***
Цирку было очень неудобно. Вместо круглой арены - плоская сцена с плюшевым занавесом. Уходящий в длину вместо уходящего в высоту зрительный зал. И нет привычных, полукругом, скамеек.
Строгая Серафима захлопывает окошечко с надписью "Администратор" и, недовольная теснотой и неустройством, помогает кассиру считать дневную выручку.
Ее беспокойство понятно: здесь не покажешь во всей красе воздушных гимнастов. А зрителям что! Не поймут или еще, чего доброго, назовут халтурщиками.
Тетя Сима вздыхает. К тревоге за общий успех примешивается личная, глубоко спрятанная боязнь: а как Машенька - ее гордость, гибкая, как рысенок, Машенька?.. Ради памяти покойной сестры, известной воздушной гимнастки, она хочет вырастить настоящую артистку.
Тело формируется стремительно, не заметишь и как. А вот душа... Строгая Серафима знает, что зачастую после долгих, каждодневных усилий напряженной работы и тревог все-таки вырастает не артист, а просто трюкач. Настоящий артист - это так редко! Как счастливый случай.
А Маша в это время прижимается лицом к занавесу, пахнущему пылью, гладит его плюшевые бока и думает: "Какой занавес хороший! За него можно спрятаться!"
Маша очень любит цирк, свой номер. Любит ежедневные репетиции. Ей нравится, что для гимнастики не существует ни праздников, ни выходных. Она бывает счастлива, когда на репетиции вдруг появляется долгожданная минута удачи, и все тело целиком начинает слушаться безукоризненно, и можно выполнить самый трудный, почти немыслимый трюк.
Но эту минуту, когда вот-вот надо выбежать навстречу ослепительному свету, смеющемуся после реприз клоуна залу, навстречу взглядам, сливающимся в один огромный-огромный глаз, - нет, она не любит этой минуты!
- Настоящий артист, доченька, - поучала тетя Сима, - всегда рвется навстречу людям... Он не может без этого жить. Мне очень жаль, если ты не понимаешь этого.
***
Славка сидел в первом ряду. Настроение у него было неважное. Ему казалось, что все здесь не так: слишком откровенно колышется занавес, слишком суетливо пробегают за ним люди. Нетаинственная, как перед началом обычного киносеанса, обстановка не нравилась ему, оскорбляла.
За что он любил цирк? Именно цирк, а не театр или симфонические концерты, к которым он относился с уважением, но без особого трепета. Цирк запал ему в душу давно, с самого детства. Ему было семь лет, когда в тихий районный городок, где находился эвакуированный из Киева детдом, приехал с гастролями цирк. Старшие ребята, не раз побывавшие на цирковых представлениях до войны, взахлеб рассказывали о чудесах, которые можно там увидеть. Малышам не терпелось скорее попасть в цирк, воображение разыгралось, несколько дней детдом лихорадило, как перед большим праздником.
И вот наступил этот незабываемый день. Вместе со всеми Славка сидел почти на самой арене - барьера почему-то тогда не было - и с замиранием сердца ждал, когда же начнутся чудеса. И они начались: арену залил настоящий электрический свет, горевший неэкономно, по-праздничному, трубачи затрубили в свои трубы, выскочили жонглеры в пестрых одеждах, в их руках замелькали разноцветные кольца, запахло настоящим дымом - внесли факелы. В тот день было много замечательного: и лихие наездники, и забавный клоун, и кудрявые сообразительные пудели. Но лучше всех запомнился медведь. Большой, добродушный, он забавно ковылял по арене, сильно припадая на переднюю лапу. Ребята покатывались со смеху, видя, как медведь изображает перепуганного Гитлера. Славке тоже было смешно, он готов был целую вечность смотреть на этого медведя. Потом дрессировщик посадил медведя на скамейку и велел отдыхать, а сам рассказал зрителям его историю. Медведь не всегда был хромым. Его ранило при налете немецких "юнкерсов", до сих пор в лапе сидит осколок. Все думали, что медведь погибнет или станет злым и его придется пристрелить, а он не изменился и все это время исправно работает в цирке.
Потом, когда медведь начал слезать со скамейки, замешкался и упал, в зале никто не засмеялся.
Словом, всю свою жизнь Славка любил цирк, помнил о нем и каждое лето ждал его появления.
Но сейчас он нервничал, и ему многое не нравилось. За спиной кто-то с шумом разворачивал плитку шоколада, продолжали входить опоздавшие и хлопать откидными сиденьями, мимо пробежала билетерша, громко спрашивая у кого-то: "Можно гасить свет?"
Наконец половинки занавеса поползли в стороны. Зацепившись за что-то вверху, одна застряла, открывая четверть сцены и замешкавшегося униформиста.
В зале кто-то хихикнул. Славка с трудом сдержал себя, чтобы не оглянуться. Пусть. Все это пройдет. Скорей бы начинали!
Невозмутимый ведущий помог занавесу отцепиться и торжественным, раскатистым голосом объявил:
- Начина-а-ем пер-р-вое отделение ар-р-ти-стов цирка!
У Славки непривычно забилось сердце, и слабый туман волнения начал укрывать от него и нелепый занавес и портреты на стенах.
Оркестр оглушил. Все снова стало, как всегда, немного тревожным, обещающим.
После многоруких жонглеров свет, падающий снопом откуда-то сверху, заметался по сцене и замер посредине. Объявили номер "Каучук" в исполнении Марии Соловей.
Из темноты в пятно света, как в белую воду, вошла девушка - маленькая, хрупкая, в блестящем трико. Ее тело казалось гипсовым в луче юпитера. Она держала розу. Потом обронила ее.
Славка испугался: не ошиблась ли она?
Но все было так, как требовал номер.
Будто ленточка, без усилий, она перегнулась назад и медленно, удивительно плавно, начала скользить, складываясь пополам. Музыка смолкла, как будто лишняя. Зрители затаили дыхание.
Славка не отрываясь глядел на нее. Нет! Такую он не мог видеть никогда прежде. Такие не могут встретиться запросто, на стадионе. Такие не могут - не имеют права! - кокетничать с первым встречным, пусть даже этот первый встречный будет он сам, Славка!
Почему-то не к месту вспомнилось, что через несколько дней будет готово здание шапито, и этим людям и этой маленькой гимнастке не придется выступать на узкой сцене кинотеатра.
Впервые мысль о работе, о своем строительстве пришла в голову Славки в цирке. И он подумал: "А эта девчонка, гимнастка, она ведь тоже на работе!"
Раздались аплодисменты. Вокруг него, откуда-то сверху. И только впереди, в прохладе, идущей со сцены, была тишина.
Девушка, исполнив свой номер, согнулась в полупоклоне.
Славка едва не вскочил. Она смотрела прямо на него, и ее глаза, казалось, настойчиво напоминали: "Встретимся в цирке! Забыл?!"
Он поднял руку. Она не заметила. Славка понял, что девушка ослеплена светом и зрительного зала не видит. И его тоже не видит.
Публика требовала повторения номера.
- Бис!! - выкрикнул чей-то молодой голос. Славка вздрогнул, как будто крикнули ему. "Бис!" - Работай! Бис!" - Хочу, чтоб ты гнулась! "Бис!" - Мне весело!
Девушка снова бросила цветок к ногам. Переступила. И, как бы освобождаясь от костей, покорной ленточкой заскользила вниз.
- Кошка! - восхищенно шепнули сзади. Славка подался вперед, чтобы никого не слышать. Он смотрел напряженно. Сколько можно? Беспощадное пятно света. Это неестественно!
В волнении, он не сразу почувствовал в зале замешательство. Шепот. Движение.
Вгляделся - и понял отчего: лицо гимнастки стало мучительно-красным. Поймав ртом черешок розы, она пыталась вернуться в прежнее положение, выпрямиться... Неожиданно обозначились ребра - остренькие, слабые... Она еще раз хотела выпрямиться. И не смогла.
Славка не знал, как очутился на сцене. Только почувствовал, что на руки легла дрожащая, влажная спина.
Опустили занавес.
Славка отнес девушку за кулисы. Усадил на диван. Она тяжело дышала, ей было душно.
Над ней склонилась пожилая женщина.
- Что случилось, Машенька?! Маша открыла глаза.
- Ах, тетя, я провалила программу!
- Глупая, - мягко сказала женщина. - Ответь, что с тобой?
- Дышать трудно, - пожаловалась Маша.- Я слишком близко поставила ноги... Нарушила опору... Я провалила все!
- Успокойся! Сейчас работает Витя, но даже если и он не выполнит своего номера, программа не провалится! Ты не одна, запомни!
В этот момент из зрительного зала донесся дружный хохот.
Маша залилась румянцем.
- А мне свистели.
- Неправда! - возразил Славка. - Зачем вы так говорите? Никто не свистел!
Он даже не заметил, что говорит Маше "вы". Маша повернула голову.
- Тетя Сима! Это Славик. Он из зала, но я его давно знаю.
Славка покраснел: не ожидал, что она запомнит его имя.
Тетя Сима холодно кивнула ему.
- Серафима Григорьевна! К телефону! - позвали ее.
- Минуточку, - отозвалась она. - Отведу Машеньку.
- Не беспокойтесь! - Славка набрался храбрости. - Мне некуда спешить, я отведу сам.
Серафима Григорьевна долгим взглядом посмотрела на него. Он выдержал.
- Хорошо, пусть будет по-вашему, молодой человек, - согласилась она. А про себя подумала: "Нет, это еще не ОН!"
V
Утром Клюев спросил у Славки:
- Это ты... поешь?
- Разве? Рта не раскрывал! - удивился тот.
- Будто не вижу!
Клюев сделал вид, что старается в осколке зеркала рассмотреть свой костюм. Славка стоял на пороге и ждал, когда же он расстанется с зеркалом и кончит "делать вид".
Почувствовав его нетерпение, Клюев скомандовал:
- Пошли!
По пути не разговаривали. Но перед тем как расстаться, Клюев нарушил молчание:
- Крышу поставил для цирка?
- Да.
- Плотников заберу. На детсад.
- Пожалуйста.
Клюев хотел было еще что-то сказать, может быть, спросить, как же все-таки прошло вчерашнее свидание, но Славка кивнул ему на прощание и, не разбирая дороги, прямиком направился к своему участку.
Клюев усмехнулся и пошел в управление.
А в Славкиной душе действительно что-то пело. День казался прекрасным, а имя Маша редкой находкой.
Ему хотелось петь это имя, без конца повторять, но он боялся, что если скажет вслух "Маша", то может исчезнуть что-то неуловимое, прекрасное и до поры до времени тайное.
Прорабская была полна народу. И дыма.
Произошло некоторое движение: "Мастерок пришел!" Плотники с нарядами пересели ближе к столу. Бетонщики с беззаботным видом закурили по новой. Похоже на то, что бетон еще не завозили.
Славку это не смутило. Он уселся за стол, схватил телефонную трубку и принялся пробиваться на бетонный. Стоит только начать - знал он, - и все закрутится вроде бы само собой. Со стороны - по-строительному беспорядочно, суматошно, а на самом деле - иначе нельзя.
Покурив и поспорив из-за нарядов, уйдут плотники. А бетон таки привезут! Табачный дым рассеется, и до обеда прорабская опустеет. Славка тоже уйдет в котлованы, в управление... Придется советовать, показывать, материться, подражая кому-то, заправскому и энергичному.
Но на этот раз уйти из прорабской оказалось не так-то легко.
Едва закрылась дверь за последним бригадиром, появилась Зоя, заведующая лабораторией. Ей было лет двадцать или чуть больше, у нее красивые глаза на худом лице, она всегда серьезна и деловита.
Зоя протянула аккуратно исписанные бланки.
- Не тянет, - скупо сказала она.
Славик вчитался. Точно, бетон хрупок - это тот самый, который не понравился Клюеву.
- Что же делать? - в раздумье спросил он. Зоя пожала плечами, склонилась над чертежом.
- Где? - спросила она. Славка разгладил чертеж.
- Угловая секция. Опасно.
- Доармировать? На колонне - опояску? - полувопросительно предложила Зоя.
Славка с заметным облегчением отодвинул чертеж и, не удержавшись, важно сказал:
- Я сам решу!
Зоя выпрямилась. Он заметил на ее губах быстро скользнувшую улыбку и приготовился услышать колкость, но она ничего не сказала.
Славка стал ждать, когда же она уйдет. Но Зоя перебирала наряды, заявки, графики. И не уходила.
Славка взялся за арифмометр и начал крутить ручку, вымещая злость на стареньком механизме. Ну, подсказала!.. Так уйди благородно, не стой над душой! Вот человек...
- Что-то давно кирпич на испытание не засылали, - заметила Зоя.
- Зашлем. И арматуру зашлем. Вот освобожусь... Ясно? - Славка выразительно покосился на арифмометр.
Помолчав несколько минут, Зоя ушла - строгая, прямая, ну, прямо-таки типичный страж и блюститель гостов.
Славка с облегчением закурил. Ну, теперь самое время вскочить в грузовик да рвануть на дальний карьер, за город. Лес. Скорость. Надежная машина и разговорчивый шофер...
Но не успел Славка дочертить график, как пришла незнакомая женщина, полная, с поседевшими висками. Присев на краешек стула, она стала терпеливо ждать, пока Славка освободится.
"Кто бы это мог быть? - подумал Славка. - Неужто опять из-за какой-нибудь девчонки?"
Был случай: пришла такая вот мамаша и ну ругаться, что-де ее дочь, семиклассница, пропадает на стройке, учится водить машину.
- Безобразие! - кричала она. - А еще передовой участок! Чему здесь, в этой грязи, вы научите ребенка?
Да, грязь на объекте в то время действительно была знатная, самосвалы буксовали. Но что плохого в том, что девочка научится водить машину? В принципе - что?
Славка отложил рейсфедер.
Женщина встрепенулась.
- Вы будете прораб?
- Буду. А пока - мастер, - вежливо ответил Славик.
- Я очень хочу поглядеть свою квартиру, можно? - спросила женщина. - Двухкомнатная, на третьем... Первый раз в жизни отдельная.
Славка сдержанно улыбнулся.
- Я бы с удовольствием... Но у нас, понимаете, нулевка...
Женщина не понимала, все так же просительно и деликатно глядя на него.
- Ладно. Пойдемте, - сказал Славка, чувствуя, что обычные слова здесь не подходят.
Они вышли к котловану.
- Здесь будет вход в подъезд. Видите? Лампочка под плафоном... перила... Цветной пластик - не что-нибудь! Кафельная площадка... Поднимаетесь на третий - слева двухкомнатная. Половичок под дверью... Звонок. Все чин чинарем!
Женщина послушно следила за широкими жестами молоденького мастера и молчала. Она видела перед собой котлован - огромную неопрятную яму - и не видела цветных перил.
А Славка уже говорил о балконе: вид на город, сквер...
- Спасибо, - разочарованно кивнула женщина и пошла - большая, в пестром платье и какая-то одинокая.
"Я ж ей правду", - с чувством вины подумал Славка. Настроение испортилось.
Всей душой он мечтал вырваться за пределы города, в пустыню, в степь - все равно куда, лишь бы не стояли рядом соседние дома, лишь бы не висели гирлянды белья, и не мешали подъезжать транспорту, и не давила бы к земле эта вечная угроза быть кому-то в тягость.
Было противно ставить ромбики на щитах заборов и крыши-козырьки над тротуарами.
Славке всегда казалось, что он загораживается заборами от стыда за свои торопливо сваленные кирпичи и неизбежный мусор, за свои недостроенные дорогие дома. Это его оскорбляло.
В детстве, когда перемерзали трубы в детдомовской бане, ребят купали в тазиках. На всю жизнь запомнил Славка, как это неуютно. Он удирал от воспитателей и предпочитал оставаться грязным, лишь бы не испытывать этого чувства стесненности и неуюта.
Нечто подобное происходило с ним и сейчас. Вот почему так сильно хотелось Славке вырваться за пределы города, и он верил, что это будет: и размах, и гордость за свои дорогие дома, и чувство безграничной свободы!
VI
Маша сама взяла Славку под руку.
- Будет дождь, - сказала она негромко.
- Что ты?! - испугался Славка. - Он подумал, что Маша из-за дождя может уйти домой. - Разве в такое время бывает дождь?
- Именно в такое у вас и бывает! - поддразнивая, сказала Маша.
- А ты откуда знаешь?
Маша загадочно улыбнулась и промолчала.
Славка заволновался. А она, догадавшись, что он ревнует, улыбнулась и сказала успокаивая:
- Не думай... Я в вашем городе впервые.
- И не собираюсь! Я другое думаю: почему ты должна уезжать после гастролей? Оставайся! Будешь учиться в институте или в техникуме. Их у нас видимо-невидимо! Так все: приезжают, а потом уже не могут отсюда уехать, - говорил Славка. - Я вот тоже хочу на заочный...
- Некогда учиться, я артистка, - с гордостью сказала Маша.
Он не стал с ней спорить. Теплая маленькая рука перебивала все мысли.
- Куда идем? - беспечно спросила Маша, заглядывая ему в лицо.
Славка замедлил шаг. В самом деле - куда? В кино поздно. Городской сад? Не хотелось вести Машу под бесцеремонные взгляды скучающих парней.
- Не спрашивай, - тихо ответил он и слегка прижал маленькую руку локтем.
Они свернули в переулок с дощатыми тротуарами. Деревянная резьба на деревянных старинных домах казалась только что сотканным кружевом.
Там, в конце переулка, был небольшой сквер. О нем мало кто знал - он был в стороне от больших и шумных улиц. Зимой на его аллеях не протаптывались тропинки, разве что чья-нибудь лыжня совьет несложный узор между деревьями. А летом голубыми вечерами в нем скользили редкие молчаливые пары.
Этот сквер показался Славке самым защищенным, самым тайным местом во всем городе, единственным, куда он мог привести девушку.
- Видишь, тополя? - доверительно спросил Славка. - Двухэтажные! Внизу старые, вверху молодые. Горкомхоз пилит их весной...
- Красиво, - сказала Маша. Но сказала почему-то с усилием.
"Идиот! - ругнул себя Славка. - Надо бы в кино! Ясное дело - ей здесь неинтересно".
- Знаешь что? - выпалил он вдруг неожиданно даже для самого себя. - Айда в общагу! Была когда-нибудь?
- Н-нет, - неуверенно ответила Маша. - Вроде неудобно...
- Удобно! - убежденно сказал Славик. - Пошли! Такие ребята! - И он решительно повлек за собой Машу.