4
Тетя Женя разболтала историю Вячеслава Ивановича, и в следующую его смену к нему то и дело подходили - с поздравлениями, расспросами, сочувствиями. Как всегда во время работы, Вячеслав Иванович испытывал легкую эйфорию, потому что пальцы все время ощущали вкус приготовляемой пищи - и это действовало как утонченное опьянение, установить которое не могла бы ни одна экспертиза. Внешне эйфория выражалась в том, что он все время напевал под нос, - голос у него слабый и неопределенный, не то тенор, не то баритон, но слух хороший, и напевал он чисто. Обычно он заводил одну какую-нибудь мелодию на полдня, не меньше, пока полностью не исчерпывал для себя все ее красоты. Практикант Гоша, в последнее время работавший рядом (Вячеслава Ивановича, как теперь положено, провели официально как наставника), называл это его пение под нос "нытье без питье" - плохо, что ли, у Гоши было в школе с грамматикой? Вообще Гоша странноватый парень, флегматик, но себе на уме - ну да бог с ним… Так вот сегодня Вячеслав Иванович завел под нос "Степь татарскую" из прокофьевской музыки к знаменитому фильму "Иван Грозный", и она же "Величавая, в солнечных лучах, матерь русских городов" из "Войны и мира". Как и всякий нахватавшийся верхов дилетант, Вячеслав Иванович гордился вот такими не совсем ординарными знаниями: многим ли известно, что одна и та же тема у Прокофьева и в "Иване", и в "Войне и мире"? Так же как тема песни "Молодая гвардия" - у Бетховена в концерте для рояля! (Этим фактом Вячеслав Иванович однажды посадил в лужу студента консерватории!) И вдвойне подобными нахватанными верхами Вячеслав Иванович гордился потому, что впитал он музыкальные знания не в семье, когда ребенок культурных родителей с детства окружен книгами, музыкой, когда каждый день слышит умные разговоры, - нет, в детдоме ему не от кого было узнать, что Прокофьев по нескольку раз использовал удачные темы. Правда, как и у всякого самоучки, не получившего систематического образования, зияли в его музыкальных знаниях и досадные провалы. До недавнего времени он думал, что имеется слово "вокализм", - прельстил привычный суффикс; так и произносил вслух, громко и с удовольствием! И когда в филармонической программке прочитал "вокализ", подумал было, что опечатка, чуть не показал соседу. Хорошо, догадался промолчать, а после посмотрел в словаре и долго краснел, вспоминая, когда и при ком… Ну и ладно, пусть когда-то над ним посмеялись за спиной, музыка-то все равно при нем. Вот и эта прокофьевская мелодия - и торжественная, и одновременно немного грустная - очень точно выражала его настроение, и он заводил под нос снова и снова: "Величавая, в солнечных лучах, матерь русских городов, ты раскинулась перед нами, Москва…" Но то и дело приходилось отвлекаться.
- Иваныч, так что же, сестрицу нашел?..
- Зря ты, Славка, связался: не знаешь, что такое родичи! Живешь один и не понимаешь своего счастья. Я вот не знаю, куда своих сбыть. Хочешь, уделю?
Особенно взбудоражилась почему-то официантка Стеша; Вячеслав Иванович и раньше понимал, что ее насмешки над филармонией - всего лишь странный метод флирта, а тут подтвердилось. Она влетала на кухню,
щуря черные глаза (у нее и во внешности что-то цыганское, не только имя), выкрикивала:
- По-деревенски - два! Табака - раз! - И тише, для одного Вячеслава Ивановича: - Как же ты, Славочка, перед новыми родными? Спросят, как жил, почему не женат до сих пор. А ты им что?
- Был уже, был! Одного раза за глаза! - говорил ей в спину Вячеслав Иванович, но она не слушала.
И в следующий заход то же самое:
- Табака - два! Кисло-сладкое - раз!.. Там небось дети окажутся, твои племяннички. А тебе и похвастать некем.
Вячеслав Иванович вбирал пальцами кисло-сладкий вкус черносливовой подливы к говядине, напевал под нос и старался не обращать на Стешу внимания, быть выше ее наскоков (не обращать внимания - очень полезное свойство, для него Вячеслав Иванович и словокомплекс сконструировал, по своему обыкновению: необмания), но это не совсем получалось, вот и не удерживался, выкрикивал в спину:
- Собой надо хвастать, своими успехами! А детей народить - много ума не надо!
Между прочим, такую мысль высказывает и Чацкий у Грибоедова - да вряд ли Стеша слышала про Чацкого! А она никак не могла уняться:
- По-деревенски - раз! На ребрышках - два!.. Узнают, что холостой, сразу сядут на шею - сестрица с племянничками!
Вячеслав Иванович сказал про себя: необмания, - и еще громче запел: "Величавая, в солнечных лучах…"
Новость обсудили и в служебной раздевалке, куда Вячеслав Иванович, выкроив минуту, выскакивал время от времени: охладиться после кухонного жара, прочитать газету, посмотреть товары - тут шел вечный торг, несли джинсы, блузки, косметику; хорошие кроссовки удавалось достать, каких не бывает в магазинах… Борис Борисович, заведующий холодным цехом, проговорил веско- у него манера обычные фразы произносить с особенной вескостью, словно библейскую мудрость:
- Ну, Суворов, заведешь женский контингент среди родичей, начнешь скупать галантерею.
Вячеслав Иванович не любил этого деятеля. Во-первых, от него всегда ужасно несло потом - такое уж устройство организма. Во-вторых, он у себя проворачивал крупные дела. Вячеслав Иванович в его махинации не совался, держался в стороне (необмания!), но не одобрял.
Ну а что Вячеслав Иванович не интересуется косметикой и всякими дамскими гарнитурами, над этим в раздевалке давно подсмеивались. Вячеслав Иванович своим беженетам таких подарков не делал принципиально: не любил таких, у которых весь интерес в тряпках, такие и на мужчин смотрят только как на доставалыциков. Обидный пример - лучший друг Альгис Жулпа. Казалось бы, должен был укрепить волю сверхмарафонами, но нет, позволил себя оседлать вздорной бабе, - обычное дело, когда в сорок лет женятся на двадцатилетней. (Впрочем, не в одной возрастной разнице дело: с бывшей своей женой Вячеслав Иванович был ровесником, а та тоже ведь променяла его на идеального доставальщика - капитана лесовоза; симпатичный парень этот капитан, Вячеслав Иванович относился к нему со снисходительной жалостью…)
Сегодня в раздевалку кроме женской ерунды принесли и хорошую вещь - немецкий миксер. У Вячеслава Ивановича миксер, разумеется, был, без миксера он бы дома как без рук, тем более что заварные кремы он использовал очень ограниченно, старался заменять взбитыми сливками, муссами, ну и для безе. Так что самому Вячеславу Ивановичу миксер не был нужен, но он сразу же подумал о Ракове, к которому собирался на следующий день: отличный бы подарок - миксер! Конечно, для первого посещения такая машина не подходит: вышло бы по-купечески; завтра он пойдет не с пустыми руками, конечно (как это получилось в словокомплексе? - ладно, не будем вспоминать!), захватит дежурный торт, но если они с Раковым познакомятся получше, то когда-нибудь понадобится и подарок - дни рождения-то у всех бывают! И Вячеслав Иванович взял миксер - запас кармана не дерет (закадер!). Принес миксер, между прочим, сам Сергей Ираклиевич, метр. Обычно метр не снисходил до сбыта вещей, но тут, слегка посмеиваясь - вечная его манера, - объяснил, что вот привез друг, а сам сбыть не умеет, бедняга. Так же посмеиваясь, метр поправлял фрак (ходила легенда, что за умение носить фрак его в свое время похвалил знаменитый артист Станицын), медленно поворачиваясь перед огромным, во всю стену, зеркалом, сохранившимся с тех времен, когда нынешняя "Северная Пальмира" носила странное декадентское название "Квисисана", - правда, зеркало тогда принадлежало отдельному кабинету, а в служебку его перенесли по настоянию того же Сергея Ираклиевича, требовавшего, чтобы официанты - халдеи, как он обычно выражался, - в своих вишневых смокингах были неизменно элегантны; ну и отдельных кабинетов в "Пальмире" не было - "если не считать директорского", как многократно шутил метр…
- У меня с собой не хватает, Серж, - с досадой сказал Вячеслав Иванович в затылок прихорашивающемуся метру: он не любил, когда с собой не оказывается нужной наличности, - глупое какое-то состояние.
- О чем разговор. Принесешь.
- Ты бы записал. Мало ли - забуду или цену перепутаю.
- Пусть должники за собой помнят, - небрежно махнул рукой Сергей Ираклиевич и пошел в зал, легко и даже красиво неся свой живот, - редкое в общем-то умение.
Смешно, но Вячеслав Иванович чуть-чуть гордился, что говорит метру "Серж" и "ты", - не многих Сергей Ираклиевич удостаивал права на такую фамильярность.
На следующий день с утра Вячеслав Иванович занялся тортом для Ракова - задумал торт-картошку, тем более что накануне завезли хороший арахис, а он в картошку особенно идет. Пока сформировал, уложил, пока пропитка - подошло к пяти часам. Но он так и рассчитывал: с утра неудобно заявляться, человек, наверное, работает. Жил Раков в Ковенском переулке, как Вячеслав Иванович за пятнадцать минут узнал в справочном, - уехал-таки с Красной Конницы и тем словно бы оборвал какие-то блокадные связи. Цела ли у него тетрадка?!
Волновался Вячеслав Иванович, пожалуй, сильнее, чем когда шел к Тусе Эмирзян. И потому, что этот неведомый пока Раков - художник (на Вячеслава Ивановича действовало обаяние слов "художник", "артист", хоть он и повторял часто в запальчивости, что поварское искусство ничуть не ниже признанных искусств, для которых назначены специальные музы!); и потому, что надеялся найти у Ракова тетрадку с записями матери - кусок утраченной жизни и ее, и своей собственной.
Старый лифт, похожий на тот, что в родном доме на Красной Коннице, с такими же чиненными проволокой сетками, поднял Вячеслава Ивановича на последний этаж. На двери квартиры художника красовалась стеклянная табличка: "Образцовая квартира по внесению квартирной платы". (Вячеслав Иванович по привычке сразу начал комбинировать: "обквакваты"… "обвнекваты" … - тьфу!) Неожиданная эта вывеска - и немного смешная - как-то сразу успокоила Вячеслава Ивановича: значит, Раков - аккуратный человек, снисходит до житейских мелочей, а не полубог, парящий в эмпиреях (последнее слово нравилось Вячеславу Ивановичу, а после конфуза с вокализмом он нарочно проверил по словарю, правильно ли говорит).
Открыла ему женщина средних лет. Вячеслав Иванович сразу восхитился ее халатом: зеленый, шелковый, расшитый какими-то птицами, - тотчас видно, что старинной ручной вышивки, такому в комиссионке цены нет!
Женщина, вероятно, неправильно истолковала его взгляд и спросила резко:
- Вам что надо?
Не "вам кого", а "вам что" - не за водопроводчика ли приняла или газовщика? Вячеслав Иванович одевался хорошо, да и торт в руках виден сразу, и потому обиделся, сказал коротко:
- Ивана Ивановича.
- Нет Ивана Ивановича. Он здесь редко бывает: почти все время на даче.
- А где его дача? Как найти?
- Зачем он вам? Вы не из газеты?
Это уже лучше! И Вячеслав Иванович объяснил примиренно:
- Понимаете, я узнал, что Иван Иванович собирал блокадные бумаги, а после моей матери осталась…
- А-а! - Женщина сразу подобрела. - Вы блокадник? Что же вы сразу?.. Конечно!.. Иван Иванович будет рад! Сейчас я вам все объясню. Или лучше нарисую. Заходите, что же вы…
Ехать в Комарово, пожалуй, было поздно: раньше восьми на дачу к Ракову не добраться, значит вернуться удастся, дай бог, в двенадцать, а Вячеслав Иванович старался ложиться рано. Да и плутать в темноте, хотя бы и с подробным планом… Ну что ж, столько лет ждал вестей о родителях, подождет еще два дня. Тем более что главное он уже знал: были они хорошими, работящими людьми. Простыми, каких сотни тысяч…
В детдоме все мечтали, что когда-нибудь найдут их родители. И бывали случаи, вызывали счастливца к директору, а там сидел капитан в орденах: "Сынок! Вот ты какой! А я твой папа…" Бывали случаи, но редко… Все мечтали, и все выдумывали себе отцов-генералов, отцов-разведчиков - кто про себя, а некоторые рассказывали вслух. Про себя можно было выдумывать себе кого угодно, хоть маршала, но чтобы о воображаемом отце вслух, нужно было утвердить в мнении ребят и отца, и себя. Существовала как бы иерархия отцов, прямо зависящая от силы и авторитета сыновей. Самого роскошного отца придумал себе Царь Зулус: советского разведчика, много лет живущего в Германии, пробравшегося в самую ставку Гитлера! (Когда Вячеслав Иванович смотрел "Семнадцать мгновений весны", он все время вспоминал Царя Зулуса.) И стоило другому мальчишке тоже объявить, что его отец - советский разведчик в Германии, Царь Зулус кулаками доказывал конкуренту, что тот заблуждается. А однажды к Витьке Колесу, утвердившему в общем мнении отца-танкиста, Героя Советского Союза, явился невзрачный человек в штатском, без орденов, и назвался отцом. Витька три дня отказывался к нему выйти…
Славик Суворов тоже мечтал. Чаще всего отец мечтался ему артистом, отчего и дома у них все время идет веселая театральная жизнь (после возвращения в Ленинград их раз, а то и два в год водили в ТЮЗ); подробности ему представлялись смутно, но достаточно было общего ощущения праздничности - по контрасту с суровым, однообразным детдомовским существованием… Давно уже он не мечтал ни о чем таком, но все-таки место в душе, которое положено занимать родителям, пустовало. Может быть, потому он любил бывать у Альгиса, где во главе стола садился крепкий усатый старик, немного похожий на Буденного. Отец Альгиса вовсе не был артистом, но умел удивительно живо рассказывать житейские истории, ибо проработал лет тридцать таксистом, - и Вячеславу Ивановичу часто казалось, что эстрадные конферансье рассказывают куда хуже, по крайней мере на концертах он никогда так не хохотал… Конечно, и тогда, в детдоме, Слава Суворов никогда до конца не верил в родителей-артистов, а все-таки только в последние дни, когда он узнал доподлинно, кем были его отец и мать, мечта рассыпалась окончательно. И не то чтобы было грустно, но наступило отрезвление. Ну а самый последний удар по мечте должны были нанести записи матери, хранящиеся у Ракова, - так что ничего, если он прочитает тетрадку на два дня позже…
Итак, вечер освободился, а Вячеслав Иванович уже настроился, что уйдет на весь вечер из дома, избегнет звонков Ларисы, и потому решил зайти к Альгису.
Тот жил на Карповке, в доме с фасадом, похожим на полный ветра парус. Когда-то Вячеслав Иванович услышал, что дом этот строил знаменитый Корбюзье, и успел многим сообщить этот интересный факт, а потом оказалось, что вовсе не Корбюзье, - бывает. (Да, кстати, многие, кому сообщал, вообще и не слышали такого имени, им полезно узнать и то, что был такой Корбюзье!) Но дом и сам по себе хорош, без Корбюзье, и любопытен не только тем, что дом-парус, но и тем, например, что в кухнях холодильные шкафы, давно, правда, не действующие: в тридцатых годах, когда в магазинах еще не продавали холодильников, жители этого дома получали холод централизованно, по трубам… Ну, отец Альгиса сюда вселился после войны, застал одни предания - и о холодильных шкафах, и о многих жителях этого дома.
Отец Альгиса и открыл дверь:
- А-а, король отбивных! Заходи.
Вячеслав Иванович всегда с удовольствием слушал бас отставного таксиста. Тот хвастал, что усмирял хулиганствующих пассажиров одной только силой голоса.
- Здравствуй, Костис.
На самом деле отца Альгиса зовут Кестутисом, но он давно стал зваться Костей, а чаще Костисом - чтобы на литовский лад. По имени его звал сын. Скоро так же стал звать и Вячеслав Иванович. Великая вещь - обращение: если бы Вячеслав Иванович звал старого таксиста на "вы" и по имени-отчеству, половина разговоров между ними стала бы невозможна, а так все время было чувство, что встретился со сверстником.
- Здравствуй, Костис. Еще Шаляпиным петь не пригласили? - Вячеслав Иванович тоже постарался взять низкие ноты.
Он не любил высокие мужские голоса, а у самого, как в насмешку, когда-то был жидковатый баритон, подозрительно смахивающий на тенор; но он заметил, что, если чуть чуть напрягать гортань и поднимать основание языка голос густеет. Стал тренироваться, следить за собой- и выработал-таки твердый мужской баритон! (Кстати, еще одно доказательство - плюс к бегу и фигуре, - что при достаточном упорстве можно добиться от себя почти чего угодно.) Природная теноровость теперь слышалась, только когда напевал под нос, - но это для себя, не для слушателей.
- Нет, я же на октаву ниже… А мой трудится над клиентом. Лишний жир выдавливает.
Альгис большинство клиентов принимал на дому. Сам ходил только к лежачим, чаще всего - к парализованным после инсульта. Но, хотя получал за выездной сеанс полтора червонца, брался за инсультников редко, только по большому знакомству: не любил этот контингент.
Вячеслав Иванович разделся, замялся было посреди прихожей с тортом в руке, но тут же сунул коробку в руки старику:
- Это не про вас, Костис. Транзит. Положи пока в холодильник, ладно?
- А я уж слюну распустил. Ладно, отковыряю угол пальцем, пока не видишь.
Вячеслав Иванович вошел в большую комнату, сел в свое обычное кресло наискосок от телевизора. Удобная позиция: можно и смотреть и не смотреть. Над телевизором висела большая таблица, изображающая человека спереди и сзади, а на силуэтах рассыпаны точки для пунктмассажа, - иногда клиентам приходилось здесь ждать, и тогда созерцание таблицы укрепляло их в мысли, что они попали к специалисту, а не к грубому мяснику, как третировал Альгис чисто силовой массаж, процветающий в банях и тому подобных заведениях. Так же настраивали клиентов и толстые тома "Анатомии", "Физиологии", "Топографической анатомии" и даже "Психологии". Впрочем, Альгис свои книги и действительно читал, а "Физиологию" у него в свое время брал Вячеслав Иванович.
Вошел следом и старик - уже без коробки в руках. Вячеслав Иванович спросил машинально:
- Как у вас тут дела, Костис? В порядке?
- Нормально. Хорошее слово: "нормально". Не слишком хорошо, но и не плохо - нормально. А у тебя?
- Да вот у меня, может, и хорошо, но ненормально. Альгис выйдет, расскажу, чтобы, не выступать на бис.
- Смотри-ка! Чистый детектив, заинтриговал - и сразу: "Конец первой серии". Только не говори, что женишься, иначе в тебе разочаруюсь.
- Почему?
- Потому что каждый день смотрю на Альгиса.
- А-а! Что, одолевает Клаша? - В голосе Вячеслава Ивановича невольно послышалось некоторое злорадство. Он ведь по-дружески предостерегал Альгиса, но тот ничего не соображал, пер в загс, как бык в ярмо. - Эта Клаша съест вас с кашей! Кстати, чего ее не видно?
- Пошла пройтись. Это значит - по магазинам, на ее языке. Набьет ридикюль денежками Альгиса - и идет пройтись! Все равно как в человеке рак заведется: сколько ни питайся - без толку, все съест рак.
- Ну уж! Пиявка она, а не рак.
- Моя диагностика - рак. Нам ведь тоже понимать надо было. Везешь пассажира и прикидываешь. Особенно насчет психики. Возил я психов - не надо цирка! Только и тебя норовят в клоуны.
- Ладно, давай без медицины. Но тебя, Костис, успокою: пиявок я себе ставить не желаю - не женюсь.