Баранку он перебрасывал с картинной лихостью, из ладони в ладонь, точно корабельный штурвал.
С мальчишески жадным любопытством всматривался я в заоконную темень: что же здесь успело перемениться за полтора года? Но разглядеть ничего было нельзя; дождь всё лил и лил. Мой станционный знакомый негромко похрапывал, уткнув нос во влажный брезент плаща, лишь изредка он вскидывал голову и бормотал что-то неразборчивое.
Поселок спал. Только два-три барака лимонно светились незашторенными окнами да от окраины, с той стороны, где, я помнил, должна была находиться электростанция, слышался грохот работающих машин.
Бараки были выстроены в шеренгу. Близ одного из них заливалась дурным лаем суматошная собачонка. Я замахнулся па нее - она отскочила, припадая к земле и захлебываясь от ярости.
На каждом шагу застревая в глине, я с трудом разыскал контору строительства.
Комендант спал, уронив голову на край стола. Рядом лежали фуражка, противогаз довоенного образца в зеленой вылинявшей сумке и нарукавная повязка с какими-то буквами.
- Кто, что? - комендант испуганно вскинул голову. - Что надо?
"На кого он похож? - подумал я. И вспомнил: - Ах, да, киноактер..." Несколько минут комендант глядел на меня обалдело: сон еще стоял омутом в его подпухших глазах. Потом он автоматически пошарил в столе, помотал головой, нацарапал на клочке бумаги несколько слов, сказал:
- Девятнадцатый барак.
Он уснул тут же, мгновенно,- я еще не успел даже закрыть за собою дверь.
И снова были проливной дождь, глина, рыжие пятна фонарей. На востоке, там, где проступала волнистая линия сопок, сквозь дождь начала обозначаться странная - и не розовая, и не желтая, а какая-то грязноватая, розово-оранжевая полоска.
Начиналось утро.
Глава вторая
1
Утро только начиналось: я сообразил, что пришел слишком рано. Люди досматривают сны. Но ведь не мокнуть же мне под дождем. Постоял. Соскреб щепочкой рыжую глину с сапог, решительно постучал. История повторяется. Тогда, в первый приезд, мне тоже пришлось будить па рассвете соседей по палатке.
- Кто?
- Приезжий.
Открыл пожилой человек в калошах на босу ногу, пиджак внакидку. Он зябко повел плечами, поглядел молча и выжидательно.
- Комендант сказал, у вас койка свободная.- Я протянул направление.
- Имеется.- Читать записку он не стал, а чуть отступил, пропуская меня, и кивнул в угол.
В бараке пахло теплым застоявшимся табачным дымом, деловито постукивал будильник. Пока я раздевался-разувался, пожилой прошел к своей постели.
- Лье-ет!..
- Не говорите,- сказал я.- Развезло. По дороге к вам три раза в грязи застревал.
- Что удивительного? - Он помолчал.- В других-то местах стройки с дорог, начинают. И это, между прочим, правильно.
Я поддакнул:
- Сколько трудностей снялось бы.
-- Сапоги просушить надо,- он сочувственно поцокал.- Утром печку протопим. Балуетесь? - протянул мне пачку папирос.
- Спасибо, я к одному сорту привык.
Мы закурили - он на своей койке, я на своей. Табак был влажноват, дым слегка горчил.
- Ну скажи, все наскрозь сыростью пропиталось,- пожилой сокрушенно покачал головою. Сказал без перехода: - Между прочим, фамилия мне - Лукин.
Я назвал себя. Он полюбопытствовал:
- Надолго в наши края?
- Как получится.
Лукин помолчал, прислушался к монотонному бормотанию дождя за окном, вздохнул чему-то своему и начал укладываться.
- Поспим, рано еще. Вам как: являться к начальству?
- Конечно.
- К скольки?
- От меня зависит.
- Тогда спите спокойно. Никуда оно не денется, начальство.
Он закинул руки за голову, долго молчал, вприщур разглядывая дымок папиросы, сказал задумчиво:
- Нет, как все-таки интересно жизнь придумана!.. Мотает тебя, мотает. По тайгам, по болотам... Иной бы уже давно плюнул: да провались оно, это скитание! Ан, нет - не успел одно достроить, уже хватаешься за другое.- Чуть повернулся ко мне: - На фронте был?
- Разумеется.
- Вот, бывало, залезешь после боя в блиндаж. Трое суток не будите - трое суток не проснусь. А чуть только команда - подскочишь, как встрепанный: куда что девалось! Значит, есть у человека кое-какие силенки в запасе?
Должно быть, это была его привычка - говорить с неопределенной интонацией, так что не сразу и поймешь, ищет ли он у тебя поддержки, просто ли рассуждает вслух сам с собою. Погасил папиросу:
- Ладно, спим.
И сразу отвернулся к стене. Лежал как-то по-детски - обе ладони под щекою. Сонно пробормотал:
- Штепсель около вас. Радио. Заорет - ребят разбудит.
2
Вот и место действия - барак на таежной стройке! У меня было странное, беспокойное ощущение, будто все это уже было со мною когда-то: и этот барак, и это дождливое утро, и эти смутные, пока еще нечеткие мысли о пьесе.
Утро в бараке наступает медленно.
Я лежу, закинув руки за голову, и, не торопясь, разглядываю барак. Слева от двери - самодельная вешалка, на ней несколько брезентовых плащей, пиджаки, фуражки.
Справа, в углу,- умывальник с подкидывающимся носиком. Рядом с ним полочка, на ней щетки, мыльницы. Будильник на столе все так же захлебывается в своей скороговорке, и под нее я медленно и зыбко погружаюсь в теплый сон.
Просыпаюсь от странного, неожиданного звука. Балалайка, что ли? Верно: балалайка. Обитатели барака уже не спят, и один из них, в трусах и оранжевой майке, облегающей плотное тело, неуверенно подбирает что-то на одной струне. Голову он склонил к плечу, лицо озабоченное.
Я вздрагиваю. Да нет, так не бывает! Уж очень все нарочито. И все-таки я не ошибаюсь. Вот, стало быть, какие невероятные вещи могут случаться. Ну и ну.
А, собственно, что тут особенного?
Он тем временем продолжал усердно терзать струну:
Льется дождичек. Льется дождичек.
Льется дождик с утра до вечера...
Балалайка дрянная, да и игрок не из лучших. Вот он склонился ухом к струне,-- ну конечно! Все та же круглая, лобастая голова! Сам себе удивляется:
- Гляди-ка, чо-то получается.
Балалайка тренькает с бестолковой пронзительностью, но ему это нравится.
- Слушай, Серега, имей совесть. Дай поспать человеку,- просит другой парень, тот, что у окна.
- Здрасте! Не выспался?
- Да я не о себе. Приезжий...
- А приезжему сейчас хоть из пушки пали,- смеется музыкант. И ухарски ударяет по струнам. Тут же кладет ладонь на струны, отчего они издают короткий, жалобный звук.- Хватит,- говорит он.- Хорошего понемножку. Алеха, знаешь чего? Вчера Светка...
- Это которая? - уточняет парень у окна.
- Ну рыженькая. Из КБО. Подъезжает ко мне: что-то, говорит, ваш Лешенька последнее время нигде не появляется?
- А ей что за печаль?
- Вот и я так считаю. Нельзя, говорю, ему на всякие пустяки драгоценное время растрачивать. У него, говорю, секретное государственное задание.
- Сморозил. А она?
- А она: "Ой, как интересно!" - Серега смешливо зажмурился, крутнул головой. - Я ей, веришь - нет, такого наплел - самому жутко стало!
- Э, она не из тех, кто поверит.
- Пове-ерила. Да знаешь ли ты, говорю, что Лешка теперь каждую минуту жизнью рискует. Наговорил ей чего-то про термоядерные реакции, силовые поля... Слушай, кстати, а что такое силовые поля?
- Темнота!
- И пусть,- невозмутимо кивает Серега.- Не всем быть академиками, вроде Борьки.- И внезапно предлагает:- Так как, братцы: скинемся, нет?
- Да скинуться не хитро,- подает голос еще один обитатель барака. Он читает, лежа на спине и удобно пристроив книгу на согнутых коленях. Переворачивает страницу.- Как бригадир скажет?..
Серега круто поворачивается к моему утреннему собеседнику: тот уж поднялся, раскладывает на столе пасьянс из каких-то бумаг. Рассеянно повторяет, думая о своем:
- Как бригадир скажет. Как скажет бри-га-дир.
Серега бросает на него быстрый, весело-удивленный взгляд.
- Мой бригадир, что я слышу? Или уже отставку дали?
- Иди ты, - необидчиво машет Лукин.- Ты бы еще Федосью, сторожиху, приплел.
- Ладно, а между нами, мужиками, как оно в самом деле?
- Отстань, говорю. Я на этот счет - человек твердых правил, ты же знаешь.
- Куда тверже,- с готовностью поддакивает Сергей.- Людка, учетчица, хоть сейчас подтвердит.
И заразительно смеется. Почему это я раньше не обращал внимания, что он удивительным образом меняется, когда смеется. Жестковатое лицо делается вроде бы добрее, глаза утопают в морщинах, но не в стариковских, напоминающих о возрасте, а в каких-то особых, веселых и беззаботных.
Лукин шутливо замахивается на него - и тоже не выдерживает, смеется; верхний зуб спереди у него по-детски щербатый.
- А что - Людка? - настораживается Алексей. - Там же, по-моему, есть кому окружать ее вниманием? Этот дылда-бульдозерист из шестого барака?
- Какой там бульдозерист,- не унимается Серега.- Наш Лукин, как-никак,- начальство. Ты когда-нибудь понаблюдай, как он с нею наряды оформляет...
- Серега! Дам по шее,- предупреждает бригадир.
- А это уже превышение власти,- все еще смеется парень, и бригадир сокрушенно разводит руками: вот и возьми его!
Я с интересом понаблюдаю за Лукиным. Любопытный это, судя по всему, человеческий тип. На первое впечатление ни за что не определишь, кто он: бухгалтер? Врач? Разнорабочий? Все одинаково подходит. И все - не по нему. На нем старенькая ковбойка, она вылиняла от частых стирок, а все равно: будто только что из прачечной. Борта такого же старенького пиджака, распятого на спинке стула, жестяно остры. На одном из них какой-то большой значок, на другом - орденская планка: воевал человек, в тылах не отсиживался. Щеки выбриты до синевы,- когда успел? Короткие, легонько тронутые сединой усы тщательно ухожены. Аккуратный, видать, мужчина,- ничего не скажешь; такие и в делах, и в речах, и в поведении - во всем одинаковы.
- Вроде все на сегодня,- он отрывает взгляд от бумаг, медленно и с удовольствием потягивается. Переспрашивает, будто и не участвовал минуту назад в разговоре: - Говоришь, скинуться?
- Кто пойдет, вот главное? - вмешивается Борис.- Хороший хозяин собаку не выгонит.
Я разглядываю его. Он кудряв, ясноглаз и, как выражались когда-то, топок в кости. Такие обычно склонны к аффектации.
- Что ты, Боренька,- серьезно возражает Серега. - Какой дурак собаку за водкой гоняет? Под дождь - человека, тот все сдюжит.
Лукин неспешно снимает пиджак, щелчками сбивает с него невидимые соринки. Говорит хмуро:
- Прорабу в уши эти бы самые слова. Он тебе в ножки поклонится. Ему чем дольше ливень, тем меньше спроса. Разведет руками: стихия! И взятки гладки.
- Стихия и есть.- Привычным жестом, не отрывая взгляда от страницы, Борис нащупывает на краю тумбочки сигареты. Потом, отложив книгу в сторону, он рывком сел, подтянув колени к подбородку. - Вчера иду -навстречу этот... Ну, придурок, сектант.
- Маркел, что ли? - настораживается Серега.
- Он самый. "А что, говорит, я предсказывал? Эти спутники еще наделают. Разверзнутся хляби небесные, а кто заштопывать будет?"
Серега перекидывает балалайку с руки на руку, насмешливо хмыкает:
- Это еще разобраться надо: придурок ли? Его голыми руками не бери - наколешься. Мы вот лапти сушим, а он со своей бригадой знай шурует себе. Дождь не дождь, погода не погода,- хоть камни с неба.
- Ну и что?
- А ты сам прикинь, ты ж бригадир. Попробуй-ка не вывесить их потом на Доску почета? Дискриминация.
Серега вешает балалайку на гвоздик, снова напоминает:
- Так как, мужики, насчет конструктивного предложения?
- Я за. - Борис тут же лезет в тумбочку за деньгами,- Приезжий как?
- Пусть спит. Не тревожь.
- Пусть... Значит, четверо.
- Трое,- равнодушно поправляет Алексей и поворачивается на бок. Теперь я могу разглядеть его внимательнее. Изо всех четверых он, пожалуй, самый красивый. У него смуглая кожа южанина, темные, жестковатые кудри, небрежно падающие на высокий лоб, влажно блестящие глаза, капризный изгиб губ.
- А что так, Лешенька? - Серега участливо подсаживается к нему.- Валюта иссякла? Могу в долгосрочный дать. Умеренные проценты.
- Не балагань! - Алексей делает резкий жест.- Осточертело, понимаешь? А если дождь еще полмесяца? Пойдешь, как Роман Ковалев, по баракам пустые бутылки собирать?
- Ска-за-нул! - Серега даже присвистнул. - Рассуди: Роман - кто? Забулдыга. Люмпен. А кто мы? Цвет рабочего класса.
- Молчал бы уж лучше,- Алексей поводит в его сторону отчужденным взглядом.- Борис, кинь сигарету.
- Вообще-то Алешка прав,- не сразу отзывается Лукин. Мыслями он сейчас где-то далеко. И вдруг соглашается: - Ладно. Все равно - ни работы, ни развлечения.
Серега гремит коробком, достает три спички, головку одной обламывает.
- Граждане, прошу. От судьбы не уйдешь, как говорила знакомая цыганка.
Обломанная спичка достается ему самому. Борис насмешливо фыркает, бригадир покачивает головою.
- "Мне отмщение, и аз воздам",- насмешливо произнес Алексей.
- Чего, чего?
- Ничего. Эпиграф к "Анне Карениной". Проходил, что такое эпиграф?
Алексей встает, идет к умывальнику.
- Катись ты, знаешь...- Серега становится на колени, разыскивает что-под кроватью.- За Библию иди вон с Маркелом потолкуй. Поймете друг друга.
- Еще бы,- отфыркиваясь от струи воды, соглашается Алексей.- Маркел дело знает. Он мокнет - так хоть что-то получит. А ты свои отнесешь.
- Ла-адно.- Серега натягивает сапоги и обеими ладонями приглаживает снизу вверх голенища.- Испугал ерша водичкой... Рокан бы сейчас. Рыбацкий, как у нас на Каспии.
- А ты что, и на Каспий успел? - искренне удивляется Алексей.
- Привет! Без малого шесть месяцев на СРТ ходил.
- И в каких же чинах-званиях? - интересуется Лукин.
- А ни в каких. Рядовой, необученный. Правда, потом повысили: вожаковым сделали. Растут люди!
- Вожаковой - это вроде бригадира?
- Серость! Не скажи при ком. Вожак - это трос, который ведет сеть, понял? А вожаковой - кто укладывает его в таком специальном трюме. - Он ухмыляется. - Вот где, братцы мои, житуха была!
- Легкая работенка?
- Попробовал бы! Хребтовая, до посинения. Бывало, рыба пойдет - на палубе, верите, столпотворение! Стоишь, до пупа в слизи,- душу выворачивает. По палубе, как по катку ходишь: того и гляди, ноги разъедутся... А она все идет и идет, рыба-то. Гребешь ее, гребешь, все равно, окаянная, не убывает. Верите - нет: до кубрика, бывало, только что не на четвереньках добираемся. Попадаем в ящики - стреляй, не проснемся...
- Это и есть житуха?
- Зато! - Серега поднимает палец.- Зато в остальное время - ты сам себе заглавный человек! Хоть кино смотри, хошь мечтай, хошь бабам письма сочиняй.
- Тебя послушать...- насмешливо замечает Лукин.
Серега невозмутим.
- А что? На берег сойдешь - бат-тюшки мои, золотая мечта в полосочку! Валюта в кармане похрустывает. Швейцар дверь перед тобой распахивает. Кожанку с плеча подхватывает. А тебе хоть бы что! Мы, мол, и не такое видывали.- Серега смешливо дергает носом.- Официанты навстречу бегут: пожалте, Сергей Степаныч. Милости просим, Сергей Степаныч!..
- Не густо же твои мечты замешены, Сергей Степаныч,- насмешливо бросает Лукин.
Но Серега и на этот раз не отвечает ему. Не поймешь, дурачится он или всерьез говорит.
Я с интересом приглядываюсь к нему: когда же все-таки он серьезный, а когда - вот так, балагурит? И впервые ловлю себя на неожиданной мысли: а ведь ничего неожиданного в этом сегодняшнем поведении Сергея нет. Он и тогда, полтора года назад, произвел на меня впечатление человека с резко, до крайностей, меняющимся настроением, неожиданного в своих поступках и словах.
- Ты вот что,- напоминает Лукин.- Собрался - иди, а нет - так нет, и нечего было голову морочить.
Лукин, по-видимому, любит ясность во всем.
- Спешу, мой бригадир. Спешу. - Уже с порога Серега вдруг; оборачивается к Борису, командует: - Академик, ставь-ка сковородку.
И исчезает.
Глава третья
1
Он исчезает, а в бараке наступает тишина. И тогда становится отчетливо слышно, как дождь с остервенением бьет по крыше.
Борис поднимается, берет с полки давно не чищенный примус, ставит его на край стола и начинает водить поршнем взад-вперед, хлюп-хлюп. Так он хлюпает несколько минут, потом выпрямляется и тыльной стороной ладони проводит по высокому лбу.
- Будь он неладен! Тут еще полгода - перестанешь понимать, в каком веке живешь. Бригадир, ответь: где же обещанная техника?
- Это насчет примуса? - в голосе Лукина откровенная насмешка. Он начинает складывать стопочкой свои бумаги, ладонями выравнивая их с обеих сторон.
Я наблюдаю, как он это делает, и почему-то снова думаю: глядя на его руки, ни за что не скажешь, что это руки рабочего.
- Да при чем тут примус?! - взрывается Борис.- Я серьезно. Живем! Вонючий примус, кайло, штыковая лопата... Варварство это - колоть орехи микроскопом.
- Не ори, человека разбудишь. Скажи пожалуйста! Это ты, что ли, микроскоп?
- А хоть бы! Я вот этими пальцами,- Борис на миг отпускает насос примуса и показывает свои пальцы в керосине. Они у него длинные и тонкие.- Я этими пальцами сложнейшие механизмы собирал. Электронику.
Алексей поворачивается на живот, ударами кулака взбивает подушку и углом подсовывает ее под себя. Усмехается:
- Утро воспоминаний.
- Молчи, твое дело десятое,- с неожиданной резкостью обрывает его Борис.- Нет, ты, бригадир, все-таки не уходи от ответа. Ты вдумайся: ехал человек сюда, верил, надеялся...
- А, собственно, чем ты недоволен?
- ...Надеялся,- будто не слыша, продолжает Борис и возбужденно жестикулирует. - А что получилось? До мечты - как до звезды, а кайло - пожалуйста, вот оно. Вкалывай, Борис Николаевич. Ликуй, грабарь... Доставай сало, где оно там у тебя?
Чем больше накаляется Борис (а мне-то в первые минуты показался он этаким тихоней!), тем невозмутимее делается Лукин.
- Эк тебя прорвало,- произносит он, не глядя на Бориса. Неторопливо, с обстоятельностью, как, должно быть, делает вообще все, он перекладывает в тумбочку бумаги, вытягивает из-под койки фанерный баул, с какими строители разъезжали по стране после войны, и достает кусок сала в холщовой тряпице. Прикидывает на руке.
- Да не колдуй ты,- нетерпеливо поторапливает Борис.- Глядеть противно...
- Последнее,- с сожалением замечает бригадир и начинает открывать перочинный ножик. Открывает, а сам нет-нет да и поглядит на Бориса с веселым любопытством.- С чего это ты завелся? - спрашивает он.- Серега небось еще и до Сычихи добежать не успел.
- А, провались она, Сычиха! - снова взрывается Борис.- Да хоть на сале-то не экономь.