3
Не так-то все просто. Прошла педеля, вторая, а никаких вестей об Алексее не было.
А жизнь шла своим чередом. Бригаду Лукина преобразовали в комплексную и перевели на внутрихозяйственный расчет.
- Ну, Лукин,- ехидничал Шершавый,- тебе с твоим жмотным характером лучшего и желать не нужно.
- Болтай, болтай,- беззлобно отругивался бригадир.- А теперь и ты богатым дядей не будешь, начнешь экономить.
- Жди,- смеялся Серега.
- А куда ты денешься. Жизнь заставит.
Лукину обещали, как только придет эшелон с новичками, дать пополнение, и он грозил ребятам: "Вот погляжу, что за народ приедет, да и отделаюсь от вас. Узнаете тогда; что почем".
Повеселел Борис: кажется, их разногласия с Ларисой стали приближаться к мирному разрешению; повеселел и Сергей: каждый вечер он бежал теперь на занятия в школу. Лукин подсчитал в блокноте заработки последних дней и тоже заметно приободрился.
И только Роман ходил туча тучей. Он не пил больше, нет, но я-то слышал, как по ночам он скрежещет в темноте зубами. Утром он вставал с почерневшим от бессонницы лицом.
В последних числах октября, в один из дней, уже перед самым вечером комендант привел к нам низенького, с круглой стриженой головою и узкими глазами паренька-крепыша. На вид ему было лет шестнадцать - семнадцать.
- Вот прошу любить и жаловать,- представил комендант.- Новый жилец к вам.
- Очень рады,- за всех отозвался Серега. И тут же вежливо поинтересовался: - А что, уже и детей берут на стройку?
- Но-но,- погрозил пальцем комендант. И рассмеялся.
- И как тебя именуют, малыш? - не унимался Серега.
Малыш ответил довольно приятным тенорком:
- Шайдулин.- И подумав добавил: - Шараф Шайдулии. И сын у меня, между прочим, тоже Шараф.
- Сы-ын? - изумленно переспросил Шершавый.- Да кой же тебе годик?
- Двадцать два, а что?
- Вот именно, "а что"? - фыркнул Сергей.- Силё-ён, бродяга! - Это у него было высшей похвалой.- Ну давай, Шараф, устраивайся.- Он показал на пустующую койку Алексея, и мы молча переглянулись.
- Ты чувствуй себя как дома,- продолжал Шершавый.- Не бойся, не обидим.
- Я знаю,- серьезно кивнул Шайдулин.- Говорили, девятнадцатый барак - коммунистический! - И добавил: - Будет.
- Именно,- подтвердил Серега. - Будет. Это ты в точку.
Едва успев расположиться на койке, Шайдулин раскрыл свой пузатый фанерный баул, обклеенный какими-то картинками, и начал выкладывать на стол яблоки - редкость в здешних местах в эту пору года. Яблоки были некрупные, но ярко-розовые, они, казалось, просвечивали насквозь, в их сочном нутре плавали коричневые зернышки. От яблок шел такой восторженный июльский аромат, что в нашем бараке словно бы даже посветлело.
- Вот эт-то я понимаю! - воскликнул Борис.
- Да это что,- скромно не согласился Шайдулин.- Так, средние. У нас в Ташкенте вот такие есть.- Он развел ладони.
- Ну уж и такие? - усомнился Борис. Шайдулин поглядел на него снисходительно:
- И даже вот такие,- он еще шире раздвинул ладони.
- Мне подвинуться? - поинтересовался Шершавый.
Все засмеялись. Шайдулин первым.
- Угощаться надо,- сказал оп.- Кушать надо. - И ослепил нас улыбкой.
Так в пашей жизни появился Шараф Шайдулин.
4
Нет, ну это надо же! Посыльная Варвара, нескладный гусенок лапчатый в красных японских ботиках, с порога восторженно кричит:
- Коннитива, охаё! Здрасте, мужчины, доброе утро!
Еще даже не успев развязать платок, она грохает на стол коробку с тортом.
- Во! - восклицает.- Празднуем!
- Вар-ва-ра! - потрясенно шепчет Серега, и его быстрые веселые глаза светятся мальчишеским лукавством.- Что значил бы сей сон? Премия? Выигрыш?
Девушка раскрывает лакированную сумочку,- должно быть, первую в ее жизни настоящую сумочку,- достает какую-то бумажку и широким жестом протягивает ее Шершавому:
- Читай. Только вслух читай! - повелительно говорит она и, вскинув голову, становится в величественную позу.
- Ну-ну,- все еще с недоумением поглядывая на девушку, качает головой Шершавый. - Можно и вслух... "Гражданка Кунина В. А." Это кто же Кунина? Ты, что ли?
- А то,- с высоты своего величия кивает Варюха.- Читай, читай, не отвлекайся.
- "Кунина В. А. зачисляется на подготовительное отделение,- вполголоса читает Серега, и лицо его делается изумленным,- на подготовительный курс японского отделения Восточного факультета Государственного университета. Начало занятий..."
Он опускается на стул; его фигура, глаза, брови - все выражает неподдельное изумление.
- Вот вам и гражданка Кунина В. А.! - произносит он наконец. - Вот вам и Варюха-кнопка! "Начало занятий..." Надо же!
И тут происходит нечто вовсе уж невероятное.
- Какая я тебе кнопка, какая кнопка? - обиженно взрывается девушка. - Подлый у вас барак, вот что скажу. Никогда от вас доброго слова не услышишь. Кно-опка... А я-то бежала в магазин, еле-еле выпросила торт.
Серега разводит руками:
- Потрясен. Ошеломлен. Раздавлен! Варвара Купина, но всем законам вам полагается, как минимум - орден Славы. В нашем поселке достать торт? Ну, знаете!
- То-то и оно,- скромно вздыхает Варюшка.
- Посрамлен, Варенька,- прижав руку к груди, покаянно восклицает Шершавый. - И ты сейчас услышишь такие слова, каких даже Алексей Кирьянович для тебя не придумал бы. Ради такого случая мне даже Борькиного энзэ не жалко! - И поясняет: - Борька вчера пивом у Сычихи отоварился.
- Ладно уж. Валяй, открывай,- согласно вздыхает Борис и командует: - Шараф, бокалы!
Шараф понимает с полуслова. Он тотчас составляет в тесный кружок наши эмалированные кружки, граненые стаканы, потом лезет в свой чемодан и выгружает на стол остатки душистого среднеазиатского великолепия.
Серега артистически открывает бутылку; пиво пенится, а на стол - ни капельки: разливает по кружкам и стаканам.
- Постойте, постойте, а торт! - всполошилась Варюха. Она режет его, раскладывает по тарелкам.- Ешьте, пожалуйста.
- Вот тебе и почтарка, - говорит Серега и первым поднимает кружку. - Кунина В. А.,- патетически, с надрывом произносит он,- когда ты станешь самым знаменитым в стране востоковедом... и на площадях восхищенных городов тебе будут воздвигнуты прижизненные памятники в натуральную величину...
- Не намекай,- скромно говорит Варюха.
- ...А мы останемся безвестными тружениками кайла и штыковой лопаты... Об одном буду просить тогда: не отворачивайся при встрече, Кунина В. А.! И не делай, пожалуйста, вида, будто мы вообще никогда не были знакомы. Потому что мое сердце не перенесет этого. Я кончил.
- Новое дело! Пей, говорун.- Девушка оглядывает всех нас сияющими глазами.- Я сегодня такая счастливая!
Она храбро выпивает все до дна и опускается на стул. Шайдулии вытирает платком и пододвигает ей самое красивое яблоко, она машинально надкусывает его и тут же откладывает в сторону. И вдруг жалобно всхлипывает, шмыгая носом.
- Алеши нет,- по-девчоночьи размазывая слезы, говорит она.- Вот кто порадовался бы! Вы-то все думали, что это у нас так, чудачество. А он признавался, что восточными языками с детства интересуется. Он так необыкновенно про Японию рассказывал. Как папа про океан.- Она всхлипнула: - Ах, сэнсэй ты мой, сэнсэй!..
- Что уж там,- грубовато-участливо говорит Лукин.- Найдется твой сэнсэй
- Эх, Варвара, Варвара,- с неожиданной страстностью восклицает Шершавый.- Была бы ты чуть-чуть постарше, а я помоложе.
- Что было бы? - тихо произносит она.
- Ничего. Заслал бы на старинный манер сватов. Вон, Алексей Кирьянович, поди, не отказался бы сослужить службу. Как, Алексей Кирьянович?
- Надо полагать, да.
- Трепло ты, Сережка.- Девушка благодарно улыбается, отчего ее лицо вдруг становится мудрым и взрослым, встает, ладошкой смахивает с ресниц слезинки и начинает завязывать платок.
- "Чем меньше женщину мы любим,- грустно декламирует Шершавый,- тем больше нравимся мы ей!" - И не поймешь: дурачится он, или в самом деле ему грустно.
- Глядите, все знает,- насмешливо удивляется Варюшка.- Ладно, я побежала. Это ведь я так, на минутку, по дороге. У меня еще работы...
И уже в дверях прощально машет нам:
- Саёнара! До свиданья!
Глава двенадцатая
1
Человек начинается с самостоятельности. Без этого и думать не думай, что ты тоже личность.
Вот лежал я, прикрученный гуппером к этой окаянной скрипучей кровати, и мне казалось нет унизительнее состояния, и я уже готов был поверить, такова уж моя разнесчастная планида - от всех зависеть, все терпеть. А главное, не видеть того, ради чего ехал сюда: самой стройки.
А теперь! Теперь-то мне и черт не брат, и Галочка-Галина с ее ледяным взглядом распрекрасных глаз не устрашение.
Теперь я могу, правда, пока еще не каждое утро, но все-таки выбираться па улицу поселка; и в моем дневнике стали появляться такие записи:
"Тема для художника-публициста: утренняя толпа. В ней - все зримые и незримые приметы века..."
Только в эти дни я узнал, какое это действительно счастье - вставать чуть свет, мыться ледяной водой, завтракать вместе со всеми, за одним столом, с шутками-прибаутками, а потом выходить на улицу, в бодрящую прохладу утра, и вливаться в общий поток тех, кто, молча или перебрасываясь фразами, торопясь или вразвалочку, идет начинать свой день труда.
Молодежь - та чаще всего обсуждает спортивные новости: кто у кого выиграл, кто кому проиграл. Горячась, доказывают преимущества одной футбольной команды перед другою. Пожилые толкуют о политике, о международных делах. Или о детях: какие те непослушные, весь бы мир, им кажется, надо перекроить по-своему. Старики...
Впрочем, стариков в поселке нет.
Мне всегда казалось: то, что делают строители,- все равно, где бы и что бы они ни строили,- равнозначно чуду. Вот не было ничего. Никаких намеков на обжитость места. Тайга. Редколесье. Кустарник. Огненные саранки в траве, буйство пьяняще сладкого дикого жасмина. Разве что протянулась где-то чуть заметная тропочка, проложенная корневщиками или охотниками,- неопытный глаз горожанина и разглядит ее не всегда.
Потом придут геологи. Палатка у ручья: задымленный казанок на треноге над оранжевым танцующим огнем; неизменная старенькая гитара и песня:
А путь далек и долог,
И нельзя повернуть назад...
А потом явятся строители. И тут-то начинает вершиться чудо!
Древнеиндийские легенды утверждают: мир возник из Хаоса. Не знаю, как мир, а уж города наверняка возникают именно из него.
Сперва будет мешанина из кранов, опалубки, заляпанных ящиков с раствором цемента, штабелей кирпича и леса. Потом из всего этого, из сумятицы голосов, грохота взрывов, надсадного рева моторов, из всего того, что зовется коротким словом - стройка, начнут возникать контуры заводских корпусов. Шеренги первых улиц. Цепочки столбов электролинии.
Но это еще не промышленная стройка, это лишь ее преддверие, изначалье. Настоящая стройка начнется, когда, охрипнув от споров на планерках-пятиминутках, черные от летнего загара прорабы примутся перебрасывать силы строителей на доделку главного корпуса и корпусов вспомогательных,- не помню ни одного случая, чтобы где-нибудь обходилось без доделок, нужда в которых нередко обнаруживается в последнюю минуту.
И вот уже прибывают монтажники ставить машины в незавершенных, иной раз даже без крыши, огромных и гулких цехах, где над головами снуют ошалелые воробьи.
Монтажники - привилегированный парод; это не грабари или каменщики; парни, как правило, молодые, напористые, уверенные в себе. Они не работают, а творят, не просят, а требуют, потому что им-то уж ни в чем отказа не будет,- самый их приезд - доброе предзнаменование: стало быть, скоро всем хлопотам конец.
Но хотя до этого еще далеко, комбинат все-таки растет.
Ворчат иной раз ребята, под горячую руку, случается, такую критику разведут, что хоть все руководство стройки снимай, а начнут в преддверии Октябрьского праздника подводить итоги - и сами ахнут удивленно: сделано-то, оказывается, даже больше, чем полагалось по плану.
- А у рабочего человека,- убежденно подтверждает Лукин,- всегда так: глаза страшатся, руки делают.
У меня такое впечатление, что Лукин от всех этих событий даже подобрел. Теперь, бреясь по утрам, он нет-нет и замурлычет под нос, чего с ним прежде не случалось:
С чего начинается Родина?
С картинки в твоем букваре...
- Братцы, творится что-то немыслимое! - восклицает
Серега, а Борис тут же, недвусмысленно, показывает ему кулак: тс-с, не спугни песню.
С чего начинается Родина?
С заветной скамьи у ворот...
Два эшелона, один за другим доставили подкрепление - технику. Экскаваторы, скреперы, тракторы-тягачи шли со станции длинной колонной, и у въезда в поселок, там, где дорога делится на две: одна идет к складам, другая - к строительной площадке,- их встречали озорным звоном тарелок, уханьем барабана, всхлипыванием труб самодеятельного оркестра.
Тут же устроили митинг. Руденко взобрался на головную "Колхиду", сорвал кепку с седой головы, вскинул в широком жесте руку:
- Товарищи, други вы мои золотые! Вот теперь пойде-ет у нас дело живее!
Кто-то из молодых не растерялся, восторженно выкрикнул:
- Ур-ра! Качать Руденко!
Десятки рук потянулись к нему, стащили с машины, еще миг - и он распластанно взлетел вверх.
- Ой, братцы, не уроните!
Трактористы и шоферы, пригнавшие колонну, парни все как на подбор, многие из них вчерашние солдаты, в телогрейках и военных пилотках без звездочек,- стояли у машин и улыбались, радостно и растерянно. И тогда кто-то крикнул так же ликующе и звонко:
- Кача-ать их!.. Качать водителей!
И вмиг все перемешалось.
На берегу реки - там, где внизу мечется, суматошно кипит в холодной пене вода, противясь близкому ледоставу,- на поляне, откуда открывается вид на всю стройку, разожгли костры.
Мне идти туда трудно: должно быть, к перемене погоды разболелась нога; но и отсюда, с крыльца барака, видны были веселые, брызжущие искрами костры, вокруг которых суетилась молодежь, слышались песни; оттого, что между мною и этой молодежью лежало недоступное мне полукилометровое расстояние, мне было как-то по-особенному одиноко и печально.
Все чаще ловлю себя па том, что душою меня влечет к людям, к их веселью шуму и спорам, а вот сил-то нет. Видно, правы были древние, когда говорили: старость - это неизбежное противоречие между желанием и возможностями.
Я возвратился в барак. Здесь прохладно и сумеречно. Света не стал зажигать - стоял, прижавшись лбом к стеклу, и вспоминал стихи:
И мы пройдем, как вы прошли когда-то.
Фу ты, наважденье какое! Катя-Катерина, одна ты, наверное, поняла бы сейчас, что это со мною происходит.
Борис и Шершавый возвратились в одиннадцатом часу. Лукин - получасом раньше. Ребята еще полны неостывшими восторгами, перебивая друг друга, рассказывали мне, как здорово и интересно получилось это неожиданное торжество; какие пляски были и какой концерт, и как Руденко, растрогавшись, сказал: "Вот погодите, закончим стройку - такой пир отгрохаем!"
Лукин слушал их, беззвучно посмеиваясь. Сбоку, хитровато он поглядывал на Бориса.
- Эх, головы вы горячие! Выходит-то, я был прав: всему свое время?
- Да ладно тебе,- отмахнулся Борис.- Ну, накипело тогда - вот и погорячился.- Он вдруг всплеснул руками: - Граждане, а главного-то я вам не рассказал! Сегодня там увидел меня Солодов, начальник строительства. Отзывает в сторону и говорит: "Мы собираемся после Октябрьских праздников открывать курсы повышения квалификации. Не возьметесь ли вы ребятам физику читать?"
Шершавый даже присвистнул.
- Отказался?
- Да что я, с ума спятил, отказываться?
- Вот видишь,- без усмешки заметил бригадир.- И ты в люди начинаешь выходить. А то ведь такой оппортунизм развел! Из бригады теперь как - уходишь?
- Почему - ухожу? - удивился Борис.- Это же вечерами будут занятия.
- То-то,- смеется Шершавый.- Не забывай, кто тебя человеком сделал.