- А вот теперь глядите,- снова заговорил Алексей.- Эти романтики жрут кашалота какого-то, моются вместо ванной в бочке из-под бензина... И внушают себе: заметьте, не им кто-нибудь, а сами себе внушают, что вот это и есть романтика! Флибустьеры, как же! А флибустьеры, между прочим, были уголовники. Бандюги, по-современному.
Серега с дурашливой восторженностью всплескивает руками, однако взгляд его при этом остается выжидательно холоден и цепок:
- Все знает!
- Ее, знаете, кто в таком виде придумал, эту романтику? - Алексей усмехается.- Кому неохота выговора огребать.. За то, что не сумели быт рабочих устроить.
Лукин глядит исподлобья, беззвучно выстукивая что-то пальцами на клеенке.
Я понимаю, что это не тот случай, когда можно отшутиться. Чтобы обдумать ответ, начинаю медленно, очень медленно закуривать, спички у меня то гаснут; то ломаются. Серега молча подносит огонек зажигалки.
- Дорогой мой,- наконец говорю я,- ну нельзя же так обобщать! Вполне возможно, вам и не повезло: руководитель службы быта оказался разгильдяем. А зачем же романтику-то - под корень?!
- Э, знакомая песня,- отмахнулся Алексей.- Нельзя обобщать. А, собственно, почему - нельзя? Обобщение - оно же не из воздуха, оно из таких вот фактов.
Должно быть, он прав. Но и я тоже был бы, вероятно, прав, если бы возразил, что даже десяток нерадивых администраторов - еще не причина для "мировой скорби". Помедлив, осторожно уточняю:
- Я так понимаю - дело не только в дожде?
- Проницательно! - Алексей останавливается прямо напротив меня.- Дело еще и в том, что мы несостоятельными оказались. Обещание дали, а кишка тонка. Шершавый, налей и мне.
Шершавый? В этот миг ловлю на себе осторожный, выжидательный взгляд Сергея. Тот берет стакан, наливает в него и молча протягивает Алексею.
Та-ак... Значит, Шершавый? Но мне нельзя подать вида, что я обратил на это внимание. Говорю равнодушно:
- Вот приглядываюсь я к вам, Алеша, и удивляюсь, как это у вас все: вроде бы и правильно и... как-то навыворот. Раздраженно, что ли?
Бригадир глядит на меня так, как глядят, прислушиваясь к неожиданным дальним звукам: напряженно и с удивлением.
- Послушайте, товарищ...- Алексей медленно бледнеет.- Вы, собственно, с какой целью сюда приехали?!
- Это имеет значение? - Мы смотрим друг другу в глаза. Глаза у него яростные, их голубизна потемнела.- Писать.
- Что... писать? - оторопел Алексей.
- Еще и сам не знаю. Может, повесть. Может, пьесу. Скорее, пьесу.
Классическая немая сцена. Алексей, по-моему, даже забыл, о чем он начал говорить. Скажи человеку, что ты бухгалтер, прокурор, зубной-техник - поверит, ни сомневаться, ни расспрашивать не будет. А стоит сказать - писатель, как возникает вот такая всеобщая неловкость.
Первым приходит в себя Борис.
- Здо-рово! - произносит он.- Под одной крышей, в одной комнате. Начни рассказывать - не поверят!
Ох, ответил бы я сейчас ему, но в это мгновение рывком, широко распахивается дверь, и на пороге возникает нечто. Именно нечто. Оно крохотного росточка, с головою укрыто кухонной клеенкой, по которой на порожек стекает рыжая вода.
Глава четвертая
1
- Здрасте, здрасте,- певучим голосочком восклицает нечто, скидывает клеенку и оказывается девчоночкой лет шестнадцати - семнадцати, с трогательной светло-рыжей челочкой, вздернутым носиком и чуть раскосенькими плутоватыми глазами.
- Здорово, если не шутишь,- за всех отвечает бригадир и почему-то усмехается.
А девчоночка вдруг картинно приседает в реверансе перед Алексеем и все тем же детским голоском произносит:
- Коннитива, Алеша-сан! Гокиген икагадэсука?
- Коннитива, Варюха,- смеясь, отвечает Алексей.- Ничего поживаю.- И жестом приглашает: - Садись к столу, хозяйкой будешь.
- Аригато,- качает головой Варюха.- Спасибо.
Но Алексей не отстает:
- Чего там - аригато. Небось голодная с утра, а все скромничаешь.- Он спохватывается и представляет мне: - Это наша Варюха. Посыльная при конторе. Варюха, поздоровайся с дядей.
Девчушка делает реверанс и передо мною. И почему-то говорит:
- Сумимасэн. Извините.
При этом она улыбается всем своим лицом. Глазами, губами. Взлетом тоненьких выщипанных бровей. Ямочками на пухлых щеках.
- А это на ней боты,- неумолимо продолжает Алексей.- Японские. Варюх, показала бы клеймо!
Девчушка хитренько смеется и тянет, будто песенку:
- Вакаримасэн. Не понимаю.
- Откуда вы знаете японский? - удивляюсь я.
Но Алексей хохочет:
- С чего это вы взяли? Мы с нею просто так, от нечего делать, договор заключили: кто быстрее вызубрит русско-японский разговорник. Уж очень там слова... неудобные,- и он улыбается девчушке заговорщически: - Было дело, Варюха?
Та молча кивает, подсаживается к столу, курносым носом нюхает: что там осталось на сковородке? Морщится.
- Неужто не нравится? - удивляется Лукин.- А нам вроде ничего.
- Сумнмасэн, - говорит Варюха. - Извините. - И, сбившись с тона, удивленно восклицает: - С утра водку дуете?
Серега испуганно округляет глаза:
- Ты что, Варюха! Скажешь. Это же "Мартель" - лучший французский коньяк.
Борис начинает пододвигать консервы, ломти хлеба - все, что есть съедобного на столе, говорит в тон Сереге:
- А вот, пожалуйста, лимоны, устрицы, омары. Не желаете?
- О, "Мартель" не в моем вкусе. И потом, врачи назначили мне диету.- Она решительно отодвигает стул, встает: - Лешенька-Леша, можно тебя на минутку?
- Давай при всех,- рассмеялся Лукин.- Все равно слышим.
- Слышите, да не видите. - Она отвела Алексея в угол, жаркой скороговоркой пробормотала: - Велено передать - будут ожидать. Ждут ответа, как соловей лета.
- Пон-нятно,- протянул Борис. - Почтамт заработал. Неужели из-за этого шла? - Борис кивнул на записку.- Там же реки разливанные!
Варюха растерянно заморгала:
- Вот тебе и коннитива! Дура непричесанная, надо же, так бы и ушла...- Она круто повернулась к Лукину: - Дядька Черномор, прораб велел явиться. Одного, говорит, пусть оставят дневалить, остальным - аллюр три креста. А что это такое - аллюр три креста?
- Тайный шифр, тебе не понять.- Лукин нехотя поднимается из-за стола.- Что это ему приспичило? Полчаса не прошло, как виделись.
- А мне не докладывают,- отозвалась Варюха и напомнила Алексею: - Так как: передать что, нет?
- Передай, что в дождливое лето соловьи не поют,- жестковато усмехнулся тот.
Варюха вскинула голову:
- Ну да, чтоб она опять полдня ревела? - Словно ища поддержки, повернулась в нашу сторону. - Тихоня... Что-нибудь этакое загадочное завернет, а нам потом за валерьянкой бегать. Не понимаю, что она в нем нашла?
- Сами удивляемся,- поддакнул Борис.- Мало ли девчонок на стройке?
Серега фыркнул в кулак.
- То ли дело его Лариска!
- А что - Лариска? - вскинулся Борис.- Она-то тут при чем?
- Молчи, сердцеед! - Серега дурашливо затянул: - "Ох, не ходите, девки, замуж..."
- Вот такие дела, Варенька,- заключил Борис.
А та почему-то неожиданно обиделась.
- Смотри,- погрозила Борису.- Уведут Лариску из-под носа - обхохочемся.
- Ах, коварное существо,- притворно возмутился Борис. - Сгинь!..
- Варенька, рыбонька,- вмешался Алексей.- А и верно: не пора ли тебе. Мужское общество, табачный дым: Детям это вредно.
- Анюта, Анюта, кого ты полюбила? - трагически воскликнула девушка.- Раз вы так, не буду больше записок носить! Хоть погибайте от своей любви. И словарь с тобой, Алеша, зубрить не буду! - Она зачем-то поклонилась в мою сторону.- Гомэн кудасай. Прошу прощения.
Лукин тем временем одевался, ворчал:
- Ч-черт его дернул! С дурной головой и ногам покоя нет. Придешь, а там - какой-нибудь пустяк. Наряды выверить. Сальдо-бульдо.- Он застегнул плащ, поднял капюшон, напомнил: - Вы вот что, хлопцы. Треп трепом, а собирайтесь, коли зовут.- Потом повернулся ко мне: - Как: останетесь или уйдете?
- Чуть погодя.
- Остаешься за дневального,- приказал бригадир Сереге.- Убрать тут все, подмести.
- Одеколончиком побрызгать,- подхватил тот, но Лукин лишь погрозил пальцем:
- Не дури! Они ушли.
Остались мы с Серегой.
2
Мы остались вдвоем, и только тут я понял, что все это время, пока мы спорили о романтике и пили тепловатую водку, и позднее, когда у меня возникла эта стычка с Алексеем и когда пришла забавная Варюшка,- все это время я думал об одном и том же. О Сереге. Слушал, говорил, смеялся, а думать продолжал о своем.
И он, знаю, тоже думал. Обо мне.
Сейчас нам обоим не по себе, и мы это оба понимаем, и оба - уверен! - думаем: лучше б не было ее, этой минуты. Сергей без надобности двигает, будто пересчитывая, пустые стаканы, гремит вилками и ножами. И упорно не поднимает взгляда. Я тоже молчу.
Наконец он говорит чуть глуховато и с неожиданной хрипотцою:
- Варюшка-кнопка... На Надежду Румянцеву здорово похожа, верно? - И набирается мужества: - Так что: ознаменуем встречу, Алексей Кирьянович?
- А стоит? Вряд ли она вам так уж приятна.- Я решительно отодвинул в сторону свой стакан.
- Как хотите! - Подрагивающей рукой Серега наливает в стакан, пьет не закусывая, тянется за сигаретой, закуривает, и все это - не глядя, упорно не глядя в мою сторону.- Стало быть, узнали?
- А вы как думали?
Я-то думал... Мир велик.
- Мир способен и расширяться и суживаться. В зависимости от обстоятельств.
Трудная долгая пауза. Дальнейший наш разговор выглядит примерно так:
ОН: Понял. Пойдете до начальства?
Я: И для этого я вас все утро не узнавал?
ОН: Ценю... Да ведь и то учесть: кто в молодости не ошибался?
Я: А вот это бросьте! Вам сейчас сколько: двадцать пять?
ОН: Годик лишку добавили.
Я: А тогда было двадцать два. Только и разницы.
ОН: И тоже понял... Значит, я вам зачем-то нужен!
Он и тогда обезоруживал меня своей привычкой задавать вопросы напрямик. В лоб. Мне кажется, он просто не способен на поиск необходимых путей в разговоре.
- Зачем вы мне можете быть нужны, Бугаенко? Кстати, откуда это: Шершавый? Кличка?
- Почему? Фамилия,- возражает Серега.- Паспорт могу показать. В одном месте напутали, ну я не настаивал на уточнении.- Впервые за все это время он посмотрел на меня, не опуская взгляда.- Вы, Алексей Кирьянович, не из тех, кто страдает интеллигентской мягкотелостью. Писатель - писатель, а я помню, как ударили Косого, когда загорелся продсклад.
- И я помню. Да уж очень интересно узнать, какие корни пустило в вас время.
Шершавый стремительно поднялся, рывком, немножко театрально рванул рубаху на груди.
- А никаких! Во, чистенький. Ни одна статья не подходит. Кроме вашей.
Птенец ты, нахальный птенец, вот что я тебе скажу. Еще и перья топорщишь. Ну да ведь я понимаю, это совсем не от храбрости, а скорее наоборот.
Мне вдруг вспомнилось: когда-то, лет двадцать назад, меня, убежденного неохотника, друзья сманили на осеннюю охоту. В первый и в последний раз в моей жизни. Я так пи разу тогда не выстрелил, зато навсегда запомнил, как, раскинув устрашающе крылья, бросилась мне навстречу какая-то пичуга, когда среди кустарников я обнаружил в траве затаившийся выводок.
Я долго, изучающе разглядываю Сергея: что там ни говорите, а ладно скроен и крепко сшит этот настороженный угловатый парень.
- Зачем вы сюда вернулись, Бугаенко?
По мимолетной тени на его лице понял: ждал он именно этого вопроса. Заговорил, и голос его звучал искренне:
- Поверьте, сам не знаю! Честное слово... Я это время где только не мотался. Был, как говорится, рыбаком и моряком, пекарем и лекарем. А у самого - ну, верите! - ночи не было, чтоб не вспомнил об этих местах. Не вытерпел, махнул на все. И вот - приехал.- Он помедлил: - Так все-таки, Алексей Кирьянович, зачем я вам нужен?
Черт возьми, а еще говорят: сидят писатели, из пальца сюжеты высасывают. Да жизнь такое нагромоздит, такое насочиняет, что диву дашься!
- Если я вам покажу ампутированную ступню,- а это случилось по вашей вине, Бугаенко... - вы решите, я ищу вас, чтобы расквитаться. Если выну искусственную челюсть,- а без зубов я остался тоже из-за вас, Бугаенко,- вы еще более уверуете, что я вас разыскиваю. И ошибетесь.
Договорить не успеваю: Сергей поднимает голову, прислушивается и стремительно идет к двери:
- Входи, Анюта, входи. Что ты там за дверью?
3
За руку, будто ребенка, он вводит высокую девушку в блестящей от дождя "болонье".
- Вот, Алексей Кирьянович, полюбуйтесь: мокнет, а не идет. Заробела.
- Ничего я не заробела. Выдумаешь,- еще более смущается девушка.- Просто на минутку остановилась.
- Ла-адно, остановилась,- Серега помогает ей снять "болонью", усаживает возле стола, бросается подогреть чайник; все это он делает с несвойственной ему суетливостью, но девушка жестом останавливает: спасибо, не надо, ничего не надо.
- А я сидела-сидела,- говорит она, и голос у нее какой-то бесцветный.- На работу опять никто не пошел. Скучища! Девчонки платья перекраивают, я к этому всегда неприспособленная была. Дай, думаю, пойду к соседям.
- А соседей прораб по тревоге вызвал,- не ожидая вопроса, поясняет Серега.
- Что так?
- А шут его знает! Тучи метлой разгонять, не иначе.
- И то...
Она говорит, а я сбоку внимательно разглядываю их. Удивительное превращение: лицо у Шершавого светится; движения его заботливы и предупредительны, даже голос вдруг стал иным, совсем не тем напряженно-ломким, каким он был еще несколько минут назад.
- Держи полотенце,- командует Серега.- Волосы-то, глянь, мокрые. Так и простудиться...
Девушка послушно отжимает в ладонях влажную тяжелую косу и говорит, обращаясь почему-то главным образом ко мне:
- Смехота! У нас крыша худая. Ночью девчонки визжат. Вода сверху, прямо на койки. Мы уж тазы, кастрюли, ведра - все, что можно, собрали.
- А починить?
- Комендант говорит: когда сухо - незачем. А в дождь - какой тронутый на крышу полезет?
Мы перебрасываемся еще десятком таких же ничего не значащих фраз, но все трое понимаем, что это - так, для заполнения пауз. Внезапно Шершавый произносит, глядя на Анюту:
- Хочешь, отгадаю?
- Что?
- О чем собираешься спросить?
Она смеется, но как-то растерянно:
- Все равно правды не скажу. Я скрытная.
- Ты-то? - Шершавый глядит на нее, как на неразумного ребенка. И добавляет вполголоса: - Злится Анюта. Подойти невозможно.
- А почему, как думаешь? - с тоской, тоже вполголоса спрашивает девушка.
Шершавый невесело вздыхает.
- Вот вся и раскрылась. А говоришь, скрытная. Горе ты луковое.
Анюта как-то по-девчоночьи теребит пальцами кончик косы:
- Зачем так? Товарищ что подумает?
Я вмешиваюсь внезапно, сам еще не отдавая себе отчета, зачем это делаю:
- Хотите, девушка, совет дам?
Наверное, это было сейчас неуместным: и то, что я заговорил, и мой пошловато-самонадеянный тон,- подумаешь, ментор отыскался. Да, собственно, кто ты такой - учить человека?
Но Анюта не удивилась. Произнесла как-то устало и взросло, со вздохом:
- Не помогут мне советы.
- В ваши-то годы!
- Вот именно! - вставляет Шершавый.
- А совет нехитрый: время от времени вспоминать, что Онегин говорил Татьяне.
Анюта вскидывает на меня удивленный взгляд.
- "Учитесь властвовать собой". Властвовать, понимаете?
- А я тебе что твержу? - вмешивается Серега.- Вот ведь и Алексей Кирьянович то же самое.
- ...И не шлите никаких записочек. Только не обижайтесь, пожалуйста, на меня.
- Как? Вы и это знаете? - испуганно спрашивает Анюта.
- Я так давно живу на свете!..
Анюта внезапно заплакала, спрятав лицо в ладони.
- Ты что? - всполошился Шершавый.- Что ты, глупая?.. Вот еще, выдумала! Перестань.- Шершавый окончательно растерялся, и что-то жалкое появилось во всем его облике, в суетливости, с какой он пытался так и этак отвлечь девушку.- Ну да перестань. Видеть не могу девчоночьих слез.
Он кинулся к своей тумбочке, достал чистый носовой платок, взял Анюту за подбородок:
- Ну-ка, погляди на меня. Страхолюдина! На, вытри слезы.
Девушка берет платок машинально и так же машинально проводит им по лицу.
- Табаком пахнет...
А Серега, минуту подумав, срывается с места.
- Погоди, я тебе сейчас чего дам! - Из той же тумбочки он извлекает расписной, с глазурью, плоский пряник. - Держи. Сычиха на сдачу дала. Держи, держи..
Анюта как-то по-детски, беспомощно улыбается:
- Чудной ты!..
И Серега согласно кивает:
- Чудной и есть. Ты только не реви, не реви больше.
- А у нас такие на ярмарках продавали. В Ливнях,- без видимой связи вдруг произносит Анюта.- Пряники, а еще я любила вафельные трубочки. С кремом, знаешь? Горячие, па-ахнут!
- Видишь, и повеселела! - обрадовался Серега.- Слушай, может, водки выпьешь? Хотя что я? Лучше я сам - И он стал лить в стакан, расплескивая. Выпил одним глотком, поморщился с отвращением.- Никогда не пробуй, гадость немыслимая.
- Не пил бы ты,- робко посоветовала Анюта.
Он сделал какой-то неопределенный жест: мол, пей не пей, мне теперь уж все равно.
- А вафельные трубочки и тут будут! - вдруг уверенно закончил он.- Дай город построить. Ярмарки тоже будут.- Он все более воодушевлялся, глаза у него блестели, но я мог поручиться: именно сейчас он трезвее трезвого.- И кондитерские тоже будут. С неоновыми буквами, с зеркальными витринами...
- И с разноцветными столиками-стульями,- вставила Анюта, заражаясь его воодушевлением.