Ему понравилась сама идея - передвижная реклама! Он готов был поклясться, что это первый опыт в истории Приангарска.
- Не знаю, как все другие, а эта афиша привлечет к себе внимание наверняка, - она показала на бетоновоз, только что отъехавший.
Водитель небрежно задраил люк, и цементный раствор шлепался на шоссе серыми лепешками.
- Везет нашу афишу, а еще три убытка. - Маркаров проводил взглядом люк. - Первый убыток - без толку выбрасывается цемент. Второй убыток - портится дорога. Третий убыток - прививается беспорядок. По городу разъезжает сама Расхлябанность с большой буквы. Тоже своего рода передвижная реклама.
- Мне нужно расклеить афиши не только в центре, но и... - Нонна заглянула в бумажку, - у вокзала, на стройке горнообогатительного комбината, на лесной бирже...
- Понимаю, что у себя в Вероне или в Падуе вы ориентируетесь лучше. Смело могу быть вашим гидом. Я работаю на стройке этого комбината.
Подошли к остановке и сели в автобус № 1а, а в другой поселок отходил автобус № 1б. Она удивилась странной нумерации маршрутов. Маркаров объяснил: в городе три маршрута, но председатель горсовета считать до трех не умеет, и поэтому в ходу номера 1, 1а, 1б.
Проехали поселок, разношерстные дома-домики индивидуальной застройки. Поселок назывался Нахаловкой. Виднелись бревенчатые хижины, а подальше от дороги - совсем жалкие халупы, развалюхи.
- Это наш частнокапиталистический сектор, - Маркаров ткнул пальцем в стекло автобуса. - Так острит наш управляющий Пасечник, когда провозит мимо Нахаловки иностранцев.
Быстро добрались до стройплощадки, до подножья эстакады, на которую он ежедневно поднимается.
Обеденный перерыв, на площадке безлюдно, лишь Варежка задержалась на кране.
- Трест Вавилонбашнястрой, - доложил он с широким жестом. - У нас трудятся русские, татарин, эвенк, украинцы, якут, литовец, бурят. И я - сын дагестанских гор, мать - аварка из аула Бухты, отец армянин. Я жил в Батуми, учился в Тбилиси, тружусь в Сибири...
Маркаров помахал Варежке и приклеил декадную афишу на "третьяковку". Потом показал Варежке афишу "Ромео и Джульетта" и налепил на подножье крана.
- Эй, Ромео, - крикнула Варежка из будки, - не забудь попросить для меня контрамарку.
Она не узнала вчерашнюю Лизу в этой незнакомке в джинсовой куртке, серых брюках и косынке приглушенно-зеленого цвета.
Маркаров решил порисоваться. Он снял пиджак, попросил Нонну подержать, взял у знакомого верхолаза в красном свитере монтажный пояс.
- Эх, была не была, как сказал ваш Гамлет в минуту жизни трудную.
Он подпоясался и, цепляясь за конструкции одной рукой, держа в другой ведро и афишу, свернутую в трубку, ловко полез вверх.
Когда Маркаров поравнялся с кабиной крана, Варежка высунулась из окошка и показала глазами на его спутницу:
- Все при ней!
Ему хотелось, чтобы Варежка сказала по адресу Нонны что-нибудь еще, не обязательно комплимент, но та, видимо, считала, что тремя словечками сказала достаточно.
Он лихо забрался на эстакаду, в левой руке ведро с клейстером. Варежка перегнулась вниз и крикнула расклейщице афиш:
- Очень хочет вам понравиться! Парень - что надо, но хвастунишка.
Афишу он приклеил к железу на высоте шестого этажа. Лезть выше не было смысла, афиша должна висеть так, чтобы с земли могли прочесть набранное крупным шрифтом - "Таня".
Маркаров спускался сверху и снова оказался напротив кабины, Варежка погрозила ему кулаком:
- Зачем лазаешь, однорукий? Обозвала тебя, Антидюринг, хвастунишкой. Гражданка следила за твоей акробатикой бледная как полотно.
- Ухарство готов признать, - сказал он Нонне, надевая пиджак. - Но разве я хвастался? Бахвальство - не что иное, как притязание человека на достоинства, которых нет в действительности.
Рулон с афишами стал совсем тонким, а когда они в послеобеденное время подошли к гостинице, оставалось три афиши.
Он с трудом соскреб со стенок ведра остатки клейстера, наклеил афишу на киоск Союзпечати при входе в "Тайгу", вторая афиша уехала на панелевозе, прилепленная к бетонной плите, а последняя - на борту самосвала.
Нонна увидела в этом самосвале мальчонку. Тот свернулся калачиком и безмятежно спал в нише кабины позади водителя, возле заднего стекла. Видимо, мальчонку не с кем оставить или некому отвести в детский сад, а он день-деньской колесит с отцом, отрабатывая вместе с ним рабочую смену.
Она взглянула сквозь стекло кабины на спящего мальчонку, и тоска по Дунечке настигла ее вдруг с пронзительной силой; улыбка сошла, взгляд встревоженный...
Полдня, прожитые вдвоем, она была для Маркарова неизменно привлекательной, при том, что выражение ее лица неуловимо менялось. И этот ряд волшебных изменений милого лица объяснялся не актерской мимикой, а тем, что за время прогулки постепенно менялось ее отношение к нему - от настороженности до той меры сердечного доверия, какое оказалось неожиданным для нее самой.
- Ну вот, наше путешествие окончилось, - сказала Нонна, и ему приятно было уловить в ее тоне скрытую нотку сожаления. - Большое мерсибо. - Она посмотрела на свои и на его руки, черные от типографской краски, с ошметками засохшего клея. - Хотите вымыть руки? Можно подняться в номер.
- Спасибо, умывальник есть внизу. А вам, наверное, нужно еще отдохнуть перед спектаклем. Я воспользуюсь вашим приглашением в другой раз.
- Если честно, времени и у меня в обрез. Это ваш брат зритель может прийти в театр к третьему звонку. А нас привозят за час. Костюмерша, парикмахер. Потом гримируюсь. Меня еще отец учил, - тень печали прошла по ее лицу, не тронутому косметикой.
- При вашей внешности можно совсем обойтись без грима.
- Ошибаются актрисы, которые уповают на свою внешность. Выглядят одинаково в самых разных ролях. А за гримом должен угадываться характер, если хотите - судьба. Иногда нужно подчеркнуть интеллект героини, а иногда, наоборот, упрятать его. Что значит хорошо сыграть роль? Значит усвоить то, что тебе несвойственно. Что такое перевоплощение? Суметь на какое-то время переродиться. А кроме того - проверить перед зеркалом, достаточно ли я стала на себя непохожа.
Она говорила с воодушевлением, а он, при неизлечимой склонности к философствованию, наслаждался ее умением анализировать.
- Придете сегодня на спектакль? Пропуск оставлю на контроле. На два лица, на вашу фамилию.
Он поцокал языком:
- Я сегодня во вторую смену.
- Но мы еще увидимся? Или права моя кормилица? - Она продекламировала неожиданным контральто:
В мужчинах нет ни в ком
Ни совести, ни чести. Все притворство,
Простое обольщенье и обман.
Глоток наливки!..
- Вот если бы завтра, когда вы, Элиза Дулиттл, будете продавать цветы... Только прошу вас, не перепродайте Хиггинсу наш букет.
- Буду рада увидеть вас завтра.
- Пропуск на одно лицо.
- А вы не хотите встретиться с Элизой после спектакля?
Он галантно поклонился.
- Наше знакомство, которому я очень рада, началось с вашего извинения. Теперь примите извинение от меня... Может быть, тут виновата ваша кавказская внешность... Но только я отнеслась к вам предвзято. Заподозрила в вас излишне хвастливого кавалера; кажется, я давно так не ошибалась при первом знакомстве.
- Вы себя не очень-то ругайте. Иногда я сам отношусь к себе с чувством недоверия и даже неприязни... В какой пьесе вы репетировали и играли любовь с первого взгляда?
- Ну, хотя бы в той, которую вы не увидите. Я уверена, что сцена на балконе мне сегодня удастся.
11
Обеденный перерыв только окончился, когда у "третьяковки" появилась старообразная девица в соломенной шляпе и с портфелем под мышкой.
- Вы бригадир Шестаков? - спросила она несмело. - Мне вашу фамилию назвали в постройкоме.
- Чем могу?
- Кажется, вы хотели услышать по радио любимую музыку?
- Честно говоря, не до того сейчас. У нас сегодня подъемы ответственные. - Шестаков уткнулся в чертеж.
- Я только заявки собираю. А радиопередача будет накануне Дня строителей.
- Это какое радио? - спросил подошедший Маркаров.
- Иркутское.
Он разочарованно присвистнул:
- Вот если бы вы были из армянского радио.
Варежка шла легкой, пружинистой походкой к своему крану, надевая перчатки.
- Запишите песню "Ах, я сама, наверно, виновата...". Или на слова Евтушенко теперь заявок не принимают? - Она уже поднималась по лестнице.
- Нет, почему же, - замялась девица, перекладывая портфель под другую руку. - Но эта песня относится к легкой музыке. А для праздничного концерта лучше выбрать что-нибудь посерьезнее. Из классики, например...
- А можно заказать соло для баяна? - спросил Чернега.
- Я нелегкую музыку одобряю, - убедительно соврал Садырин и вытер лицо грязной рукавицей. - А товарищ, - он кивнул на Чернегу, - только блатные песни уважает. Кроме баяна, ничего не слышал. До классики он еще как слушатель не дорос.
- А что вы хотите услышать? - девица достала из портфеля блокнот и повернулась к Садырину.
- Ну, хотя бы этого, как его... - Садырин запустил пятерню в шевелюру. - Листова, а точнее сказать, Листа...
- Какую-нибудь рапсодию?
- Можно и рапсодию.
- Какая вам больше нравится? Вторая? Или, может быть, Десятая?
- Это мне без разницы. Но я больше уважаю ту, которая между ними, посередке!..
- Значит, запишем Четвертую рапсодию...
Садырин отошел, довольный собой, и нехотя отправился на рабочее место. Сегодня он выполнял обязанности стропальщика.
Варежка торопила с подъемом очередной колонны. Садырин набросил петлю на крюк, подал Варежке сигнал "вира!" и разудало просвистел. Но проводить крюк взглядом ему было некогда.
Он очень внимателен ко всему, что не имеет отношения к работе. На этот раз его внимание привлек седоусый, с седыми баками иностранец в пестром пиджаке, а вернее - переводчица, которая его сопровождала.
Гость приехал на черной "Волге", привезли его очкарик-инженер из управления и прораб Рыбасов. У Рыбасова страдальческое выражение лица, будто когда-то при острой боли закусил губу, да так и остался жить с этой гримасой.
На переводчице рискованно короткая юбка и большие темные очки удлиненной формы, которые закрывали почти все лицо.
- Глянь, Антидюринг, вроде щитка у электросварщика, - Кириченков подмигнул.
- Современная дама полусвета, - заметил Маркаров. - И по-моему, она по ошибке надела юбку своей младшей сестры.
Садырин глазел на тугие аппетитные ляжки переводчицы, а Варежка тем временем поднимала колонну на верхнее перекрытие.
В тот момент, когда колонну установили стоймя на балке, петля троса ослабела и выскользнула из крюка.
Варежке стало ясно: накинув петлю, Садырин снебрежничал и не перекрыл зев крюка предохранительной защелкой.
- Елки с дымом! - едва не задохнулась Варежка.
Шестаков, следивший за подъемом, тоже увидел петлю, отъединенную от крюка.
- На честном слове стоит... - с трудом выдохнул Михеич. - А тут еще ветерок, будь он неладен.
- В ту сторону дышать опасно, - добавил Маркаров.
- За такую строповку и под суд можно угодить, - сказал Чернега.
Садырин проводил взглядом девицу в модных очках, сказал Кириченкову по ее адресу какую-то сальность, осклабился, повернулся, поднял голову, увидел колонну, стоящую на балке, увидел петлю, бесполезно повисшую обок колонны, увидел голый крюк и побледнел.
Он засуетился, кинулся к подножью крана, вернулся с полдороги, принялся дрожащими пальцами застегивать брезентовую куртку, потуже затянул монтажный пояс...
И остался на месте.
Михеич не сказал ему ни слова. Положил под язык таблетку валидола, но от волнения разгрыз ее, как леденец, и проглотил.
- Эх ты, - все, что успел сказать Шестаков, пробегая мимо Садырина к крану.
Он стремглав поднялся по лестничкам до будки крановщика и, не заглядывая в нее, полез выше.
Варежка увидела Шестакова у себя над головой.
- Эй, куда ты такой прыткий?
Колонна стояла на узкой балке - петля сама по себе, крюк сам по себе.
Варежка дала аварийный звонок.
Маркаров преградил дорогу монтажникам, которые несли баллон с кислородом и направлялись, ни о чем не подозревая, в опасную зону.
- Понимаешь теперь, что значит "висеть на волоске"? - спросил Маркаров, обращаясь к Чернеге, и распорядился: - Покарауль площадку. Чтобы никто под колонной не гулял. Тем более посланцы капиталистического мира, которые хотят с нами тесно сотрудничать и ищут пути к взаимопониманию. А я на эстакаду, к Погодаеву. Приказ Михеича...
И он, наперекор своему обычному спокойствию и неторопливости, помчался на верхотуру. Пробегая мимо Садырина, вежливо нагрубил:
- Работаешь не прикладая рук... В поте чужого лица.
Еще до того, как раздался аварийный звонок, Галиуллин понял, что в соседней бригаде чрезвычайное происшествие.
Вот так бывает: перехвалят молодого бригадира, а он простой подъем колонны не может обеспечить. Бригадир для некурящих. Пусть теперь расхлебывает, как умеет.
Шестаков добрался до верхней площадки крана.
Он оказался несколько выше театральной афиши "Таня".
При чем здесь "Таня"? И как она очутилась на такой высоте? Неужели вечером подымется занавес и кто-то в театре будет сочувствовать не его сегодняшней беде, а чьему-то выдуманному горю?
На пути Шестакова вздернутая стрела. Колонна поднята на предельную для крана высоту, и потому стрела круто задрана в небо.
Он опасливо полез наверх.
Вот не думал, что стрела такая длинная! Под ногами узкая дырчатая дорожка, за спиной выгнутые стальные обручи, над головой облака, гонимые ветром.
Наконец-то вся стрела позади, добрался до тесной смотровой площадочки на ее конце.
Отсюда под тупым углом к стреле начинается так называемый хобот. Шестаков успешно преодолел место, где стрела и хобот сочленены, как два сустава. Конструкции скреплены между собой раскосами.
К хоботу подвешен полиспаст, от него тянутся вниз два стальных троса, соединенных балкой-траверсой, а ниже траверсы висит могучий крюк.
Галиуллин увидел Шестакова в момент, когда тот перелезал со стрелы на хобот, и уже не спускал с Шестакова глаз, следил за ним с отзывчивым волнением.
Шестаков растерянно постоял на хоботе, держась руками за раскосы. Предстояло спуститься к стальным тросам, к крюку.
Он с сожалением оглянулся на стрелу. Там хоть было какое-то подобие пола под ногами, поручни, выгнутые полукружьями обручи за спиной. И хотя он, когда лез наверх, ни разу не коснулся спиной этой оплетки, она порождала ощущение надежности.
Галиуллин понял, что Шестаков собирается сделать, и мысленно одобрил. Ему понравилось, как тот расторопно залез на хобот и спустился по нему к полиспасту. И уже не раздражение, а сочувствие вызвал у него этот бригадир, которому без году неделя.
Варежка тоже поняла, что Шестаков решил добраться до крюка, дотянуться оттуда до петли и набросить ее на крюк.
- Вот псих ненормальный! - сказала про себя с восторгом.
Она опустила хобот, сократила длину регулирующих тросов, по которым Шестакову предстояло спуститься.
Он прополз мимо полиспаста к крюку. Полиспаст сработал свою скрипучую работу, и длина тросов, идущих к крюку, укоротилась до двух-трех метров...
Поймал ногами трос, а за второй, параллельный, схватился руками в рукавицах.
Спускаться нужно медленно. Стальные тросы вообще скользкие, а эти еще и в смазке.
Крюк, когда не знает иной тяжести, кроме своей собственной, - верток и скользит под ногой так, будто его тоже недавно смазали.
Левой ногой Шестаков осторожно ступил на нижнюю округлость крюка, которую трос обвивает с силой всех тонн, принадлежащих грузу.
Возникло желание - оседлать крюк, посидеть минутку верхом, ухватиться за трос, переждать, пока пройдут головокружение и предательская слабость.
Но черт его знает, сможет ли он подняться на ноги?
Ему предстоит, держась левой рукой за трос, перегнуться вниз и правой дотянуться до петли у верхушки колонны.
Он попытался это проделать. Была бы рука длиннее сантиметров на тридцать - сорок, а так...
Внимательная Варежка быстро дала "чуть майна". Шаткий крюк, подобно изогнутой трапеции, приблизился к петле, ничем не отягощенной, кроме собственного веса.
По-цирковому изогнувшись, Шестаков дотянулся до петли и подтянул ее к себе с неожиданной легкостью.
Галиуллин, сложив рупором руки, кричал Шестакову: немедленно пристегнуться монтажным поясом за нижнюю траверсу!
Шестаков заарканил петлей крюк столь осторожно, что колонна не шелохнулась. А после этого перекрыл зев крюка той самой защелкой, которой пренебрег Садырин.
Шестаков сделал все так, как положено, как учил его Михеич и как сейчас подсказывал Галиуллин.
Однако насколько легче было проделать всю эту операцию десятью минутами раньше на земле, да не повиснув вниз головой, да не одной, а двумя руками!
После того как Шестаков навесил петлю и закрыл защелку, стоять стало еще неудобнее. Но он счастливо ощущал пойманный трос подошвой, как своей кожей.
Надо бы помахать рукой Варежке "чуть вира", но не оторвешься от троса. Он держится за него двумя руками, уже отстегнут карабин монтажного пояса.
А если крикнуть Варежке? Она совсем рядом. Он видит ее косынку в окошке крана, ее встревоженное лицо, ее голубой комбинезон.
Спазм перехватил горло.
Варежка дала "чуть вира", и трос натянулся.
Могло показаться, что кран перенял все лучшие качества своей хозяйки - работает безотказно, так же догадлив, так же умеет чувствовать секунды и сантиметры. У Варежки глаз - ватерпас.
Если бы колонну подымали не на предельную высоту, Шестаков, в нарушение всяческой техники безопасности, переступил бы с крюка на верхний горизонт эстакады.
Однако сейчас это невозможно, и ему предстояло обратное путешествие по крану.
Варежка подтянула крюк к самому полиспасту, чтобы избавить Шестакова от подъема по тросу.
Он поднялся по раскосам, перелез с хобота на стрелу, на смотровую площадочку.
Наверно, прошла минута, длинная минута, а он не мог оторвать руки от благословенных перилец, собраться с духом, двинуться дальше.
Варежка посматривала на Шестакова с беспокойством.
Она знает, что с верхушки крана, как с крыши пятнадцатиэтажного дома, высота ощущается особенно остро. На все высокорослые деревья, здания, постройки внизу смотришь под углом. Вот почему с высоты в сотню метров смотреть не так страшно, все выглядит более плоско. А с верхушки крана, да еще в облачный ветреный день...
Шестаков поглядел на небо и удивился. Ветер внезапно утихомирился. Растрепанные, вытянутые в длину облака неподвижны, а на их фоне куда-то мчится кран, да еще заваливается набок.
Он хотел схватиться за поручень, но рука скользнула мимо, поручень вильнул в сторону.
Шестаков не видел, как Варежка вышла из будки и поднималась на верхушку.
- Эй ты, искусственник! - закричала она с промежуточной площадки. - У тебя так поджилки трясутся, что на кран вибрация передалась.
- Голова...
- Голова тебе, Шестаков, в институте пригодится.