороне от женщин сидели беспорядочной группой мужчины. С суровыми, каменными лицами они покуривали трубки и вели речь о самых обыкновенных, будничных вещах. Так диктовал закон предков: женщины, у которых сердце слабее, должны оплакивать покойника, а мужчинам нужно стойко переносить горе, они должны показывать вид, что несчастье не сломило их.
Заметив посредине круга мать, Гивэй все понял: умер Тэгрын.
Страшно было Гивэю услышать слова, которые подтвердили бы его догадку. Часто оглядываясь на смутно видневшийся в вечернем сумраке круг женщин, ни на мгновенье не прекращавших свой жалобный плач, юноша медленно подошел к мужчинам и замер с немым вопросом в лице. Мужчины умолкли. Айгинто среди них не было. Время шло, а Гивэй все стоял на одном месте, напряженный, с тем же безмолвным вопросом в лице.
- Да, ты правильно думаешь, - вдруг прозвучал печальный голос старика Анкоче. - Пришла к нам тяжелая весть - Крылатый человек умер. - Анкоче поднял руку, словно о чем-то предупреждая юношу, и еще тише добавил: - Послушай меня: возьми мою трубку и скажи, крепок ли мой табак? Будь в горе настоящим мужчиной.
Женский похоронный плач все плыл и плыл в наступающей тьме. Где-то в другом конце поселка рокотал заведенный Гивэем мотор. Приняв от Анкоче трубку, Гивэй глубоко затянулся и еле слышно сказал:
- Крепкий, очень крепкий твой табак, Анкоче.
- Крепкое сердце у тебя, юноша, - так же тихо ответил Анкоче. - Если тебе хочется побыть одному, уйди от нас, уйди, как ушел твой брат Айгинто… Это ничего, так можно делать…
Гивэй повернулся я, сгорбившись, как старик, пошел куда-то во тьму, наугад.
- Да это мотор гудит! Неужели кто-нибудь из Илирнэя к нам в такую погоду едет? - донесся до него голос Пытто. Но Гивэю было сейчас не до мотора.
Долго шел он в темноте по морскому берегу, не слыша грохота прибоя, не чувствуя резкого северного ветра.
На высокой скале то вспыхивал, то потухал красный огонь маяка. Гивэй все шел и шел, спотыкаясь о камни, об осколки льдин, выброшенные морем на берег. Перед глазами его стояло веселое, радостное лицо Тэгрына, каким оно было, когда он получил разрешение отправиться на Большую Землю, на фронт.
И вдруг Гивэй столкнулся с Айгинто. Они сразу узнали друг друга, несмотря на темноту. Мгновение они постояли молча и затем крепко прижались лицом к лицу. Слезы обожгли щеки Гивэя. Он порывисто отстранился и тихо сказал:
- Пойду дальше.
Айгинто подождал, пока не утонула во мраке фигура брата, и медленно пошел в противоположную сторону.
Недалеко от поселка его окликнул Гэмаль. Они еще ни разу не встречались один на один с тех пор, как поругались в море.
- Пойдем к матери, - тихо промолвил Гэмаль, пытаясь в темноте заглянуть в лицо Айгинто. - Сильно плачет она.
Айгинто молча кивнул головой и, пройдя шагов пять, спросил:
- Чей мотор гудел? Что за гости к нам прибыли? Хорошо ли байдару в волну приняли?
- Никаких гостей нет, - ответил Гэмаль, - это гудел четвертый наш мотор, отремонтированный твоим братом.
Пораженный Айгинто остановился.
- Чего удивляешься? Говорю правду! - подтвердил парторг. - Мне Оля сказала, что по ночам, тайно, в охотничьей землянке Гивэй целую неделю его ремонтировал.
Гэмалю хотелось еще добавить, что вот, мол, какие мы допускаем ошибки, когда не верим в людей, но он промолчал.
- Да, Гивэй, однако, пойдет по тропе Тэгрына, - задумчиво промолвил Айгинто и ускорил шаги.
13
Разобравшись в охотничьих делах, Гэмаль решил глубже вникнуть в оленеводческие дела колхоза.
Половина членов колхоза "Быстроногий олень" занималась оленеводством. Оленьи стада, вышедшие на летние и осенние пастбища, в основном размещались в прибрежной полосе моря и лагуны. Гэмалю и Айгинто было не трудно за неделю побывать почти в каждом стойбище оленеводов. Оставалось еще проверить бригады Кумчу и Мэвэта.
В бригаде Кумчу они застали Петра Ивановича Митенко, который пришел к оленеводам с товарами, - не все оленеводы могли оторваться от своих стад, чтобы побывать в янрайском магазине.
- Вот тебе, Ятто, напильник и две головки к примусу. Помнишь, ты просил меня? - обратился Митенко на чукотском языке к старому оленеводу.
- Спасибо, Петр, спасибо, - поблагодарил Ятто своего старинного приятеля.
- А тебе, старый Выльпа, я пачку листового табаку принес. Я же знаю, ты очень любишь листовой табак…
Старик Выльпа взял табак и, не переставая благодарить Митенко, быстро-быстро дрожащими руками набил свою давно пустовавшую трубку, крепко затянулся, пустил трубку по кругу.
- Да, мало табаку стало. Часто наши трубки теперь пустыми бывают, - негромко сказал он и тут же заключил - что ж… война!
А Митенко, хорошо знавший привычки и вкусы покупателей, продолжал оживленно торговать. Порой тот или иной оленевод выкладывал перед ним толстую пачку денег и просил:
- Отсчитай, сколько нужно, за взятые мной товары.
Митенко отсчитывал и возвращал оставшиеся деньги хозяину. И никому не приходило в голову проверять, правильно ли он берет деньги: в незапятнанной честности Петра Ивановича чукчи были уверены.
- Любят здесь старика, - сказал Айгинто, указывая глазами на Митенко.
- Да, больше тридцати лет он дружит с нашими оленеводами, - согласился Гэмаль. Помолчав, он добавил: - Ну, что ж, давай пастухов соберем, поговорим. По твоим словам, это самая худшая бригада в колхозе, попробуем разобраться в их делах.
Пастухи собрались в яранге бригадира Кумчу. Долго никто из них не хотел говорить. Многие искоса поглядывали на двух братьев - Воопку и Майна-Воопку, которые почти всю работу бригады тащили на своих плечах.
Младший из братьев, Воопка, маленький, подвижной, с добродушным лицом, курносым носом, с узенькими глазками, сердито сопел, щурился на бригадира Кумчу. Все ждали, что первый заговорит именно он, потому что был этот человек от природы словоохотлив и весел, как бы трудно порой ему ни приходилось. Так оно и вышло.
- Плохо у нас получается, совсем плохо, - затараторил Воопка, - не все одинаково работают, - не все в стадо ходят. А кто виноват? Бригадир. У нашего бригадира сердце, как у зайца, а разум, как у лисы… Боится своих дружков в стадо посылать. Волки их съедят. А дружки ему за это, как собаке верной, то один кусочек, то другой кусочек мяса подкинут, - от ребят отнимут, а ему дадут. Хитрый Кумчу! Хитрый потому, что так записывает, будто у тех, кто в стадо мало ходит, столько же трудодней, сколько у остальных пастухов. Разве не правду я говорю? Вот пусть другие скажут. Пусть вот Майна-Воопка скажет…
Бригадир Кумчу, низенький коренастый мужчина с широким лицом, на котором смущенно бегали маленькие, заплывшие жиром глазки, казалось, готов был съесть пастуха живьем.
- Ну, говори, говори, Майна-Воопка, - вдруг повернулся он в сторону второго пастуха. - Пусть и твой язык в сплетнях как собачий хвост поболтается.
Майна-Воопка только посмотрел на него откровенным, ненавидящим взглядом, тяжело вздохнул и отвернулся в сторону.
Насколько общительным, разговорчивым был Воопка, настолько обычно молчаливым, мрачным был его старший брат. Ростом Майна-Воопка намного превосходил младшего брата. Лицо у него было длинное, скуластое, с горбатым носом. Черные глаза смотрели невесело.
- Ну, так что же ты скажешь, Майна-Воопка? - обратился к нему Айгинто.
- Брат мой сказал правду, - густым голосом отозвался Майна-Воопка. Больше оленеводы от него не добились ни слова.
Когда высказалось еще несколько пастухов, Айгинто переглянулся с Гэмалем и сказал:
- О том, какие дела в вашей бригаде, вы еще расскажете на правлении колхоза. Ругать Кумчу будем, сильно ругать. А сейчас пойдемте, на стадо посмотрим. Слыхали мы, что ваши олени самые худые в колхозе, плохо пасете будто…
Долго ходили председатель и парторг по стаду, осматривая оленей, пытаясь вызвать каждого пастуха в отдельности, на откровенный разговор. Гэмаль на ходу записывал свои наблюдения в блокнот. На одной из страниц он записал: "Все жалуются на Кумчу. Надо подумать о бригадире. Пастбища этой бригаде, кажется, выделили плохие. Подумать и об этом".
Ночевали в яранге старика Ятто. Старый оленевод вместе со своей женой угощал гостей чем мог, очень польщенный, что такие видные люди остановились именно у него. Темно-коричневое лицо его, с широкими скулами и втянутыми щеками, расписанными крестиками татуировки, с узенькими глазами в морщинистых веках, было гордым и важным.
- Правильно Воопка ругал бригадира, - степенно попыхивал он огромной деревянной трубкой, к концу которой был подвешен кожаный мешочек с табаком, железная коробка со спичками и железный коготь для выскабливания трубки. - Справедливость любить надо, - продолжал он с видом мудреца. - Человек без справедливости все равно что человек без сердца - холодный человек. А вот кто справедлив, тот через горы и реки других людей согреть может своим сердцем горячим.
Изменив своей обычной степенности, Ятто юркнул из полога и вскоре вернулся с аккуратным фанерным ящичком в руках.
- Вот, посмотрите сюда, - пригласил он гостей торопливо отгибая гвозди, чтобы открыть верхнюю крышку ящичка. - Здесь мои амулеты, хранители моего очага. Помнишь, Айгинто, как отобрал их у меня начальник Караулин. Тревожно, очень тревожно было у меня на сердце тогда, До этого, сказать правду, я о них почти и не думал, как будто и не было их у меня. Покормлю кое-когда на большом празднике жертвенной кровью оленя, вот и все. А как унес их от меня Караулин, так беспокойство в меня вселилось. Спать не могу, есть не могу, несчастья жду. Как же это, думаю, без хранителей очага жить? Кто злых духов прогонит? Кто от злого начала убережет? Худеть стал. Всего бояться стал. Гости мою ярангу как заразную обходили… А старуха моя даже заболела… Но вот добрый, справедливый человек спас меня…
Ятто помолчал, осторожно извлекая из ящичка закопченных деревянных идолов, отдаленно напоминавших человеческие фигуры, связки рогулек, тронутых временем, связки звериных клыков, птичьих клювов.
- Добрый, справедливый человек спас меня, - продолжал Ятто. - Секретарь Ковалев, вот кто спас меня. Это он отобрал амулеты мои у Караулина, вот в этот ящичек спрятал и мне назад прислал. С тех пор успокоился я, старуха болеть перестала и гости ко мне снова ездят…
Из приподнятого чоыргына показалась голова мальчика лет девяти. Любопытные черные глазенки его уставились на гостей. По лицу Ятто мелькнула тень беспокойства. Он строго нахмурился и махнул рукой, как бы приказывая - исчезни! Мальчик в одно мгновение скрылся. Гэмаль и Айгинто переглянулись.
- Так это твой внук Оро! - воскликнул председатель. - Вот хорошо, что я его увидел: учительница просила меня сказать тебе, чтобы ты в этом году его обязательно привел в школу.
Лицо Ятто болезненно поморщилось.
- А может, еще годик… дома побудет. Сирота он… Мать и отец при горном обвале погибли…
- Знаю, знаю, ты же об этом уже много раз говорил, - улыбнулся Айгинто. - Смотри, перерастет мальчик… Ему уже девять лет, а он не в школе.
- Люблю сильно его… Как на целую зиму отпущу? Умру от тоски, да и она вот тоже, - Ятто кивнул головой в сторону жены.
- Любишь? - переспросил Гэмаль. - А не выйдет так, что потом внук сильно обижаться на тебя будет? Все товарищи его учатся, а он…
Ятто замахал руками, как бы умоляя: не надо, не надо об этом.
- Он и так уже замучил меня: отпусти да отпусти в школу…
- Вот видишь! - воскликнул Гэмаль.
- Давай еще чаю попьем, - промолвил старик, а сам подумал о внуке: "Не послушался, заглянул в полог! Просил же на глаза не показываться… Ай-я-яй, не жалеет, совсем не жалеет деда".
Наутро, когда Гэмаль и Айгинто отправились в бригаду Мэвэта, Ятто долго провожал их, просил передать секретарю Ковалеву большое спасибо.
- А когда внука в школу приведешь? - спросил Гэмаль, пытаясь заглянуть в глаза старику.
- Всю ночь не спал, - вздохнул Ятто. - Плакал даже… как женщина… Приведу… Приведу… Сильно просится мальчик.
Постояв немного, Ятто повернулся и пошел к своему стойбищу. Гэмаль долго провожал его теплым взглядом.
- Вот как в жизни бывает, - наконец задумчиво произнес он. - Внука к солнцу зовут, а дед… страдает, мучается… Постарел, быть может, на целый год за ночь.
- А я о Караулине думаю, - отозвался Айгинто, - совсем непонимающий человек! Заставил старика днем и ночью помнить своих болванчиков. Вот как получается!..
- Бестолково, совсем бестолково получается, - задумчиво отозвался Гэмаль. И тут же заговорил о другом: - Кумчу на пастбище жаловался, плохое говорит. Давай-ка с тобой собственными глазами посмотрим.
Утро разгоралось. Из-за синих зубцов Анадырского хребта взошло солнце. То там, то здесь от озера к озеру пролетали стаи уток. Чисто из-под самых ног с шумом выпархивали куропатки.
Гэмаль и Айгинто, изучая пастбища, то отходили друг от друга на километр, на два, то снова сходились.
Тундра, уже прихваченная кое-где огненными красками осени, была еще в расцвете. Трава на кочках густая, зеленая. Между кочками блестели узорчатые лапки ягеля. Там, где кочек не было, тундра от ягеля казалась пятнистой, с серебристым отливом. По пути то и дело попадались небольшие озера, заросшие по берегам осокой и багульником, с резким одуряющим запахом. Нередко виднелись кусты голубики, карликовой березы; встречались места, густо усыпанные белыми грибами - боровиками; мясистые шляпки их тускло светились гладкой, словно лакированной поверхностью.
По кочкам итти было трудно. Гэмаль и Айгинто выбирали места, густо заросшие мхами. Фиолетовые, синие, темно-красные подушки их были мягкими, нежными, как бархат.
- Как видишь, пастбище здесь не такое уж плохое, - заключил Гэмаль и тут же добавил: - Сколько озер в нашей тундре! В некоторых районах Чукотки стали уже осушать озера, а на их местах травы сеять. Вот бы у нас такое начать, сколько бы пастбищ добавилось!
- Кумчу и старые не может использовать как следует, - вздохнул Айгинто. - Вот хотя бы так, как в бригаде Мэвэта. Хорошо бережет свои пастбища Мэвэт, настоящий он бригадир.
14
Стойбище оленеводческой бригады Мэвэта было расположено на берегу лагуны. Стадо, жадно набросившись на зеленое пастбище, темной тучей широко разбрелось по прибрежной тундре.
С арканом, приготовленным для броска, Мэвэт бродил по стаду, присматривался к оленям.
Высокий, чуть сутулый, он шагал вкрадчиво и бесшумно, обутый в легкие летние торбаза из оленьей замши. На нем были такие же легкие замшевые штаны и бесшерстая кухлянка, выкрашенная в ярко-красный цвет коры полярного дерева вирувир.
Крупное скуластое лицо Мэвэта было озабочено, внимательно. На морщинистый лоб его спускался венчик черных волос, обрамлявший бугристую, неровно постриженную голову. Чуть повыше венчика виднелся засаленный ремешок с двумя красными бусинами.
Олени косили свои настороженные темно-фиолетовые глаза на аркан в руках Мэвэта, отходили в сторону.
"Вот того пээчвака, с белыми пятнами на коленях, клеймом означить надо, - размышлял Мэвэт, осматривая крупного теленка, норовившего тоненькими рожками ударить важенку. - Однако хороший тыркилин будет. Присмотреться надо".
Рассердившись, важенка больно ударила теленка рогами, и тот, отступив, вдруг набросился на вторую важенку.