XVIII
Славка посидел с минуту в ожидании, хотя отлично знал, что все поразбежались, вернутся не скоро.
Потом отправился бродить по другим комнатам. Зашел туда, где Скальд рассказывал очередной анекдот:
- ...Среди обломков всплывает боцман, отфыркивается и говорит помкэпу: "Слушай... ты сам дурак, и шутки у тебя какие-то дурацкие".
Славка послушал и ушел из комнаты Скальда, как всегда, незамеченным. Ибо в этой комнате не придавали никакого значения ни приходам, ни уходам.
Измаила с Машей нигде не было. Гришки тоже. Но Славка не чувствовал себя одиноким. Ему вспоминались стихи какого-то поэта, из общежития. Как там?..
Когда грустно, когда обидно,
когда края тревог не видно,
когда ветер - бродяга вечный,
словно пьяный, пугает встречных
и мороз шевелит усами,
вы придите и сядьте с нами.
Вы придите к нам в общежитие,
на семейное чаепитие,
отдохнете вы с нами вместе,
а потом - все правильно - песни!
а потом - все правильно - споры,
и остроты, и разговоры.
В вас тогда появится воля...
"Да, точно, - подумал Славка, - появится воля!"
Ни с кем он так и не поговорил. Но именно в тот вечер Славка отчетливо и определенно сказал себе: "Чего тянуть? Имеешь возможность для эксперимента - воспользуйся!"
"Возможностью для эксперимента" он называл свободу от опеки инженера Клюева.
***
Взъерошенный, как воробей, Славка метался по стройплощадке.
- Майнай! Майнай, черт тебя побей!! - кричал он мотористу лебедки.
Люльку с маляром то и дело притормаживало, она опускалась страшно медленно. А Славке казалось, что все делается медленно: медленно размешивается состав покрытия, краскопульт медленно разбрызгивает жидкость.
Было холодно. Вода в бочке ощетинилась льдом. От ветра покалывало в висках.
- Чтой-то цемент не берется, - пожаловался Славке пожилой бригадир Минеев.
Славка встревожился, но отогнал плохие мысли. Все в этот вечер делалось медленно, почему бы и цементу не покапризничать, не схватиться медленнее, чем обычно?
Славка залез в люльку и сам принялся за покраску. Покрытие ложилось на штукатурку красиво и надежно. Даже в вечерней темноте выступало что-то густо-красное, горячее на взгляд.
Люльку смайнали, Славка выпрыгнул. Сердце его колотилось геройски.
- Давай! Шуруй, Степан Алексеевич! Все правильно!
Люлька снова поползла по огромной четырехэтажной стене, задерживаясь в простенках между окон. Постепенно дом темнел, словно наливался румянцем.
Свет прожекторов создавал праздничное настроение.
Убедившись, что все идет как надо, Славка срывающимся от нетерпения голосом дал распоряжение запустить второй подъемник с люлькой по другую сторону здания.
Его настроение передалось и рабочим. Не было слышно ни шуточек, ни выкриков. Негромкий разговор - по необходимости - да перещелк пусковых кнопок подъемников.
Дом одевался в новую одежду некрикливо и деловито.
"Ты мой. Мой, - торжествуя, думал Славка. - Я тебя придумал таким! Ты в моей власти! Безногий, тебе некуда убежать от меня, и в этом твое счастье. Теперь ты станешь не похож на все, что были до тебя!"
Славка опустился на старые бракованные перемычки - отдохнуть. Возбуждение от удачно начатого эксперимента не покидало его, но откуда-то вдруг взялась свинцовая усталость.
В четыре утра все было закончено. Выключили подъемники, прожекторы. Рабочие разошлись.
Славка тоже поплелся домой, сквозь дремучую усталость чувствуя, как в его сердце стучится жажда славы и желание заслуженной награды за такую вот ночь.
XIX
Наподобие открытой форточки на высоте пяти-шести метров у березы оторвался кусок коры. Он хлопал с отчаянием по стволу, не в силах прилепиться заново. Резкий леденящий ветер, казалось, проникал внутрь, в самое сердце дерева.
В университетской роще уже было по-зимнему неприютно. Притухшие сосны темнели островками.
Мимо засыпающих деревьев брели Гришка, Измаил и Лида. Они теперь часто бродили втроем. По молчаливому уговору о Маше старались не вспоминать. "Уехала, значит надо. Дело семейное", - говорил Гришка бодрым голосом и подтягивал уголки воротника к ушам.
Лида же, хотя и порывалась задать нетерпеливый вопрос: "А когда Маша приедет?" - всякий раз сдерживала себя, понимая, что Измаил и сам не знает когда.
Вот так они бродили, чаще всего молча. Единодушно мерзли, но не спешили в общежитие. Роща не прислушивалась к их шагам - она засыпала глубоко, надежно, в предчувствии больших морозов.
- Мальчики, а вы помните, как вы встретились здесь три года назад? - задумчиво сказала Лида. - Я сидела вон у того пня, зубрила английский, а вы подошли и сели рядом. Измаил еще спросил тогда: "Девушка, здесь свободно?" Как в автобусе...
Измаил улыбнулся, а Гришка решил уточнить:
- Нет, он спросил: "Девушка, мы вам не помешаем?"
- А не все ли равно! Было утро, в роще ни души, но вам хотелось обязательно рядом. Вы тогда не умели знакомиться с девчонками.
- Сочиняешь... Чего-чего, а с девчонками-то... - пробовал отшутиться Гришка, но, поймав странно-измученный взгляд Лиды, осекся.
Они шли по скрипучей дорожке, с обеих сторон загораживая Лиду от ветра. А она все порывалась обогнать их, заглядывала в лица и, еле шевеля озябшими губами, просила:
- Погуляем еще капельку, а?
Измаил и Гришка кивали. Торопиться некуда. "И - не к кому", - мысленно добавлял Измаил.
- Интересно, ребята, встретимся мы лет через пять и... не узнаем друг друга. Ты, Измаил, станешь важным человеком, наверно, руководителем. Гришка, пожалуй, изменится мало... А я сельская учительница...
Вдруг Лида замолчала и ухватилась за руку Измаила.
- Что с тобой? - спросил он и посмотрел туда, куда глядела она.
Навстречу шли четверо с поднятыми воротниками. Прошли мимо и остановились сзади. Один был в зеленой фетровой, не по сезону, шляпе.
Побелевшее лицо Лиды, ее внезапный страх, почти ужас, возбудили догадку.
- Это он? - негромко спросил Измаил.
- Да.
Где-то на улице, за металлической оградой, расходились по общежитиям веселые компании, тускло светили фонари, а здесь, в роще, будто все вымерло.
- Эй, ты, студенческий террор! - сплюнув, позвал парень в шляпе. - Говорят, вы давно разыскиваете Камбалу. И эту жучку, ищейку за собой таскаете... Ну что ж, если вам так срочно, то я к вашим услугам.
Измаил напрягся. Он понял: будет не просто стычка, но схватка до конца. Или... или. Сила на силу! Тело охватила нервная дрожь.
Гришка нагнулся к Лиде и шепнул:
- У выхода автомат! Звони ноль два... Выпрямился и внешне спокойно глянул на Измаила, словно спрашивая: "Ну, что дальше, старик? Командуй. Мы их мигом!"
Но... Измаил медленно отвел глаза, словно оцепенев.
Лида побежала. Четверо рванулись за ней. Но перед ними лицом к лицу встал Гришка.
Услышав щелчок взводимого курка, он не отпрянул, не отшатнулся в сторону, потому что до последней секунды верил: Измаил не выдаст. А тот застыл, словно окаменел, не в силах тронуться с места.
Осечка.
Камбала стал перезаряжать револьвер, но не успел - Гришка прыгнул на него.
Наконец Измаил пришел в себя. Им овладели запоздалая ярость и стыд. Он подскочил к ближайшему парню, сдернул расстегнутое пальто ему на локти и ударил в челюсть.
Тот рухнул мешком, ударившись затылком о ствол березы.
Гришка сцепился с верзилой в солдатских сапогах. Попытался бросить его через себя, но силы были неравные. Они переплелись руками. А третий налетчик, самый мелкий и верткий, изловчившись, бил Гришку в живот.
- У-у, гад!! - исступленно заорал Измаил и рванулся к нему.
Все четверо упали разом. Гришка завернул парню в солдатских сапогах руку, тот затих, уткнувшись лицом в снег. А Измаил стукнул маленького головой о ствол.
- Вот так! - сплевывая, приговаривал Гришка. - Вот так!! - И тут грянул выстрел. Гришка замер, потом выпустил противника и стал медленно поворачиваться на одном месте.
Из револьвера Камбалы вился тонкий сигаретный дымок.
Короткий шлепок второй пули о дерево послышался чуть позже.
И тогда, наконец, донесся плач Лиды, мужские голоса...
- Смываемся! - прошипел Камбала и бросился в глубь рощи.
- Стой!!
И только убедившись, что налетчики надежно схвачены, Измаил разжал руки, сведенные в ярости, и с трудом поднялся.
В общежитие Измаил вернулся только ночью.
Все так же в коридоре у теплых батарей шептались влюбленные. Все так же горели лампочки, ненавязчиво отражаясь на только что вымытых полах...
Пошатываясь от слабости, Измаил доплелся до своей двери, смутно радуясь, что его никто не видит. Не зажигая света, стал раздеваться.
Тревожно скрипнули пружины ржавой кровати.
- Кто здесь?! - крикнул Измаил и судорожно повернул выключатель.
На кровати, в желтом платье и чулках лежала Маша. Видимо, она только что проснулась, глаза ее от испуга были огромны.
- Маруся! - Измаил бросился к ней, опустился на колени и зарылся лицом в складки платья. Платье пахло дорогой, бензином и еще чем-то очень родным.
- Ты пьян? - укоризненно спросила Маша, опуская руку на его спутанные волосы.
Он молча покачал головой. Тогда Маша насильно подняла его голову, заглянула в глаза.
- Что случилось?
- Со мной ничего... Гришка ранен. - Измаил изо всех сил старался, чтобы голос не дрогнул.
- Как?! Рассказывай! - Она обняла его, как бы желая убедиться, что он цел, жив, невредим.
- Знаешь, поговорим завтра, - слегка оттолкнув ее, попросил Измаил.
Встретив ее пристальный взгляд, Измаил поморщился, как от боли, и стремительно щелкнул выключателем.
Стало темно.
"Почему он молчит? - думала Маша. - Что же все-таки случилось?.. И не спрашивает, почему вернулась, почему не дала телеграммы. Не рад?"
А Маше так не терпелось сказать ему, почему она заторопилась к нему...
Измаил молчал. Он был рядом с Машей и в то же время где-то далеко, далеко...
Маша не выдержала, обняла его. "Главное, он жив!" - подумала она и принялась целовать в глаза, в щеки, в губы.
- Маруся, не надо... попросил он. - Ты ведь ничего не знаешь! Я тебе рассказал не все...
Он приподнялся и стал шарить по столу в поисках сигарет, нашел ощупью, чиркнул спичкой. Пляшущий огонек осветил его лицо, какое-то почерневшее, словно давно небритое.
- Майка... - шепотом сказала Маша. Измаил, наконец, решился:
- Гришка... пошел первым. Вместо меня... Я струсил. Никогда не думал, что будет так... Но я дрался до конца. Понимаешь? И все же струсил...
- Молчи! - Маша обхватила его голову руками.
Неужели он не знает, чем грозит им обоим такое признание?!
- Нет, Маруся, нет! Молчать еще хуже... Что же мне теперь делать?..
Слова его прозвучали непривычно-жалобно, виновато.
У Маши дрогнуло сердце.
- Ну, что ты, дурачок, выдумываешь? Все, наверное, было не так...
Ей не хотелось слышать никаких признаний, она боялась потерять к нему привычное уважение. И в то же время в ней поднималось что-то такое, чему Маша не знала имени, но что делало ее крепкой, желающей разделить с Измаилом его беду, его позор, его унижение. И это второе чувство было сильнее.
Может быть, зарождающаяся в ней самой новая жизнь сделала ее сердце таким?
- Ты говори... Не обращай на меня внимания... Сам говори и говори! И поймешь все, разберешься... - ласково твердила она, гладя его безвольно опущенные руки.
- ... Никогда бы не подумал... У нас в роду никто не трусил... Все были сильными, понимаешь, воинами. Ни отец, ни дед, ни прадед... А я? Почему это случилось именно со мной?
- Растерялся - и все, - подсказала Маша. - Ты же не убежал, ты дрался до конца...
- Дрался... А Гришку вперед сунул. Какими глазами он глядел на меня! Как на командира глядел...
Маше почудилось, что Измаил застонал - от стыда. Она снова обняла его; выговорившись, он больше не отталкивал ее, а, наоборот, прижался всем телом, словно ища защиты.
- Глупый мой, - зашептала Маша, почувствовав себя много сильнее. - А еще отцом скоро станешь...
Смысл этих слов не сразу дошел до Измаила. Когда же он, наконец, понял, то схватил Машу за плечи и почти сердито спросил:
- Что? Повтори!..
- Да. Станешь. Скоро! Глупый мой...
- Вот почему ты здесь, - едва слышно прошептал Измаил.
- Не рад?
- Как ты можешь?!
- Ну, ну, не сердись... - Маша счастливо улыбнулась.
Хорошо, что эту ее улыбку никто не видит! Такая эгоистическая, слепая от радости улыбка. Да, сейчас Измаилу плохо. Гришке - очень плохо, но она, Маша, не виновата, что в ней бьется что-то безудержно-счастливое. Все живы, это главное. Они снова вдвоем, в своей комнате.
XX
Славка проспал до десяти утра.
- Ну и дела! Опоздал на работу! - Он вскочил и стал суматошно одеваться, не попадая в штанины, в рукава.
Именно сегодня ему хотелось прийти первым, чтобы с восходом солнца принимать от людей восторги, удивление, похвалы - все то, что, по его убеждению, неизменно сопутствует человеческой славе. А тут- проспал!
Он пулей вылетел из дому.
Всю ночь шел дождь со снегом. Ботинки сразу промокли, и капли грязи усеяли брюки.
Славка ничего не замечал, он мчался к своему дому. Славка любил теперь его сильнее всех других зданий. Он заранее гордился им.
Пока добирался до объекта, снова пошел дождь, сменившийся тихим снегом.
Еще издали Славка заметил, что возле прорабской полно народу. Сердце ёкнуло в радостном предчувствии.
Славка нырнул в толпу. Здесь были рабочие, женщины с хозяйственными сумками, два-три человека из управления.
- Вон мастерок пришел... С его и спрос берите, - услышал вдруг Славка голос Минеева.
Славка с готовностью вытянул шею, желая показать, что он здесь. И вдруг что-то острое толкнуло его в плечи, в лицо, в заполненное радостью сердце.
Он увидел свой дом, свою гордость, свой эксперимент.
По стенам сочились грязно-рыжие потеки. Дом был облезлым, уродливым до отвращения. Стекла заляпаны мутной краской, во многих местах разъедена штукатурка.
Электрик сматывал кабели от прожекторов. - Ничего себе!.. - пробормотал Славка. На дом было страшно смотреть. Славка торопливо пошел в прорабскую, перебирая в уме цифры, проценты. Где он мог ошибиться? Вспомнил, как прошлой ночью кричал Минееву: "Шуруй, Степан Алексеевич!" И покраснел.
"Интересно, что думают о нас люди, которым мы смело отдаем приказания и распоряжения? Что думают те, кто наши безумные проекты обращает в осязаемое, в предмет, в нашу славу или позор? Что?!"
Славка не мог отвести глаз от своих промокших, обледенелых ботинок, засел за столом, как в засаде, намереваясь принимать удар за ударом.
И не ошибся. Начальник производственно-технического отдела, отряхиваясь от липкого снега, вошел в прорабскую и сказал:
- Что за маскарад? Через три дня госкомиссия. Объясните, товарищ мастер!
- Н-не знаю, - ответил Славка.
- Кто же, позвольте вас спросить, должен знать?
- Я.
- Тогда отвечайте!
- В самом деле, не знаю... Считал, было правильно... - Славка протянул ему свои расчеты.
Начальник швырнул их в сторону и сказал устало, но еще терпеливо:
- Мне нужен проект! Документ, который для вас закон. Он, если хотите, ваш судья, бог и за-щи-та! А это безобразие, - он кивнул на дом, заглядывавший своим грязным боком в косо прорубленное окно, - есть в проекте?
- Нет, - твердо ответил Славка, так как хорошо знал, что его эксперимента, ставшего за одну ночь "безобразием", в проекте нет.
Начальник почти равнодушно, как о решенном, сказал:
- Я отстраняю вас от работы. Но предупреждаю: на этом дело не кончится... До свидания.
Через несколько минут Славка услышал, как он отдал распоряжение кому-то обдирать стены вместе со штукатуркой, и поник головой.
В дверь осторожно, как в палату к тяжелобольному, постучали.
Славка не поднял головы: сегодня он мог реагировать только на окрики, ругань, стук по столу кулаком.
- Можно? - спросил женский голос. Славка поднял голову. Перед ним стояла Зоя.
"И эта здесь! - тоскливо подумал Славка. - Сейчас начнется: "Где разрешение лаборатории? Кто будет отвечать за убытки?.." Но Зоя ничего этого не сказала.
- Я подумала... - суховато сообщила она. - Может, на клею надо было...
Славка ошалело посмотрел на нее. Неужели это говорит она, та, которая, бывало, из-за всякой мелочи поднимала скандал?!
Зоя, поймав его удивленно-благодарный взгляд, посуровела еще больше.
- А вообще-то рак-отшельник ты! Все один да один... Это ж дело нужное, можно сказать, государственное... - И, не удержавшись, Зоя добавила: - Кто теперь будет отвечать за убытки?
Когда все разошлись, Славка выбрался из своей засады, ушел с объекта.
По дороге он попытался хладнокровно подсчитать синяки:
Увольнение с работы - раз.
Засмеют ребята - два.
Клюев - три.
Глаза Минеева - четыре.
Самый же ощутимый синяк, самый большой - провал эксперимента! Рухнула мечта о единственном, о первом в городе доме горячего цвета с ослепительно-голубыми рустами! Эта рана долго не заживет.
Под ногами лежал снег, белый, ко всему безразличный. Снег-то лежал, сугробы до крыш наметет сибирская зима... А горячего дома не будет!
Славка ускорил шаги и, чувствуя, как болит все тело, заметался по городу. Куда деться? Где найти лекарство для своих ран?! Лекарство, которое бы подействовало сейчас, немедленно?
И только тогда, когда его несколько раз дружески пихнули в плечи и прокричали что-то шутливое прямо в ухо, он понял, что автоматически, помимо сознания, пришел все в то же общежитие. Что стоит в дверях и мешает всем. А народу, бежавшего на лекции и с лекций, было в это время видимо-невидимо.
XXI
Лида пробралась в больницу, где лежал Гришка, нелегальным путем: с черного хода, надев больничный халат.
Когда же ее обнаружили, не хватило сил прогнать - таким неистребимым упорством сверкали серые, в светлых ресницах глаза. Кроме того, Лиду здесь знали - в этой больнице она лечилась.
Гришка был в бессознательном состоянии. Ему только что ввели физиологический раствор, и он как будто уснул. Лицо у него стало синеватым, небритые щеки и подбородок казались присыпанными серой землей.
Лида села на табуретку и принялась ждать.
Чего ожидала она? Того ли, что он очнется, откроет глаза, узнает ее?.. Или того момента, когда к неподвижному лицу начнет возвращаться краска?
Часовая стрелка сделала круг, потом второй... Лиде вдруг стало страшно. А что, если это ожидание превратится в бесконечность?
Она бесшумно подошла к кровати, опустилась на колени, приблизилась лицом к Гришкиному лицу, почти: коснулась его...
И неожиданно для себя поцеловала его в сомкнутые горячие губы.
Лицо Гришки вздрогнуло, но глаз он не открыл.
В Лидином сердце что-то прорвалось. Она принялась судорожно гладить его по лицу, по волосам, по плечам.