ИЗ ДНЕВНИКА КРОТОВА
"Красный свет - неприязнь, испуг.
Желтый - раздумье, колебанье.
Зеленый - доверие.
Три раза мигнул светофор в ее глазах. И вот я уже держу авоську, как победный трофей преследования.
Почему смолк город? Куда пропали прохожие? Их нет; мы два космонавта в безвоздушном пространстве.
На выпускном вечере я целовался в темном углу с Наташей П., толстушкой-одноклассницей. Было любопытно, нестрашно и весело. В паузах между поцелуями я корчил дикие рожи. Она спрашивала: люблю ли я ее? Еще бы, отвечал я, до гробовой доски! Забуду ли я ее? Нет, никогда, никогда! Дурочка всему верила. Чмок-чмок-чмок. Цинично и весело. Наконец, мне надоело это. Я удрал в компанию.
В чем же дело сейчас? Почему я гляжу и не нагляжусь? А в ее глазах мое отражение.
- Как тебя зовут?
- Катя. А тебя?
- Сергей.
Мы несем яблоки к ней домой, двадцать минут ходьбы от метро. На лестничной площадке я передаю ей авоську.
- Подожду?
- Подожди, я быстро.
Щелчок замка. Минут через пятнадцать опять щелчок. Она выскочила из квартиры с криком:
- …не беспокойтесь, не беспокойтесь!
На ней короткая клетчатая юбка, зеленая кофточка. Волосы расчесаны, струятся чуть не до пояса. С ума можно сойти!
Два человека живут на противоположных концах земного шара. Случайная встреча потрясает их. Предопределение? Судьба? Незапланированное столкновение атомов? Не знаю.
Индусы верят во множественность жизней. Может быть, мы встречались уже в предыдущей жизни? Не знаю, не хочу знать!
Мои приятели оценивающе оглядывали наших одноклассниц, преследовали их. Но ни одной серьезной школьной любви! Увлечений - тьма. Поцелуи, клятвы, слезы, обещания - непременное школьное многоборье. Я чемпион по многоборью. Я в отличной спортивной форме.
Визг тормозов. Таксист вопит:
- Жить надоело? Ослепли?
А в ее глазах зеленые огоньки: путь открыт.
- Почему ты пошел за мной?
- Это мое хобби. Я преследую всех красивых девушек.
- Ах, всех!
- Всех преследую, но заговорил только с тобой.
- Сначала я подумала, что ты какой-то хулиган.
- А я сразу понял, что ты марсианка. На Земле таких не бывает.
- Вруша и льстец!
- Я - чемпион по многоборью.
- По какому такому еще многоборью?
- Вздохи, пожатия рук, нежные слова, клятвы. Знаешь, что это такое? Ничего не будет.
- А что будет?
- "Вы обязаны говорить правду и только правду". Я приведу тебя к присяге. Вот на этой скамейке.
- Она покрашена.
- Тогда на этой. Сядьте! Положите руку на мою ладонь, как на Библию. Поклянитесь!
- Обещаю говорить правду и только правду.
- Итак, ваше имя?
- Катя. То есть Екатерина.
- Фамилия?
- Наумова.
- Возраст?
- Семнадцать и еще немножечко.
- Вы не замужем, Катерина Наумова?
Она прыснула.
- Отвечайте.
- Нет.
- Не помолвлены?
- Нет.
- Под судом были?
- Никогда!
- Родственники за границей? Это пропустим… Любите читать, Катерина Наумова?
- Очень!
- Достоевский? Михаил Булгаков? Леонов? Фолкнер? Стерн? Эти имена вам о чем-нибудь говорят?
- Да… я читала, но не всех.
- Ваши увлечения?
- Шитье и вязание. И еще… шахматы.
- Как вы относитесь к фильму "Андрей Рублев"?
- Мне понравилось…
- Только-то? Гениальный фильм! Бываете на Таганке?
- О, еще бы! Недавно смотрела "Гамлета". Девчонкам не понравилось, а мне очень.
- Ну ладно! Я удовлетворен. В каких отношениях вы находитесь с неким Сергеем?
Она рассмеялась, закинув голову.
- Мы знакомы…
- Давно?
- Не очень… А кажется, очень давно.
Я положил ладонь поверх ее руки.
- Теперь поменяемся ролями. Клянусь говорить правду и только правду.
Она закусила губу, словно решая трудную задачу.
- Ну-ка, отвечайте, как ваша фамилия?
- Кротов, ваша честь.
- Кротов… Кротов… Это такой подслеповатый зверек, да?
- Так точно, ваша честь.
- Мне не нравится эта фамилия. Нет, не нравится. Ну-ка, отвечайте, Сережа Кротов, сколько у вас троек в аттестате?
- Ни одной.
- А пятерок?
- Одна. По литературе.
- Ой, самый трудный предмет! А скажите, сколько раз вы сидели с девушками на скамейке?
- Несчетное число, ваша честь!
- Так я и знала. Вы ловелас?
- А как же!
- Ну-ка отпустите мою руку!
- Ни за что.
- Ладно уж. Это ведь не рука, а Библия. Скажите-ка лучше, кто ваши папа и мама?
- Родители.
- Да нет же! Вот глупый! Кем они работают?
- Отец - строитель. Мать - домашняя хозяйка.
Мы прикусили языки: мимо скамейки двигалась, глядя в упор на нас, подозрительная старуха с клюкой. А едва она отошла…
- Катя…
- Что?
- Пойдем куда-нибудь.
- Куда?
- Где нет ни одной живой души.
- Что ты! Таких мест в Москве нет.
- Есть. Я знаю одно…"
6
Кротов отсутствовал две недели. На пятый день он позвонил из Улэкита. Слышимость была отвратительной: эфир трещал, словно в небесных сферах шла пулеметная стрельба. Мне удалось понять, что он выезжает в оленеводческую бригаду на озеро Харпичи.
После телефонного разговора я зашел в фонотеку, где Катя наводила порядок в пленках, и передал ей привет от мужа. Весь этот день оттуда доносилось негромкое Катино пение.
Затем Кротов надолго замолчал, словно пропал, сгинул в ягельных пустошах. Катя перестала выходить из глухой прохладной комнатушки, заставленной полками с коробками пленок. Целыми днями она в полном одиночестве печатала карточки. Чтобы успокоить ее, я опять наведался в фонотеку и объяснил, что все бригады находятся очень далеко от населенных пунктов, в глухой тайге.
- А рация? - проявила она неожиданные познания.
Пришлось выдумать, что рация могла испортиться или нет проходимости для волн - это часто бывает в наших северных местах. Но, кажется, я не убедил ее.
В эти дни вместе с редакционной почтой пришло письмо из Москвы на имя Наумовой. Я не сразу сообразил, что оно адресовано Кате. Взяв конверт, я отправился в фонотеку и застал Катю за обычным занятием - перепечатыванием карточек. Я предложил ей на несколько минут прервать работу и немедленно, сейчас же станцевать. Она стиснула руки на груди.
- Письмо?
Я помахал в воздухе конвертом.
Катя так и взлетела со стула.
- От Сережи?
- По-моему, от вашей мамы.
- А-а! - протянула она, словно вместо шоколадной конфеты получила пустой фантик.
Я по-настоящему разозлился на Кротова. Он мог, конечно, дать о себе знать. В это время года рации в оленеводческих бригадах работают надежно, туда летают вертолеты. Не случилось ли в самом деле что-нибудь с этим шалопаем?
Он позвонил на двенадцатый день из Улэкита. На этот раз слышимость была неплохой. Бодрым, напористым голосом Кротов сообщил, что съездил очень удачно, исписал восемь кассет пленки, встречался с оленеводами и первым самолетом вылетает.
- Меня здесь торопят, очередь большая. До свиданья, Борис Антонович!
- До свиданья, - сказал я и бросил трубку на рычаг.
В обеденный перерыв я заглянул в комнату Кротовых. Катя стояла в фартуке перед плиткой и вяло помешивала что-то ложкой в кастрюле.
- Ну, Катерина Алексеевна, - заговорил я с порога, - перестаньте хандрить. Только что звонил Сергей. Он жив-здоров, вернулся из оленеводческой бригады, передает вам пламенный привет и поцелуи. Послезавтра будет здесь, если не помешает погода.
Она даже подпрыгнула:
- Правда? Как хорошо! Спасибо, что сказали!
- Это мой редакторский долг - поднимать дух своих подчиненных. Но на будущее постарайтесь сделать так, чтобы в отъездах он скучал больше, чем вы. Понимаете?
- Не-ет… Вы думаете, он не скучает?
- Не сомневаюсь, что скучает. Но не теряет ни бодрости духа, ни вкуса к жизни. Теперь понимаете?
- Кажется, да… Я постараюсь. Конечно, вам противно смотреть на мою скучную физиономию. Уже все смеются. Я случайно слышала разговор в аппаратной. Говорят, что я по Сереже сохну. Это, конечно, правда, но я не понимаю, что тут смешного?
Я улыбнулся.
- А почему вы в столовую не ходите? Здесь не очень удобно готовить.
- Там люди.
- Вот и прекрасно. Вы что, человеконенавистница?
- Нет, что вы! Просто Сережа просил меня не ходить.
- Это что за новости?
Она замялась. Видно было, что ей не очень хотелось разглашать маленькую семейную тайну.
- Понимаете… мы решили везде всегда ходить вместе.
- Ага! Выходит, вам и в кино одной нельзя появиться?
- Нет, почему же. Я, конечно, могу сходить в кино. Но мне не хочется обижать Сережу.
- Обижать?
- Ну, понимаете, это будет нечестно по отношению к нему.
- Нечестно?
- Ну да, нехорошо! - окреп ее голос. - Как будто я сама по себе, а он сам по себе… Понимаете?
- Пытаюсь. Вы извините, Катя, он что, современный Отелло?
Она опустила голову. Нога в тапке принялась чертить по полу.
- Не в этом дело… Сережа, конечно, ревнивый, как все мужчины… ("Гм…" - кашлянул я, не вполне согласный с этим заключением.) Но, если хотите знать, мне самой без него никуда не хочется ходить. Мне скучно без него.
- И поэтому вы по вечерам сидите в этой келье или на завалинке. Так?
Кивок Кати подтвердил, что именно так.
- Ясно, - подытожил я. - Возможно, у меня устаревшие представления о семейной жизни, но, должен сказать, я не совсем вас понимаю… Что пишут из дома, если не секрет?
Ее тапка замерла, потом опять начала вычерчивать на полу петли и зигзаги.
- Ругают…
- Все еще? Кажется, пора бы им привыкнуть.
- Нет, мама очень сердится. Она такая впечатлительная, даже заболела от огорчения. Знаете, она пишет, что приедет сюда и заберет меня силой. И вам хочет написать. Вы не получали от нее письма?
- Нет, не получал. А чем, собственно, я могу помочь вашей матери? Запечатать вас, как бандероль, и отправить по почте в Москву?
Катя засмеялась, верхняя губа у нее вздернулась, как у симпатичного зверька.
- Сережа не даст вам меня отправить!
- Опять Сережа! Да я и не спрошу вашего Сережу. Очень он мне нужен, ваш Сережа! Кстати, а как его родители относятся к вашему браку?
- О, они молодцы!
- Вот как?
- Они просто молодцы! А Сережа смеется. Он говорит, что у всех родителей бывает стрессовая ситуация, когда их дети уезжают. Говорит, что чем раньше это случится, тем лучше.
- Да он философ к тому же! Она не приняла моей иронии.
- Понимаете, Сережа считает, что сейчас взрослые люди очень расчетливы. Все борются за теплые места, очень большое значение уделяют деньгам. А нам всякое приспособление противно. И поэтому родители нас не понимают. Они стараются сделать как лучше, а нам этопретит… Я с ним спорю, но он всегда побеждает. Я в логике очень слаба.
- А он, значит, силен?
- Да, с ним трудно спорить.
- Так-так… Приводите его как-нибудь ко мне в гости, хочу послушать его логические упражнения.
После обеда, проходя по коридору мимо фонотеки, я услышал, как за дверью стучит машинка. Почудилось, что она выбивает: "Сережа… Сережа…"
Накануне прилета Кротова мне пришлось кое-что услышать о нем.
Рабочий день был в разгаре: стучали машинки, крутились магнитофоны, ревели динамики, звонили телефоны - все, как водится в любой редакции радио, даже в такой захолустной, как наша.
Я просматривал и правил в своем кабинете выступление председателя охотничье-промыслового управления, когда вошел Иван Иванович Суворов. В последние дни мы встречались с ним лишь мельком - на утренних летучках да еще случайно в кабинетах. Как обычно, Суворов передавал мне свои материалы на подпись; я правил, нередко вычеркивая целые страницы; он принимал правку без возражений.
Итак, Суворов вошел. Он был в новом черном костюме, ворот белой рубахи сдавливал ему шею. Маленькие глаза необычно посверкивали.
- Разговор к вам имеется… дозвольте?
- Садитесь, Иван Иванович.
Он уселся, потер руки, расправил морщины на лбу.
- Даже два разговора. Первый такой. Заметку-то помните о медведе, которую этот сопляк исчеркал?
- Заметку помню. Сопляка не знаю.
- Ишь как! Опять защищаете его. Ну да ладно, пускай не сопляк, пускай Кротов. Так вот Кротов-то этот, сопляк, исчеркал, а вы его писанину одобрили. А я заметку эту прямо в Москву послал, в редакцию "Маяка". И что бы вы думали?
- Судя по вашему виду, она прошла в эфир.
- Совершенно точно. Правильно угадали. Вот так-то! - он удовлетворенно хмыкнул.
- Поздравляю. Я думаю, вы понимаете, что после этого триумфа снисхождения к вашим материалам тем не менее не будет?
- Правьте, правьте! Правду не зачеркнешь, она завсегда наружу вылезет.
- Этот афоризм стилистически не безгрешен. Что еще, Иван Иванович?
Он помрачнел, насупился, но только на мгновенье.
- А еще вот что. Возвратился на днях из Улэкита один человек. Был он там по делам и прослышал про сопляка нашего.
- Последний раз предупреждаю…
- Ладно, ладно, не буду уж! Прослышал он, значит, про командировочного нашего и до сих пор, представьте себе, очухаться не может. Любимец ваш умудрил такое, что теперь не знаю уж, как это на вас лично отразится.
- Обо мне не беспокойтесь. Что случилось? Говорите яснее.
- Да что тут долго говорить-то! Вам лучше должно быть известно, откуда у вашего подопечного церковный крестик взялся.
- Что такое? Какой крестик?
- Какие бывают крестики? Видали, наверно, какие крестики верующие люди носят? Вот у вашего такой же оказался, хотя для сопляка этого Иисус Христос все равно что для оленя квашеная капуста… Проторговал он крестик, вот что! Обменял на шкурку! - выложил Суворов свою новость.
Я смотрел на него в полном замешательстве. Суворов сидел с тихой улыбкой на губах.
- Вы отвечаете за свои слова, Иван Иванович?
- Если мне не доверяете, расспросите Вениамина Ивановича Бухарева. Ему тоже стало известно.
- Это плохая новость.
- Да уж что ж тут хорошего, - согласился он.
- Подробностей не знаете?
- Всего не знаю, а известно только, что продал он этот крестик Филипповым, староверам. А те, надо полагать, кому-то проговорились, и слух до Бухарева дошел, - Суворов как-то горестно помолчал. - Предупреждал вас, что добра с ним не наживете. Теперь расхлебывайте кашу. Жалко вас даже… - посочувствовал он.
- У вас все?
- А вам мало?
- Достаточно. Можете идти работать.
- Сейчас пойду. Только хочу все-таки узнать, какие меры вы собираетесь принять против этого боголюба. Неужто и это ему с рук сойдет?
- Идите занимайтесь своими делами. И если сумеете, поменьше рассказывайте об этой истории.
- Это просьба или приказ? - хмуро уточнил Суворов.
- Просьба.
- Ну, коли просьба, то куда ни шло. Могу и помолчать. Я не зверь какой-нибудь, как некоторые думают. Могу и помолчать.
На этом беседа закончилась.
Через пятнадцать минут, предварительно позвонив и договорившись о встрече, я вошел в кабинет заведующего отделом культуры.
Вениамин Иванович Бухарев стоял около окна, заложив руки за спину, и разглядывал октябрьский пейзаж - замерзшую уже реку, поблескивающую льдом, а на той стороне ее - пустые снежные сопки. Когда он повернулся на стук двери, его темное, в отметинах оспин лицо было странно печальным.
- Хорошая погода, - заговорил Бухарев вместо приветствия. - Сейчас самая охота, снежок мелкий, собаки идут, не тонут. А тут сидишь, как лисица в клетке. Кабинетным человеком стал, - вдруг пожаловался он.
- Не вы один, - понял я настроение Бухарева.
Не отвечая, он некоторое время расхаживал вдоль своего длинного стола мягкой, неслышной походкой.
- Тянет меня в тайгу, Воронин. Я двадцать лет соболишку добывал.
- Слышал об этом.
- По сотне хвостов таскал за сезон. В Ленинграде на пушном аукционе моих соболишек хвалили. А сейчас… Ну ладно! - оборвал он себя и свои воспоминания. - Зачем пришел?
- Сами знаете.
- Я все знаю. Фарцовщика взял на работу?
- Ерунда, Вениамин Иванович. Не может быть.
- Как не может быть? Люди говорят. Крест откуда взял?
- Крестик. Не знаю.
- Обменял на шкурку. А шкурка - утаенная от государства. Это как? Судебное дело может выйти. А ты что говорил про него?
- Я и сейчас повторю. Славный парень. Способный. Ершистый, разумеется.
- А шкурки берет?
- Не верю, Вениамин Иванович. Сами знаете, маленькая фактория - замочная скважина. Языки чешут таежники.
- Инструктор врет?
- Инструктор может ошибаться.
Бухарев нажал кнопку звонка. Вошла секретарь - нескладная высокая девушка. Бухарев попросил пригласить инструктора Потапова. Сидели молча, не глядя друг на друга. Вениамин Иванович барабанил пальцами по столу и тоскливо косился в окно. Появился коренастый молодой человек с румяным лицом, недавний житель в нашем поселке.
- Слушаю, Вениамин Иванович.
- Рассказывай, что в Улэките слышал.
Молодой человек сел, прокашлялся, поправил узел галстука и бойко изложил такую историю.
На фактории Улэкит к нему пришел заведующий местным красным чумом и сообщил, что старовер Филиппов, всегда подрывающий его лекционную пропаганду, приобрел у приезжего человека крестик в обмен на соболью шкурку. Заведующий красным чумом был слегка пьян ("ма-аленько выпил бражки"). Инструктор выслушал его, махнул рукой и отпустил. В тот же день он вторично услышал о крестике - на этот раз от охотоведа. Видимо, слух распространился по фактории, где всех домов было двадцать два, не считая летних чумов. Охотовед назвал фамилию - Кротов - и должность - корреспондент окружного радио. Тут инструктор призадумался: черт его знает, все-таки идеологический работник… неудобно. Он хотел переговорить с Кротовым, но тот уже уехал в стадо.
- Вот и все. Следствия я не вел.
Бухарев из-под припухших век взглянул на меня, словно проверяя, какое впечатление произвел рассказ инструктора. Я хмуро уставился на розовощекого молодого человека.
- Вы верите в эту версию?
- Да как вам сказать… - пожал он плечами.
- Тем не менее Суворову вы ее изложили. А это все равно что объявили по радио.
Он замялся, сконфузился. Потом резко поднялся из-за стола.
- Тут рассуждать нечего. Проверить надо. Виноват - принимай меры. Вот так!
Молодой человек продолжал сидеть в выжидательной позе. Я поднялся и пошел к двери. Меня остановил голос Бухарева:
- Да, Воронин! Ты говоришь, он женат, твой парень?
Я обернулся. Бухарев стоял около окна. Глаза его превратились в совершенные щелки, лицо казалось вдвое шире от улыбки.
- Ну да, женат.
- А на фактории говорят, он медичку приглядел. Хорошая девка. Он не дурак, твой парень!