Сходным образом поступил писатель в единственной своей пьесе "Постояльцы" (1971), приоткрыв завесу над таинственной деятельностью грозной комиссии, нагрянувшей в колхоз для изучения вопроса и принятия мер. По идейно-тематическому содержанию пьеса эта находится как бы между "Кандидатом наук" и статьей "О реках, почвах и прочем". В ней испытывают хитрый аппарат по засасыванию мелких грызунов, измышленный еще Ираклием Подсушкой, а председателю колхоза вменяют в вину, что он слишком медленно губит свои малые реки. Комиссия, за исключением одного наивного, слабо воспитанного отщепенца, превосходна. Она источает змеиную мудрость и профессионально плетет интригу против председателя. Постояльцы дома приезжих, члены комиссии - "специалист по осушению" Чекмарь, "специалист-кормовик" Бояров и его секретарь-сподвижник Лапкин, - люди родственного, как бы воспаряющего над землей духа и того же направления ума.
Факты - подождут, "как поставить вопрос" - вот что важно для такого направления.
Как повсюду у Троепольского, знание людей этого рода, их устройства - поразительное. Схвачено типовое: повадки, язык, способы рассуждения, правила морали. Снова вскрыта механика неправедного, постыдного дела, но разрушена она иным, чем в "Кандидате наук", путем. Колхозники не ждут помощи со стороны, не пишут жалоб и заявлений, а сами, ввергнув постояльцев в поистине смешное, дурацкое положение, заставляют их удалиться несолоно хлебавши. Писателю удалось выявить всю вредность постояльческого занятия, его трусливую подоплеку, его неспособность пересилить веселое здравомыслие народа.
Быстро получив признание как писатель сатирический, Троепольский не мог не задуматься над положением и перспективами жанра сатиры, над своим к нему отношением, над природой собственного таланта.
Отстаивая правомочность жанра, его пользу, как бы даже обороняя его, Троепольский объяснял: "Советская сатира не есть обличение нашего общества вообще; советская сатира есть обличение сил, мешающих движению общества вперед", "сама борьба со старым есть главная суть положительного элемента в обществе, в человеке".
Очищающая, оздоровительная работа сатиры для Троепольского очевидна. Сатирическое отрицание представало необходимой частью созидательного процесса, нормального развития общества и человека.
Замечая, что его собственный сатирический дар редко пробивается беспримесно, в "чистом" виде, как бы не желает безраздельно владеть миром повести или рассказа, Троепольский пытался это как-то понять и обосновать. В статье "Точная цель, ясные перспективы" (1961) он писал: "Мне кажется, что в наше время и лирика, и легкая улыбка, и юмор, и злой смех, и негодование должны объединяться в сатирическом произведении, чередоваться в зависимости от того, о ком (разрядка автора. - И. Д.) пишет художник". И продолжал: "И в сатирической вещи можно одним куском неба, родного и любимого, или прелестным тихим ясным утром, или могучим простором поля "придавить" любого подлеца, прилепившегося в нашей жизни, как бы он ни был умен "применительно к подлости"".
"Записки агронома", "Кандидат наук", "Постояльцы" действительно вобрали и злой негодующий смех, и добрую улыбку, и лирические признания, и высокую патетику, и деловую речь о насущном. Троепольскому казалось, что "смешение", "объединение" жанров - возможный дальнейший путь советской сатиры, но это был именно его путь.
А. Твардовский находил в "Кандидате наук" "стилевой разнобой": "реалистическое письмо (с публицистическими заострениями) в отношении положительных героев и крайняя условность сатирического гротеска в отношении "кандидатов" и "докторов"". И сам же признавал: "Это исправить невозможно" и печатал повесть в "Новом мире" - во имя ее "сильных сторон", понимая, что у каждого писателя свои "законы".
Закон "смешения" - не бесспорный закон. Соединить под одним небом полубезумный конторский мир Карлюка и реальный, здравый мир "человека в кирзовых сапогах", агронома Егорова, с художественной убедительностью действительно трудно. Их одновременное присутствие в жизни странно, переходы от сатирически освещенных лиц и событий к лицам и событиям, словно вышедшим из очерковой литературы тех лет, поначалу слишком заметны.
Но вот в какой-то момент понимаешь: такое "двоемирие" возможно, фантасмагорические силы и фигуры типа Карлюка - Чернохарова входят в состав реальной жизни, и велика заслуга писателя, разглядевшего их под покровом деловитости, серьезности, непогрешимости и постигшей их бесчеловечности.
В "Постояльцах" реалистический материал также обширен, а драматический любовный треугольник то и дело вклинивается в сатирический сюжет.
"Разнобой" налицо, но сатира здесь сильнее, полнокровнее прочего, да и конфликт разрешается по законам веселого жанра. И потому не "смешением" стилей хороша пьеса, а победительным смехом, метким народным словом, изгоняющим постояльцев - странных, будто иноязычных существ какого-то далекого, не очень понятного мира.
Мысль Троепольского о сатире, как "смешении" жанров, отражает и отношения художника с действительностью, с обществом, и своеобразие его таланта, его жизненного опыта, и особенности его мироощущения, личной философии.
Не считаясь ни с какими правилами, в книгах Троепольского ищут выхода его публицистический темперамент, искренность, лирика, поэтическое чувство красоты, здравый ум земледельца, неуклонное стремление к правде, давнее и органическое знание деревенского труда и быта.
За "смешением" жанров открывается и присущее писателю понимание человеческого мира: "Сама жизнь - смешение: добро и зло, счастье и несчастье, смех и горе, правда и ложь живут рядом, и так близко друг к другу, что иногда трудно отличить одно от другого".
Потому-то и надо "писать обо всем": "Если писать только о добре, то для зла - это находка, блеск; если писать только о счастье, то люди перестанут видеть несчастных и в конце концов не будут их замечать; если писать только о серьезно-прекрасном, то люди перестанут смеяться над безобразным".
Такое широкое понимание жизни сатирический взгляд не вмещал; необходимо было эпическое повествование (роман "Чернозем", 1961), да и жанр "записок" таил в себе еще много неиспользованных возможностей.
Рассказом "Экзамен на здравый смысл" (1961) Троепольский завершил - в главном - мучившую его тему псевдонауки и псевдоученых. Беспощаднее сатира его, кажется, уже не будет - чувство справедливости утолено. В голосе рассказчика можно расслышать новые интонации, в них больше мягкой доброжелательности, доверительности, мудрого всеразумения. Позднее, в повести "Белый Бим Черное ухо", они зазвучат с поразительной силой, трогая наши сердца, укрепляя в них доброту и милосердие.
В "Экзамене на здравый смысл" бывалый человек, ученый-агроном, пересказывает свой "сатирический сон". Там, во сне, великий экзаменатор - Здравый смысл - развенчивает мнимых мужей науки, уличая их в невежестве и схоластике. Есть что-то трогательное в таком сюжетном повороте: не так ли в детских снах и грезах карают сильного обидчика?
Троепольский никогда не путал здравого смысла с умеренностью и аккуратностью, с послушанием и корыстным расчетом. Не случайно экзамен на здравый смысл выдерживает Мария Петровна Сарова, женщина "честнейшей души", гонимая при жизни за несоответствие своих научных поисков требованиям начальства. "Это была женщина-герой!" - восклицает рассказчик. Героизм выстаивающего здравого смысла - вовсе не парадокс. Здравый смысл исходит из народного опыта и пользы, из осмысленного, последовательно-нравственного отношения ко всему на свете. Иногда голос здравого смысла не слышен, но рано или поздно он пробивается, иногда, как у Троепольского, метким народным словом, иронической усмешкой, побеждающим праздничным смехом.
"Жизнь идет, - любит повторять писатель, то с радостью и надеждой, то с печалью и болью. - Жизнь идет. Она стучится в сердце каждого. Иное сердце отзовется, а иное останется глухим. Но все равно жизнь идет".
Идет - и ничего тут не поделаешь, не остановишь, не иссушишь, не повернешь вспять. И, кажется, все дороже, ближе и понятнее писателю неудержимое движение жизни, ее правда и красота, ее врачующая сила, отторгающая все искусственное и чужеродное.
Идет жизнь - значит, шумят благодатные дожди, дышит чернозем, торжествует здравый смысл природы и человека.
Однажды Троепольский сказал, что хороший прозаик должен быть поэтом. Вероятно, он имел в виду, что писатель должен видеть и понимать красоту живого мира. Сам Троепольский никогда не коллекционировал с профессиональным тщанием поэтические наблюдения. Он смотрел на мир глазами агронома, охотника, сельского жителя, глазами "человека жизненной практики", без предвзятости и умысла. Словно от далеких предшественников, русских писателей прошлого века, ему передалось драгоценное качество - отсутствие профессионализма. Именно оно восхищало западных читателей и знатоков. Известны слова Мериме, обращенные к Тургеневу: "Ваша поэзия ищет прежде всего правду, а красота потом является сама собой". "Правдой надо жить, как растение живет солнцем", - писал Троепольский, и это было главным, остальное возникло как продолжение.
Были "Записки агронома", придет черед "запискам" хозяина Бима, а "тетради охотника" образовали повесть "В камышах" (1963). Тут не однообразие формы, тут стремление к достоверности, к естественности, тут нежелание или даже невозможность отделить повествователя от материала, превратить его в стороннего наблюдателя. У авторов "записок" и "тетрадей" разные имена, но по сути это все один и тот же наш собеседник, поживший, повидавший виды, внимательный и добрый человек. Годы не проходят даром, этот голос станет мягче, печальнее, тревожнее, но пока Тихон Иванович Перегудов ведет свою лодочку сквозь камыши, и душа его покойна и счастлива, и радостен его рассказ о красоте Тихой Ольхи, о друзьях-охотниках, людях такой близкой и понятной крестьянской судьбы.
Речка Тихая Ольха, озера, протоки, "необозримые пространства камышей" для Перегудова не просто место очередной охоты; здесь бороздили воду долбленки отца, дедов и прадедов, здесь заветная часть родины, всей жизни, запасник красоты и воли, край нетронутой, не испорченной человеком природы.
Волноваться перед дорогой, добираться до места, плыть в камышах весной, летом, поздней осенью, ждать, таиться, жадно смотреть, стрелять, встречать старых приятелей, разговаривать, вспоминать, помогать друг другу - вот перегудовские сюжеты. Сама жизнь начинает их и ведет, сводит и разводит людей, и ничего не приводит к концу, и лишь продолжается, продолжается, обещая новые весны и новые встречи. Троепольский тут искуснее, чем и "Записках агронома", а может быть, спокойнее, непринужденнее, свободнее, наконец. Предмет его размышлений стал шире, и хотя друзьям-охотникам не избыть, не переобговорить колхозных проблем, эти текущие проблемы не подчиняют себе всей мысли писателя о трудах и днях современного человека. Происходит обдумывание общего обнадеживающего движения жизни, роли в нем человека и его нравственных принципов, отношений природы и человека.
У Троепольского мир природы учит и лечит человека, помогает ему жить.
Человек старается отвечать тем же. Любимые герои писателя счастливы, когда заново открывают для себя красоту, обдуманность, целесообразность обступающего их живого мира.
Сорок лет охоты за плечами Перегудова, а он по-прежнему чувствует себя на Тихой Ольхе учеником. Его потрясает нежная свадьба серых цапель, ему бесконечно интересны и жучки-вертячки с их поразительными глазами, и на редкость самостоятельные цыплята болотной курочки… "Здесь ничего не стараешься запомнить, но ничего и никогда не забываешь".
Но может ли человек не думать о судьбе человеческой, есть ли дума неотвязнее? Удивительно ли, что откликается Тихая Ольха и рассказывает "человеческие истории".
И "ворона ищет счастья", - сочувственно усмехнется Перегудов, посматривая на воронье житье. "Даже мертвый стебель не сдается!" - поразится он стойкости старого стебля камыша, ждущего, когда окрепнет молодой отросточек от его корня. И порадуется он трогательной взаимопомощи птиц, предупреждающих друг друга о приближении коршуна. И навсегда запомнит величественные "в своем неповиновении" "любому бурану" камыши: "Их можно только согнуть, но сломать - никогда".
Очеловеченная природа - обычное дело, но эта вечная живая новизна мира неисчерпаема, лишь бы глаза видели, лишь бы душа в ответ не смолчала.
Знания, опыт, весь уклад жизни агронома, усвоенное миропонимание естественника многое предопределили во взглядах писателя, обострив чуткость к судьбам всего живого. Троепольский не устает напоминать о бесконечном разумнейшем многообразии жизни, о ее внутренней организованности и саморегуляции. Его страшит, когда человек встревает в дела природы своими скороспелыми проектами.
Его беспокоит всякое самоуверенное вмешательство в ход живой жизни, страсть к единообразию, упрощению, выравниванию. Настроения этого рода выразились в повестях "В камышах" и "Белый Бим Черное ухо", в пьесе "Постояльцы", в публицистике разных лет.
Статья Троепольского "О реках, почвах и прочем" (1965), увидевшая свет на страницах "Нового мира", и поныне сохраняет свою актуальность. Это один из лучших образцов публицистической литературы шестидесятых годов. Статья покоряет полным знанием предмета, последовательным отношением к народу как к хозяину земли, рек и лесов, страстным утверждением "закона многообразия" в сельском хозяйстве, во всех делах человеческих. "Всякое приведение к рецептам и однообразию методов и приемов, - писал Троепольский, - подавляет инициативу умных и иногда выдвигает на первый план сильно неумных". Всякий шаблон вызывает "эрозию мышления", болезнь застоя. Излечивать ее, по Троепольскому, - значит слышать народное мнение, слышать истинные потребности жизни.
В очерках, статьях, фельетонах Троепольский неизменно выступал против огульного, невежественного подхода к делу природоустройства, к ведению сельского хозяйства. "Всеобщность приемов при обработке может проповедовать только рутина…" - вспоминал он слова А. В. Советова, слывшего в свое время "совестью русской агрономии". "Всеобщность приемов", высокомерно сбрасывающая со счетов живое и, к счастью, неустранимое многообразие жизни, всегда находила в Троепольском яростного противника.
Троепольский и в публицистике оставался самим собой. Все им написанное, высказанное, сделанное объединяет, сращивает ясная программа: учет всего бесконечного разнообразия и целесообразности живой жизни, уважение и любовь к ней, уроки у нее, отпор любому шаблону, стискивающему живое вещество, отказ от одностороннего подхода к человеку и его делу.
"Жить жизнью народа - его горестями и радостями - это самая большая правда для литератора", - сказал как-то Троепольский.
У этих слов надежное обеспечение. Писателю Троепольскому не приходилось заниматься "изучением жизни". Он имел право и пошутить над коллегами: "Не представляю, как изучать восход солнца, если десять лет подряд писатель вставал позже восхода?" "Горести и радости народа" не были фразой; это были и его, Троепольского, горести и радости, изведанные в тех же полях и тех же хатах, где работали и жили его друзья и будущие герои - колхозники, трактористы, председатели. За долгие годы общего труда, общей судьбы образовался у писателя немалый "запас добрых и честных людей", да и позже он не уставал пополнять его.
Пока вхолостую кипели самоваровы и болтали болтушки, кто-то должен был и работать, даже за так, чтобы жизнь продолжалась. Троепольский не забыл этих людей, и мы узнали честнейшего Терентия Петровича, и конюха Макара Лучкова, уставшего от бесхозяйственности ("конопли на путы не могут приобресть - из осоки вью путы… Свил нынче, а через три дня оно порвалось…"), и безотказного бригадира Митрофана Каткова. Давние и верные друзья-охотники под шелест камышей на вольной воле вели свои беседы, и приоткрывались нам судьбы тракториста Алеши Русого, агронома и колхозного председателя Петра Михайловича Чумака, комбайнера Захара Макарыча Пушкаря, заведующего птицефермой Василия Кузьмича Крутикова, людей достойных, самостоятельных.