- И сорок лет назад. С тех пор вся шахматная теория вдоль и поперек… А вам очень хочется, чтобы талант, чтобы погибший чемпион?
- Кому ж не хочется? Родной же брат. И говорили же не зря. Да подумайте, в каких условиях он ходы искал! Это сейчас вокруг сервис.
- Вот в том-то и дело. - Раков достал папку со стеллажа, начал перебирать рисунки. - Какие все лица! Брата бы вашего сюда - я словно вижу!.. Всем хочется талантов… И выходит, что в том и трагедия, что погиб талант? А если неталант, то и нет трагедии? Вы сами-то понимаете, какой поразительный у вас был брат?! В том ужасе сидел, анализировал ходы, да и позаботился, чтобы пережил его этот дебют. Помните, пьеса была: "Все остается людям"? Вот бы про кого поставить - про вашего брата. Это же античная трагедия! И никакого значения, есть у него шахматный талант или нет! Внутренне ничего не меняет. У него гениальность человеческая, гениальность воли! Мы восхищаемся, когда какой-нибудь академик продолжал работать в блокаду, но у него за всю жизнь привычка к работе, а тут в тринадцать лет!.. Вам нужно о нем в газете рассказать, журналисту. Они, кстати, могут и по шахматной стороне проконсультироваться, но говорю вам, это ничего не меняет! Степе нужно было показать, Степану Степанычу: он как раз пишет для таких рубрик, знаете - на моральные темы.
- А он - журналист?
Не хотел себя выдать, а прозвучало растерянно. Угораздило же: разозлил журналиста! Тот, конечно, запомнит обиду. А так могло быть хорошо: посидели бы за чаем, поели бы торта - и уже знакомство. Это же нужный человек - журналист! И про брата мог бы написать, и вообще, мало ли когда понадобится.
- Да, он довольно известный. Лагойда - может, встречали?
Вячеслав Иванович не помнил, но на всякий случай' сказал:
- Да, читал.
Вот не повезло. Но и Раков хорош: надо же представлять сразу - журналист ведь, не бухгалтер! Терять было нечего, и Вячеслав Иванович спросил с неприязнью:
- Какой же он журналист, если самых простых вещей не понимает? Верит, что жена его спасала!
- Может, потому и журналист, что верит в лучшее в людях. Потому и пишет на моральные темы: про бескорыстие, про самоотверженность. Ему бы этот материал- про вашего брата!.. Да вы ему и покажите. Думаете, так обиделся, что и говорить не захочет? Успокоится, остынет. Да и ради такого материала! Хотите, дам телефон? И домашний, и редакционный.
- Давайте.
Вячеслав Иванович не очень верил, что наивный Степа успокоится и остынет: сам бы, может, и остыл, да эта его Люка будет подзуживать! Но все же записал на всякий случай.
От чая с тортом Вячеслав Иванович отказался, хоть и с сожалением: конечно, попробовать собственный торт - редкое удовольствие, которое он разрешал себе только под самым благовидным предлогом, и приглашение Ракова - как раз такой предлог; но чаепитие вдвоем лишний раз напоминало бы о совершенной глупости - ссоре с таким полезным человеком, как журналист, пишущий на моральные темы. А это ужасно противно - сознавать собственную глупость. Всегда легче, когда можно свалить вину за неудачу на кого-нибудь другого.
Он шел к станции, размахивая свернутыми в трубку оттисками своего детского портрета. Эрик хотел было по привычке взять ношу в зубы, но Вячеслав Иванович ему не доверил. Да, такого собственного портрета нет ни у кого из знакомых! Особенно позавидует нынешний муж бывшей жены, капитан лесовоза: он не выносит, когда у кого-то есть то, чего нет у него! Приятно будет и Алле подарить; но, конечно, это будет только добавление, дополнительный штрих, а нужно ей сделать настоящие подарки, чтобы оценила дядю!
И Вячеслав Иванович стал подробно обдумывать, какие можно сделать Алле подарки. Достанет он у себя в ресторане все что угодно, нужно только правильно угадать, чего ей хочется больше всего. (Некстати вспомнилось, что Борбосыч при первом известии о нашедшихся родственниках предсказал, что отныне Вячеслав Иванович заинтересуется женской галантереей, - и оказался прав. Ну и черт с ним!)
В почтовом ящике лежало письмо. Почерк Ларисы- ни с кем не спутаешь: очень крупный и почти неразборчивый. Такой же неряшливый, как она сама.
Конверт не проштемпелеван, значит, сама приходила и опустила. Но парадная дверь у них запирается, и ключа он ей так и не дал. Как же она добралась до ящика? Ждала, когда кто-нибудь пойдет? То есть караулила под дверью! Только этого не хватало. А если он придет с Аллой, а Лариса караулит? Пока объяснишь ей, что Алла племянница, успеет такого наговорить! Тем более увидит Аллин живот…
Была бы Алла чужой, познакомься он сейчас с нею, когда она без мужа - и вот-вот родит… В нее бы он мог влюбиться и в беременную… Почему ни разу не встретилась такая, и приходится заводить себе очередные беженеты?!
Ты меня избегаешь, как надоедливой попрошайки. Чего ты трусишь? Скажи честно, что давно завел себе другую!
Скажи, пусть будет больно мне, Но только не молчи!
Не бойся, в волосы ей не вцеплюсь. Хочется только посмотреть прямо в ее "честные", "невинные" глаза!..
Ну и так далее. Что-нибудь объяснять бесполезно: и что другую не завел, и что не избегает специально. Ей не понять, что съездить за дневником матери куда важнее, что любовные мысли его сейчас вовсе не занимают, - у нее-то других мыслей и нет никогда. Ясно одно: нужно, чтобы она не встретилась с Аллой, не пыталась заглядывать ей в глаза.
Вот так всегда заканчивается очередной беженет. А что делать, если без женщин все-таки нельзя?.. А ведь какой-то дурак и от Аллы бежал точно так же, тоже ругал себя, должно быть, что связался, - вот этого Вячеслав Иванович не мог понять!
9
Алла позвонила через день - сказала, что у нее как раз свободное время, что она в центре и зайдет через полчаса.
Конечно, Вячеслав Иванович очень обрадовался. Только чуть-чуть досадно, что не успел еще достать никакого подарка, и вообще слишком вдруг: предупредила бы хоть за два часа, можно было бы успеть в ее честь хороший обед, какого ей в жизни не приходилось пробовать!.. Но главное, что зайдет.
Вячеслав Иванович осмотрел свою квартиру: как всегда, идеальный корабельный порядок. И вдруг стало неловко от такой идеальности: что он - старая дева?! Пусть бы Алла сказала: "Ах, дядя, сразу видно, что здесь не хватает женских рук! Как вы только живете в такой холостяцкой берлоге?" Он нарочно вынул из шкафа рубашку и набросил криво на спинку стула; скормил Эрику конфету, а бумажку уронил на пол. Пылью бы немного присыпать, да откуда ее возьмешь, если нету? Больше ничего не успел, потому что зазвенел дверной звонок - и Вячеслав Иванович побежал вниз открывать парадную. Бежал, будто боялся, что Алла не дождется и уйдет.
На Алле было пальто колоколом, почти маскировавшее живот. На воротнике песцы, и шапочка песцовая, и все остальное на уровне - сумка, перчатки, сапоги. Да, ее трудно будет удивить подарком. Но чем труднее, тем интереснее!
- Ну молодец! Сказала - и пришла. А это Эрик, будьте взаимно знакомы.
Эрик тоже сбежал вниз - разве упустит случай!
- Какой красивый, дядя Слава! И, наверное, умный, да?
- Это Алла. Она своя. Понял? Своя! Своя!
Эрик понял с одного слова, он даже посмотрел удивленно на хозяина: чего затвердил, когда уже все ясно? Но Вячеславу Ивановичу нравилось повторять: "Своя!"
- А я из "Пассажа". Хотела посмотреть пеленки - ну все, что полагается. Покупать нельзя заранее, потому
что плохая примета, только посмотреть. Но ничего. Ну совсем ничего!
Вячеслав Иванович обрадовался, что Алла сама подсказывает, что ей нужно. И сказал с гордостью:
- Достанем. То есть никаких проблем. Все что хочешь. Можно и бумажные, чтобы не возиться со стиркой. Сменила и выбросила. Достанем!
- Ой, только сейчас не нужно, дядя Слава: я ужасно верю в приметы. Потом - хорошо?
- Все будет на полном сервисе! Вот здесь моя берлога.
Алла вошла, как входят только красивые женщины - с видом если не хозяйки, то благодетельницы, которая одним своим присутствием украсит и облагодетельствует.
- А у тебя миленько, дядя Слава. Ты что - один живешь, не женат?
Сразу все поняла с одного взгляда.
- Один! Не женат! - радостно подтвердил Вячеслав Иванович, точно Алла и не племянница вовсе.
- Миленько. И чисто.
Она словно бы вышла из пальто, уверенная, что он подхватит, - и он точно подхватил, прижал на секунду к лицу песцовый воротник, вдохнул морозный запах меха.
А она уверенно шла в комнату, прямо к окну.
- Ах, жалко, что вид не на Невский.
- Тогда бы шумно: самый напряженный перекресток в городе.
- Да, правда. Но красиво… Ой, как удивительно жить в самом центре! Все рядом: хоть "Пассаж", хоть "Елисеевский", половина театров!
- Это точно. Как говорят в Одессе: центрее не бывает. Садись. Вот, любишь - в качалку? В комиссионке нашел, сейчас не делают.
- Правда. Как настоящая!
- Зачем - как? Настоящая и есть.
- Я один раз качалась. Мы были в гостях у папиного начальника, и там настоящая качалка. Его жена сказала, они привезли с Большой земли. На Камчатке говорят даже про Владивосток: "Большая земля". (Вячеслав Иванович невольно вспомнил Большую землю за Ладогой - и умудренно улыбнулся.) Я стала качаться, а скоро подошла мама и сказала, что хватит, что неприлично так сильно качаться в гостях. Я разозлилась, и, когда пили чай, хозяйка стала мне совать свои пирожные, говорила, какая она мастерица, что такие никто не умеет, что она специально пекла для ребенка. А я сказала, что мне нельзя, что у меня от пирожных всегда диатез. Пришлось и маме подтвердить про диатез. Хотелось- ужасно! Но злилась еще сильнее. Я злая, правда.
Последнее было произнесено с важностью, как дети говорят: "Я уже большая".
Алла слегка покачивалась в качалке, и казалось, она здесь давным-давно. За окном быстро темнело, Вячеслав Иванович задернул штору и включил торшер в. углу.
Свет его, проходя, путался в легких золотистых волосах племянницы, и, как тогда впервые в дверях квартиры, показалось, что вокруг ее головы золотой нимб. Какой дурак сбежал от нее?!
- Ты когда должна… когда должен быть маленький? - Почему-то не выговорилось слово "родить".
- Обещают в начале января.
Сообщила она это с удивительной беспечностью, точно в дом отдыха собиралась.
- Врачи обещают? - глупо переспросил Вячеслав Иванович.
- А кто же! Я такая паинька, вся примерная, хожу показываюсь. Моя Нина Евгеньевна все говорит, что у меня так все нормально, как в жизни и не бывает, в одних учебниках… Я держусь за дерево, и ты тоже стукни, дядя Слава, потому что я ужасно суеверная!
Вячеслав Иванович послушно стукнул о ножку своего стула.
- Ты, говорит, не бойся, не слушай бабских страхов.
Она нарочно привела к нам, ну к таким, к ожидающим такую, которая уже родила, и та рассказывала, как ей
было легко и приятно. У нас там всё вместе: внизу консультация, а выше родилка. На Петра Лаврова, угол
Чайковского. То есть Чернышевского!
Вот дурацкое совпадение: на улице Петра Лаврова живет Лариса. Может быть, встречались случайно.
Вячеслав Иванович почувствовал, что сейчас можно задать Алле любые вопросы - и она ответит с той же беспечностью.
- А кто отец маленького? Он ведь не женился?
- А-а, один из театрального.
- Чего "театрального"? Института?
- Ну да. Я знала, что не женится. У меня и в мыслях не было. У него семья такая дружная и образцовая!
Вячеслав Иванович не очень поверил, что так уж Алла знала, что этот тип не женится. И все равно спросил грубовато - на правах дяди:
- Зачем же, если знала?
- А-а… Жена у него такая фифа, такая моральная! Такая у них с Власиком любовь! Вот и полюбуйтесь на свою любовь!
- Кому хуже? Она не узнает, наверное.
- Я писать ей не стану, это уж точно! А все равно доказала. Это он, когда узнал, стал мне рассказывать, какая у них любовь возвышенная, какая его Лизочка святая! Чуть не плакал. Я и говорю: "Иди к своей Лизочке и успокойся!" А то чуть не плакал. Испугался - ужас как!
Вот это уже вернее: когда узнал, стал рассказывать и чуть не плакал.
- Ну правильно, такого и надо гнать: зачем он тебе? Да и зачем тебе муж из театрального.
- При чем здесь театральный?
Вячеслав Иванович еще и сам не знал, при чем. Сказал, чтобы еще сильнее унизить этого труса. А кроме как то, что он из театрального, ничего не знал про него. Знал бы, что блондин, например, сказал бы: "Зачем тебе муж-блондин!" Но раз сказал, нужно было выкручиваться.
- Как при чем? При том. Там, знаешь, публика: играть, себя выставлять. А я тебе скажу: себя выставлять- дело женское. А зачем тебе женственный муж? И все важные: "Мы - служители искусства!" Да возьми кулинарию: тоже искусство, а попробуй скажи такому! Раскричится: "Мы создаем пищу духовную! Мы выше грубого материализма!" А самих из ресторана не вытащишь. Ну их. А если когда нужна грубая мужская сила - вот мы с Эриком.
- А-а, бог с ним. Бог и его Лизочка. Этот ангел еще ему покажет. А я и так очень хорошо проживу. Буду вот воспитательшей и маленького к себе в группу. Очень удобно… Мама вот только поахает! Ну, переживет. Привыкнет!
Хорошо, что он в письме к Маргарите ни слова не написал про положение Аллы. Он и не думал, что сестра не знает, просто не хотел ковырять в чужой ране. А вышло удачно. Вот бы сообщил новость!
- Чего ж теперь скрывать, когда скоро?
- Вот рожу когда - стукни, опять, дядя Слава, - тогда напишу. Тогда легче пережить, когда готовый младенец. Бабуля тоже сначала ахала, а теперь уже влюблена заранее. Спорит со мной, как назвать.
А он чуть не забыл на радостях про бабулю! Надо же показать дневник!
- А как же она, пока ты будешь в роддоме? Если не встает совсем.
- Нашли одну женщину, побудет пока.
- Что у нее за болезнь? Я тебе скажу, я медициной интересуюсь: когда настоящий паралич, он с одной стороны - рука и нога. А у нее обе руки в порядке, а ноги
отнялись. Странно. Зато бывает такой интересный факт истерический паралич. Вот тогда обе ноги.
- Нет, у бабушки все по-настоящему. Сколько смотрело врачей. И профессоров.
За бабушку Алла заступилась, правда, но не обиделась предположению про истерический паралич. А ведь могла бы, если бы так уж слишком любила. Обцеловывать всю голову: "Ах, любимая бабуля!" - это одно, а выносить каждый день из-под бабули - совсем другое! А Маргарита тоже хороша, сестрица: знает ведь, что превратили девочку в сиделку, - и ничего. Забрала бы ее отсюда - и дело с концом! Муж ее чего молчит? Летчик!
- А как ты будешь, когда маленький? Не справишься, не хватит рук!
- Как-нибудь! Увидим!
Хорошо, конечно, с таким характером.
- Тебя бы в тимуровцы.
- Что ты, дядя Слава, я плохая. Я врать могу! Я к Власику бегала, еще когда он не плакал, какой ангел его жена, а бабушке говорила, что у нас практика в круглосуточных яслях. Газету ей принесла, где про круглосуточные. После газеты только она поверила. Так интересно - ужасно! Прямо приключение! И курила… Ты не куришь?
- Нет! - Вячеслав Иванович сообщил это с гордостью.
Но Алла посмотрела как бы с жалостью.
- И Власик не курит. Как себя стали беречь мужики! А мне плевать, пусть пугают. А когда попалась - тянуть перестало. Само собой. И Нина Евгеньевна говорит, что вредно для маленького.
Вячеслав Иванович не сразу понял, что означало в устах Аллы "попалась". Хорошо, что не переспросил! А то бы совсем смешно выглядел: и не курит, и простых слов не понимает.
- Раз вредно, то как же можно. Ты вот дневник почитаешь своей кровной бабушки. Она пишет, как она Риту прижимала к себе, когда совсем нечего дать, и словно свои силы ей передавала. Может, и выжила бы, если бы поберегла для себя.
Алла на секунду погрустнела - но быстро снова оживилась.
- Да, если отдала силы, тогда чего… А теперь это и наука доказала, да? Йоги сначала открыли такую энергию, они ее называют "праной". А ты не читал в "Комсомолке" про Джуну? Как она умеет управлять своей праной и лечит больных! И та бабушка так же, да? А вдруг и у меня способности? Вот бы здорово! И головную боль, и зубную, и гипертонию! Наложила руки!..
Та бабушка… И сравнение с какой-то Джуной, которая лечит хоть от головной боли, хоть от зубной, показалось обидным.
- Твоя бабушка спасла дочку. И не способности какие-то, а такая в ней любовь. Зубы она никому не лечила.
- Ну, и любовь! Но если нет способностей, то не поможет и любовь! Значит, были? Дядя Слава, у тебя не болит голова?
- Нет.
Вячеслав Иванович даже обиделся при таком предположении.
- Ах да, ты ведь не куришь… Ну я все равно когда-нибудь попробую. Вот это бы работа: накладывать руки и исцелять!
Далось ей!
- Так дневник сейчас почитаешь?
- Ой, ну конечно! Это так замечательно.
Вячеслав Иванович торжественно извлек коричневую тетрадку.
- Вот, ты сначала подержи подлинник в руках. Ощути! И почувствуй!
- Я очень чувствую, дядя Слава!
- Вот… Ну а читать удобнее по копии. А то почерк не везде… Тут все слово в слово.
Алла только приняла в руки тетрадку - и раздался дверной звонок!
Вот уж некстати!
Первая мысль, конечно: Лариса!
Не открывать нельзя: видит свет, станет трезвонить. Но сюда он ее не пустит! Хоть немедленно полный разрыв - но не пустит! Отошьет прямо внизу!
- К тебе гости, дядя Слава?
- Вряд ли. Не собирался никто. - Вячеслав Иванович лениво встал. - Скорее, почтальонша.
- Ах да, у вас же заперто внизу. И каждый раз она звонит?
- Нет, у нее ключ. Только если заказное. Знаешь, я участник дальних пробегов, обо мне и в газетах писали.
Ну и когда приглашение на участие, тогда шлют заказным.
И он шел к двери, слыша вслед:
- Ты и в пробегах? Какой же ты молодец, дяденька! Но внизу оказался - к счастью! - Альгис, а не Лариса. Вот кому Вячеслав Иванович был всегда рад. Правда, с женой, - помирились конечно; в этом вся семейная жизнь: ругаться-мириться, ругаться-мириться. Клаве Вячеслав Иванович не бывал рад никогда, но приходилось терпеть и ее ради Альгиса.
- Дома ты? Привет, старичок! А мы из "Пассажа". Я и говорю: давай заглянем, вдруг он сегодня не у плиты. Смотрю, точно - свет!
Все сегодня из "Пассажа". Хотя конечно: скоро Новый год.
- Толкались-толкались, и представляешь, Славуля: ничего! То есть ни-че-го-шеньки!
Повезло Альгису: не высосала его сегодня эта пиявочка. Ну да она отсосет свое в другой, раз.
- Давайте-давайте, заходите скорей, не толпитесь в дверях!
Вячеслав Иванович был доволен, что сможет похвастаться перед Альгисом племянницей. Ну и Клава пусть посмотрит.
Эрик встретил гостей в прихожей, облизал лицо Альгиса, а к Клаве повернулся спиной, да еще стукнул хвостом- и чувствительно: у него же хвостище! Эрик всегда относился к людям так же, как его хозяин, только что выражал отношение более открыто.
- У-у, невежа! А еще мужик! - сказала Клава тем же игривым тоном, каким разговаривала и с Вячеславом
Ивановичем.
А тот не без торжественности распахнул дверь в комнату.
- Знакомьтесь, это моя кровная и родная племянница!