- Нет, - вдруг перебила Анюта себя. - Не хочу! Не нравится. А вот что я люблю.- Каким-то мгновенным, неуловимым движением она поправила волосы, вскинула голову - и это был уже совсем другой человек. Она стояла гордая, счастливая:
Мы живы!
Кипит наша юная кровь
Огнем нерастраченных сил.
- Ой, Анютка,- восторженно всплеснула руками Наташа.- Ты же настоящая артистка.
- Выдумаешь,- смущенно улыбнулась девушка.
Вот, собственно, и все, что я тогда увидел. Но почему-то с того дня все чаще задумывался: так что же она такое - эта девушка с грустными глазами?
В девичьем бараке пахло хвоей (банки с веточками пихты стояли на всех подоконниках).
- А где же Анюта? - спросил бригадир, здороваясь. Одна из девушек молча показала глазами: Анюта лежала одетая, глаза ее были сухие, взгляд какой-то странный, отсутствующий. Лукин пошептался с девчатами, те понимающе переглянулись и вышли.
Бригадир поглядел на меня, словно спрашивая: "Ну кто из нас будет говорить?" Я ответил тоже взглядом: "Давай - ты". Он вздохнул и осторожно присел на край кровати,
- Анюта,- без вступления заговорил он.- Слушай, Анюта, помоги нам.
- В чем? - без удивления спросила девушка; взгляд ее был безразличен.
- Куда делся Алексей? Ты, наверное, знаешь.
И снова девушка не удивилась.
- А куда ему деться? Не иголка в сене.
Мы переглянулись.
- Оно так,- согласился Лукин.- Но ведь исчез человек! Милиция всех на ноги подняла, ищут, слышала?
- Напрасно ищут. - Анюта произнесла это холодно. - Уехал он.
- То есть как уехал? - не сразу понял Лукин,- Куда?
- Домой, наверное. Куда же еще?
- Да ты точно ли знаешь? Ведь люди уже из сил выбились.
- Раз говорю - знаю.
Она отвечала, а сама продолжала безразлично глядеть в потолок, и лицо у нее было совершенно неподвижное, будто неживое.
- Но как же так? - продолжал недоумевать Лукин.- Ведь он ничего до этого не говорил.
- Стало быть, говорить было не о чем.- Анюта чуть приметно пожала плечами:
- Хоть бы записку какую оставил, что ли? Ведь понимал же, что будем волноваться!
- Собирался. Начал писать, потом сказал: "Нет, не могу. Лучше с дороги..."
- Поня-ятно,- протянул бригадир.
- А тут и понимать нечего...- Анюта впервые за все время перевела взгляд в нашу сторону.- Не наши это секреты, не нам ими и распоряжаться.
- Секреты? - Лукин деланно рассмеялся.- Выдумаешь тоже. Какие у Алешки могут быть секреты? И от кого? От своей бригады?
- А что бригада? Бригада здесь ни при чем. Не семья.
Она не договорила, потом поглядела на меня.
- Я хочу с вами поговорить, Алексей Кирьянович. Только с вами.
Мы с Лукиным обменялись взглядами.
- Ничего, ничего,- поспешно произнес Лукин.- Я понимаю...
Когда он вышел, Анюта резко поднялась и села, косу нетерпеливым движением перекинула за спину; обеими руками уцепилась за край железной кровати, так что даже суставы пальцев побелели.
- Могу говорить все, Алексей Кирьянович?
- Конечно.
- Скажите... Это правда, что вы еще два года назад знали... Алешкину историю?
Ах, вот оно что. Вот из-за чего она не захотела говорить при бригадире. Сказать правду, этого вопроса я ожидал меньше всего.
- Историю? Знал. Вернее, слышал о ней. Но что она касается именно Алексея,- нет, этого не слышал.
- А теперь... Сейчас знаете, кем ему доводится Роман Ковалев?
Я понял, что Анюте нельзя отвечать полуправдою. Помедлил и тихо произнес:
- Знаю.
- И не уберегли Алешу? - В ее голосе было отчаяние.- Маркел знал. Вы знали. Только сам он ни о чем понятия не имел! По-вашему, это не жестоко?
Что, ну что я мог сейчас ей возразить?
- Вы же сами говорите: не наши это секреты. Не нам ими и распоряжаться.
Анюта покачала головой.
- Эх, Алексей Кирьянович, Алексей Кирьянович! А Алеша, еще помню, убеждал меня: "Наш Алексей Кирьянович - такой человек, он без расспросов видит, у кого какой камень на сердце..."
Она закрыла лицо ладонями.
- Это все я. Одна я во всем виновата!
- Да полно, право! В чем тут может быть ваша вина?
Человек, всем опытом жизни причастный к слову, я, может быть, впервые в жизни с такой неумолимой трезвостью ощущаю жалкое бессилие слов. Я произношу их - первые приходящие на ум, хотя понимаю бесполезность этого; я убеждаю Анюту, что просто она в таком возрасте, когда все окрашивается либо в трагические, либо в восторженные тона; а сам мучительно думаю о том, что и это со мною уже было! Женька, моя русоволосая Женька, плакала, уткнувшись в мое плечо, и я тоже произносил какие-то жалкие, бесцветные слова, умом понимая их ненужность, потому что никто еще не придумал слов, излечивающих от скорбной горечи неразделенной первой любви.
Анюта вдруг - совсем как тогда Женька - прижалась мокрым от слез лицом к моему плечу. Я растерянно гладил ее голову. Спросил - просто так, чтобы только что-нибудь спросить, отвлечь ее от горьких мыслей:
- Ребята говорили, ты сирота? - незаметно для самого себя я перешел на "ты".
Она подняла заплаканное лицо:
- Почему? Мама-папа есть. В Москве живут, на Ново-Басманной.
- Может, тебе есть смысл съездить к ним?
Она меня не поняла. Сказала:
- Зачем? Не обо мне же разговор.
- Ну тогда знаешь что? - Я обрадовался неожиданной мысли.- Съезди-ка ты к нам, а? Поживешь у нас. Катерина Петровна моя - знаешь, какая настоящая женщина! А может, уже и приехала наша Женька?
- Нет,- мягко, но решительно произнесла девушка.- Спасибо, это ни к чему.
И тогда я все-таки решился на тот, самый главный разговор.
- Анюта,- начал я осторожно,- расскажи мне, что все-таки произошло? Ведь не бывает же так - ни с того ни с сего сорвался человек с места.
- Конечно, не бывает,- согласилась она.
- А тогда - что? Ты понимаешь, тень ложится на всю их бригаду!
- Понимаю...
Анюта молчит, собираясь с мыслями.
- Мне и самой не все ясно.- Кончиками пальцев она смахивает слезинки с ресниц.- Видите ли, Алексей Кирьянович. Даже не знаю, с чего начать? Вот когда Варюшка вернулась и сказала, что она не застала Алешку в бараке, мне почему-то стало тревожно-тревожно. И я решила зайти к вам сама. Просто так...
2
Из дневника Алексея Кирьяновича
"...А я-то, оказывается, в это время был у Наташи. Вот как, по рассказу Анюты, я представляю себе все, что произошло в то воскресное утро в нашем бараке.
Она решила, что заглянет к нам в барак - просто так, без какой-либо определенной цели. Поздоровается, пошутит с ребятами, в крайнем случае спросит, нет ли у нас чего-нибудь почитать. Правда, она боялась одного: Шершавый разгадает ее состояние.
На полпути к бараку девушку неожиданно окликнул Маркел:
- Аннушка? Ты куда это в такую пору, голубушка? В девятнадцатый, что ли?
Она молча кивнула.
- Не ходи,- посоветовал Маркел.- Там не до тебя теперь.
- А... что случилось? - испугалась она.
- Будут обсуждать промеж себя этого... забулдыгу.
- Романа?
- Его.
- За что?
- Да тут, милая моя, такая история - понарошке не сочинишь. Роман-то узнал в конце концов, что Алешка в некотором роде его сын. Правильно говорится: сколько веревочку ни вей, кончик будет! - В голосе Маркела было почти ликование.- Ну и нарезался Роман вчера! Сычиха говорит: денег у него не хватило, так он стал предлагать все, что у него было: кому - ватник, кому - пиджак. Спасибо, я тут случайно оказался, не то он наторговал бы! Веришь, еле его до барака доволок. Плачет, кричит: "Подлец я, Алешку не уберег!" Ну, а сегодня они это дело разбирают, так сказать, в узком семейном кругу.
Анюта рассказывает мне это, и я довольно живо представляю себе тонкогубое насмешливое лицо Маркела, его не вяжущиеся с тихой и вкрадчивой речью резкие движения.
Анюта слышала его и не слышала, понимала и не понимала. Из всего, о чем говорил ей Маркел, до нее отчетливо дошло только одно: Алеша, ее Алеша,- сын Романа Ковалева.
- Как же это так - сын? - недоверчиво произнесла она.- Это что-то маловероятное.
- Да уж поверь. Зря говорить не стану.
- А они, что же, выходит, не знали оба?
- В том-то и весь фокус,- подтвердил Маркел.- Понимаешь, как оно получилось.
Не дослушав, она вдруг побежала к девятнадцатому бараку. По дороге у нее расстегнулся ботик, но она даже не стала нагибаться, бежала, не замечая ничего.
У входа в барак, поставив ногу на крылечко, Борис чистил ботинок.
- А, Анюта,- обрадовался он.- К нам?
- К вам? -- девушка на мгновение растерялась, но тут же независимо повела плечами: - Почему к вам? Просто гак. Гуляю.
- Тем более, погода,- в тон поддержал ее Борис.- А ты бы к нам гуляла. Тоже просто так.- Он дружески подмигнул ей. - Кое-кому нечаянная радость.
- Еще чего! - вспыхнула Анюта, но когда Борис взял ее за руку: "Пойдем, пойдем, нечего бояться, у нас не кусаются",- не сопротивлялась.
- Вот, пожалуйста,- громко сказал он, вводя девушку в комнату.- Мимо идет, а нет чтобы к старым друзьям заглянуть.
- И правда, Анюта, ты что-то загордилась.- Шершавый посмотрел на нее так внимательно, что она смутилась.
- Раздевайся, у нас тепло.
Пока она снимала пальто, пока Сергей помогал ей стащить ботики и, укоризненно покачав головой, тут же достал из стола инструмент; пока Борис наливал гостье чай и, не спрашивая ее согласия, накладывал варенье в блюдце, Анюта с молчаливой настороженностью рассматривала всех по очереди.
- Как у тебя со школой, приняли - нет? - не отрываясь от бумаг, заговорил Лукин. Это была его затея: убедить ее и Серегу пойти в вечернюю школу.- Слышал, в этом году был ограниченный набор?
- А мне все равно,- ответила девушка.- Не интересовалась.
Она произнесла это с каким-то вызовом, высоко вскинув голову.
- Нич-чего не понимаю,- Лукин развел руками.- У тебя, гляжу, на неделе семь пятниц. Собиралась же!
- Собиралась, да передумала.
- И зря,- добродушно улыбнулся Шершавый.- Вот я...
- "Вот я, вот я..." - резко оборвала его Анюта.- Ну чего вы от меня хотите? Учись не учись, какая разница?
- То есть как это? Не понимаю? - растерялся бригадир.
- Да что тут непонятного? Образованных все больше, а зло между людьми от этого разве убывает? Ну скажите, убывает? Или не так рассуждаю?!
Теперь все в бараке: и Лукин, и Борис, и Шершавый,- отложив свои дела, глядели на нее удивленно: так она не говорила еще никогда! Только Алексей отвернулся к окну и задумчиво водил пальцем по стеклу.
Анюта продолжала с отчаянием:
- Иные вон и не учатся. Глянешь, дуреха девка, на расстоянии видно, что дура, а счастливая! Ее любят, она любит... А иные - век за партой, да что толку?!
- Тебя послушать,- насмешливо возразил Алексей, - весь смысл жизни - в любви.
- А в чем еще, Алеша? - с затаенной тоской возразила девушка.- Отец Маркел правильно объяснял: озлобились люди! Любви не стало - мира не стало!
- Оте-ец Маркел! - насмешливо, нараспев протянул Серега.- Н-ну, тогда все попятно. Ничего нашла себе папашу!
- А ты его не трожь! - вдруг взорвалась Анюта.- Не трожь, говорю. Он кому из вас плохое сделал? Никому. А вы его невзлюбили, вот и плетете зря!
- Постой, постой,- пытался вмешаться Лукин.- Ты, девушка, что-то не то говоришь. При чем здесь "взлюбили, не взлюбили"?
- Ладно вам,- все более распаляясь, воскликнула Анюта. Она обвела всех растерянным взглядом,- Он добрый, понимаете? Добрый! А вы...
- А что - мы? - с вызовом спросил Алексей.
- Не знаю... Не понимаю! С вами поговоришь - какие-то вы все... Озлобленные. Словами - как на горячую сковородку.
- Мы-то? - искренне удивился Шершавый, но Лукин властным жестом остановил его:
- Не мешай, дай ей договорить.
А она продолжала с болью:
- Объявили, растрезвонили: мы - коммунистические, горой друг за друга стоим. Для себя-то, может, вы и коммунистические...
- Мы для себя,- снова вмешался Алексей.- А Маркел - он что, для окружающих?
- Зачем насмешничаешь, Алеша?
- Да на расстоянии видно, что за птица...
- Я уж не знаю, хорош ли, плох ли он. Знаю только, что и выслушает без насмешки. И душевное слово найдет. И совет подаст.
Наступило томительное молчание.
- Вот так, орлы,- подытожил Луки - Утрите слезы.- И покачал головой.- Разделала ты нас под орех, Анюта.- Он грузно поднялся.- А Маркел, язви его в душу, гляжу, не дремлет.
Уже от двери он снова обернулся к девушке.
- В чем-то ты, конечно, права. Но это все надо обдумать. Я вот поостыну, сам тебя отыщу.- Он улыбнулся с неожиданным добродушием.- А вообще, ты молодец! Правильно, так нам, чертям, и надо!
Он ушел. Борис вдруг спохватился, что у него тоже дела, и почти насильно потащил Серегу.
- Пойдем, пойдем, нечего тебе киснуть. По новейшей теории все беды от сидячего образа жизни происходят.
Алексей и Анюта остались вдвоем.
- Алеша...- помедлив, произнесла девушка, - Я больше так не могу, Алеша, не вынесу. Девчонки ночью спят, а я плачу... Так с ума можно сойти!
- Ты о чем? - с деланным безразличием спросил Алексей, не глядя в ее сторону.
- Знаешь о чем. Давно все знаешь...
Он без надобности отстегнул с руки часы, без надобности снял с них верхнюю крышку. Все это он делал сосредоточенно, будто вокруг него никого и ничего. Все так же бесстрастно сказал, точно выдавил из себя:
- А моя-то вина тут какая?
Анюта посмотрела на него непонимающе.
- Да если б ты был виноват, неужели я пришла бы сюда? Ты плохо меня знаешь, я ведь гордая. Мне через ваш порог - все равно как через костер...
Алексей поморщился.
- Зачем такие слова? Если я не виноват, и ты это понимаешь...
- Я об одном прошу: не будь таким жестоким. Я от тебя отвыкну... постепенно. Приучу себя к мысли, что мне уже не на что надеяться,- сказала Анюта.
- Да-а... Ошарашила ты меня! - бессознательно подражая Лукину, Алексей начал крупно шагать по бараку из угла в угол, поеживаясь, будто ему холодно. Он даже руки засунул в карманы - плотно, точно как бригадир.
- Ну вот что. Не осуждай меня, Анюта. Только ведь и ты пойми: не могу я с тобой, как с другими девчонками - просто так, от скуки. А в любовь я не верю! Не верю, понимаешь ты это?
Анюта прислонилась к стене, закрыла глаза:
- Не смей так говорить, не смей. Глупый ты еще. Значит, не пришло к тебе еще... А у меня сейчас вся радость оттого, что мучаюсь около тебя.
- Э...- Алексей сделал безнадежный жест.- Совсем запуталась, мука - радость. Радость - мука. И он отрывисто рассмеялся.
- Вот ты мне прикажи,- исступленным полушепотом продолжала Анюта, и в выражении ее побледневшего лица было что-то почти фанатичное.- "...Иди, Анюта, босиком по снегу!" Пойду! "Прыгни, Анюта, в огонь!" Прыгну! - Задыхаясь, она погладила пальцем горло.- Да я бы ни минуты, понимаешь, ни одной минуты не стала жить, если бы знала, что тебя нет. Слепой ты, не видишь ничего! Маркел говорит...
- Опять Маркел!
- ...Говорит: ты, Анна, не осуждай Алексея. Обожженный он. Изнутри обожженный. Заживет ожог - опять человеком станет.
- Какой еще... ожог? Что плетешь?
- Он говорит, у тебя душа обожженная. И ее может исцелить одно из двух: или очень-очень большая любовь, или такая же большая ненависть.
- Это кого же мне, интересно, ненавидеть? Тебя, что
ли?
- Зачем меня? Романа Ковалева!
- Кого-кого?
- Романа.
- Привет! А он-то при чем?
- Я думала, догадываешься. Маркел говорит: фамилия-то у вас одна не по случайности.
- Не понимаю.
- Захар Богачев ему вроде рассказал. Помнишь, который утонул? А Захару вроде Роман открылся. Что бросил он после войны жену с ребенком. Твою маму Лизой звали?
- Н-ну, Лизой. И что?
- И его жену будто тоже так...
- Постой, постой,- Алексей посмотрел по сторонам, словно искал чьей-нибудь поддержки.- Да не-ет, глупости!
Бывает так: одна какая-нибудь фраза, одна деталь, подробность вдруг возьмет и соединит в цепь разрозненные факты, которым мы прежде просто не придавали никакого значения. Так случилось и с Алексеем: он внимательно смотрел на Анюту и не видел ее. Говорил сам себе:
- С другой стороны, деревня на железе... В Германии служил... Да что я-то? Мало ли кто служил. А почему, собственно, не может быть? То-то он все выпытывал, что я да кто я.
Анюта смотрела на пего растерянно.
- Анюта, дорогая,- вдруг взмолился Алексей.- Ну скажи, что ты все это придумала!
- Не расстраивайся, Алеша. Ты не расстраивайся!.. Дура я, что сказала. Думала, помогу тебе.
Ладонью Алексей энергично потер щеку, стремительно прикидывая что-то в уме. "Как же мне теперь глядеть на тебя? - бормотал он.- Как на тебя глядеть?"
Он вдруг опустился на колени, вытащил чемодан и торопливо начал складывать вещи. Поняв наконец, что он собирается сделать, Анюта тихо спросила:
- А... ребята? А Лукин?
- Верно,- будто даже с облегчением спохватился Алексей. Задумался на минуту: - Записку оставлю.- И тут же: - Нет, лучше с дороги!
Когда я вернулся в барак, Борис, Шершавый и Лукин сидели каждый на своей койке и ожидали меня.
- Рассказывай,- коротко, точно отрубая, произнес бригадир.
Я начал рассказывать. Рассказывал, стараясь по возможности не прибавить от себя ничего, никаких подробностей. Слушали молча, с угрюмыми лицами.
Первым заговорил Шершавый:
- Н-ну, Маркел! Н-ну, змей! Плодится же такая пакость на земле... Всех столкнул, перессорил!
-- Положим, и Алешка... гусь,- возразил бригадир.
А мне вдруг увиделись Анютины тоскующие глаза.
- Ох, не торопитесь, люди добрые,- усомнился я,- Не так-то все это просто".