Думай же, Ковшов, думай, взвесь все, пораскинь умом!
...Через три дня рано утром Илья Ефимович оглушительно забарабанил в окно к Аграфене Ветлугиной. Плохо закрепленная половинка стекла выпала из рамы и со звоном разбилась о мерзлую землю на завалинке.
- Груня... соседка... проснись! - звал Ковшов.
Аграфена всполошенно подняла от подушки голову.
- Ты, Илья, в себе? - в сердцах сказала она. - Стекла бить... Загулял, что ли?
Накинув на плечи полушубок, заспанная и сердитая, Аграфена подошла к окну.
Ковшов стоял по другую сторону окна у завалинки и, пригнувшись, заглядывал в избу. Был он без картуза, волосы взлохмачены, рубаха не подпоясана.
- Беда у меня! - хрипло сказал он. - Хлеб украли!..
- Хлеб?! - вскрикнула Аграфена.
Окно было маленькое, низкое, и она, чтобы лучше видеть Ковшова, тоже пригнулась.
- Вчистую замели... без зерна, бандюги, оставили! Иди вот, будь свидетелем! - Илья Ефимович выпрямился и, покачиваясь, пошел к своему амбару.
"Что это он? Хитрит, бес лукавый, или и впрямь беда?" - подумала Аграфена, отыскивая платок.
С печки спустилась Нюшка и принялась обувать свои новые башмаки.
- А тебя кто зовет? - недовольно спросила мать.
- Так хлеб же украли, я слышала! - удивилась Нюшка. - Как же не пойти...
Аграфена сказала, что это не ее забота искать хлеб да к тому же к девяти часам надо поспеть в школу.
Мать ушла, а Нюшка задумалась: пойти или не пойти? Свадьбы, похороны, скандалы при разделе хозяйства, пьяные драки по праздникам - это она уже видела в деревне не раз, а вот такое, что случилось сегодня с Вороном, ей еще наблюдать не доводилось. Нет, усидеть сейчас дома - это было выше ее сил. Выскочив из избы, она побежала к амбару Ковшовых. По дороге вспомнила про Степу - ему ведь тоже интересно посмотреть - и повернула к школьному интернату. Но она опоздала. Таня уже успела разбудить брата, и сейчас они шли навстречу Нюшке.
На улице подмораживало. Лужи покрылись голубоватым ледком, грязь на дороге затвердела, и колеса проехавшей мимо ребят телеги гремели по ней, как по мостовой. Отава на огуменниках была покрыта изморозью, словно ее слегка присыпали солью.
Нюшка, Степа и Таня подошли к амбару. Здесь уже толпился народ.
Илья Ефимович с мрачным видом ходил вокруг амбара, одну за другой курил цигарки из самосада и с нетерпением поглядывал в сторону сельсовета.
Пелагея, повалившись на приступок амбара, выла и причитала, как на похоронах. Обступившим ее бабам она жаловалась, что злые люди оставили Ковшовых на всю зиму без хлеба и что не миновать теперь ходить по миру и просить милостыню.
- Цыц! Нишкни! - прикрикнул на жену Илья Ефимович. - Без того тошно! - И, подозвав к себе нахохлившегося Фильку, он послал его за председателем сельсовета.
Пелагея смолкла, высморкнулась и словоохотливо принялась рассказывать о краже.
Вчера она с дочерьми трепала лен, все изрядно умаялись, рано легли спать и заснули как убитые. А утром, когда пошла на огород, чтобы набрать теленку капустных листьев, она увидела около амбара следы колес и рассыпанные зерна ржи. Испугалась, разбудила мужа. Бросились они в амбар, а сусеки пустые. Только в полу светятся круглые дырки, пробуравленные буравом. Через них все зерно из амбара и вытекло, да, видимо, прямо в мешки, которые ловкие люди подставили под дырки.
Бабы заохали, стали креститься, а Нюшка со Степой, заинтересованные столь необычным воровством, полезли было под амбар, чтобы посмотреть отверстия в полу, но Илья Ефимович погнал их прочь, сказав, что они могут замять следы. Вскоре подошли Горелов и двое понятых - Василий Хомутов и Прохор Уклейкин.
- Прошу, граждане, оследствуйте все, - попросил Ковшов, подавая Горелову тяжелые ключи от амбара. - Небывалое же воровство, редкое!.. Вот и Аграфену еще пригласите, пусть она от бедноты будет.
Горелов с понятыми осмотрели амбарную дверь, замки, пустые сусеки; потом, встав на четвереньки, все полезли под амбар.
Пелагея вновь повалилась на приступок и заголосила. Илья Ефимович больше ее не останавливал - обхватив голову руками, он сидел на бревне и прислушивался к разговору под амбаром. Но голоса звучали глухо, неясно.
Степа, Нюшка и Таня молча стояли около изгороди.
- Степа, а мне жалко дядю, - призналась сестра. - Он все утро как помешанный ходит...
- А что у него, и хлеба больше не осталось?
- Есть в ларе... Только на зиму все равно не хватит. Это ведь самое страшное, когда хлеб украдут или дом сгорит...
Степа не знал, что сказать. Подошел Филька.
- Что, колонист, радуешься, что нас обчистили? - строго спросил он.
- С какой это стати? - удивился Степа.
- А чего тогда примчался? И вот Нюшка еще! Спектакль вам здесь дармовой? Шли бы себе...
- А это уж наше дело! - Степа отвернулся от Фильки и увидел, что Горелов вылезает из-под амбара.
- Ах, расшиби их гром, как же ловко зерно-то выкрали! - разведя руками, заговорил Прохор Уклейкин. - Да и вор какой-то особенный пошел - смекалистый, головастый. Дверей не тронул, замков не посшибал.
- Да-а, работа чистая, - хмуро согласился Василий Хомутов. - Попользовался кто-то даровым хлебушком. Не пахал, не сеял, а урожай огреб.
Поднявшись, Илья Ефимович вопросительно посмотрел на председателя сельсовета.
- Я так думаю, дело ясное, - заговорил Горелов, как веником обмахивая портфелем мусор с пиджака. - Обидели Илью Ефимовича, ни за что наказали. Можно, пожалуй, и акт составлять... Ты как, Ветлугина?
- Ясное-то оно, ясное, - помялась Аграфена, - да вот как-то чудно́ все...
И, обернувшись к Ковшову, она спросила, сколько тот засыпал в амбар ржи.
- Да был хлебушек, - уклончиво ответил Илья Ефимович. - Все собирался излишки в заготовку сдать... Я же сознаю, хлеб нашей власти вот как нужен!
- Собирался, говоришь? - вполголоса переспросила Аграфена. - А про то не слыхал, что тебя твердым заданием обложили?
- Шутки шутишь, соседка! - Илья Ефимович отступил даже назад. - Я с Советской властью рука в руку иду, и нате - твердое задание!.. За что же обида такая?
- А ты сам кого обижал - поди, не спрашивал: каково-то им, - усмехнулась Аграфена.
- Вот ты к чему подъезжаешь! - побагровел Илья Ефимович. - Богатей Ковшов, мироед, хлеб от государства прячет, зерно в ямах гноит!
Он вдруг бросился в амбар, вынес оттуда заступ и швырнул его к ногам Аграфены:
- Копай вот! Зараз все ямы укажу... И под соломой зерно преет, и во дворе спрятано... А можешь меня и самого арестовать! Как же, уголовник, хлеб скрываю!
- Охолонись, Илья, зря горячку порешь, - остановил его Василий Хомутов. - А ты, Аграфена, не заезжай куда не следует. У человека хлеб выкрали, а ты на него напраслину возводишь.
Хомутова поддержали бабы и мужики. Они громко заговорили, что у Ковшовых несчастье, какое не доведись испытать никому, человека надо пожалеть, помочь всем миром, а не травить ему душу.
- Сердца у тебя нет! - визгливо закричала на Аграфену сноха Прохора Уклейкина. - Илья Ефимович тебя по-соседски в любой час готов выручить, а ты ему вон чем платишь!
Аграфена растерянно подалась назад и посмотрела на старика Прохора. Но тот сделал вид, что ничего особенного не происходит, и, присев на корточки, продолжал заглядывать под амбар.
- Цыц вы, галки перед дождем! - прикрикнул на расшумевшихся женщин Василий Хомутов и обратился к Горелову: - Чего там тянуть, председатель! Пиши акт о краже. Свидетелей полно, все подпишемся...
Горелов пригласил Илью Ефимовича и понятых пройти с ним в сельсовет.
Толпа у амбара поредела.
Аграфена, приотстав, нерешительно брела вслед за понятыми. Ее догнала Нюшка и потянула за рукав:
- Мамка, и ты подпишешься?
Аграфена оглянулась по сторонам и шепотом спросила дочь:
- Ты ночью ничего не слышала? На улицу не выходила?
- Нет, спала я... - призналась Нюшка.
- Вот и я как убитая, - сказала мать. - Ох, дочка, не знаю, что и делать! Темно что-то с этим хлебом.
К ней подошел Прохор Уклейкин:
- Пойдем, Аграфена... Надо же по совести жить! Такая беда у человека...
Вздохнув, Аграфена поплелась за Прохором.
ПРОПАЛ МИТЯ
В этот день Митя Горелов не пришел в школу. Первой это заметила Таня - она сидела с Митей за одной партой.
Вначале Митино исчезновение не очень обеспокоило Таню. Она знала, что у Мити хлопот полон рот: надо нарубить дров, приготовить обед, накормить Серегу, убрать избу, - и мальчик нередко опаздывал на первый урок.
Но прошел второй час занятий, третий, начался последний урок, а Мити все не было.
Получив от Георгия Ильича, преподавателя математики, отметку в журнале "пос", что значило "посредственно", и едва досидев до конца урока, сердитая и перепачканная мелом, Таня побежала к Гореловым.
На калитке висел замок. Девочка потрогала холодный железный пробой и не знала, что подумать.
Старуха соседка сказала Тане, что председатель еще утром уехал в город.
- И Серега с Митей с ним? - спросила Таня.
- Зачем же ребят баловать? Тихон Кузьмич этого не любит! - Старуха пожевала сухими, бесцветными губами и объяснила, что Серегу с Митькой отец вчера вечером отправил к тетке Матрене Осьмухиной. А вот где Митька сейчас, она не знает. Наверно, убежал на Торбеево озеро за карасями, он давно туда собирался.
Таня разобиделась еще больше. Хорош дружок! Ничего не сказав, ушел на рыбалку и даже тетрадь с задачками не вернул. Получай тут из-за него от учителей "посы" да строгие замечания!
На другой день Митина половина парты опять оказалась пустой.
"Карась несчастный!" - в сердцах подумала Таня и решила обо всем рассказать Степе - пусть тот приберет его к рукам. Но тут девочка вдруг представила себе, как рыболов Митька сваливается с берега в воду, долго барахтается в ледяной воде, кричит истошным голосом, и никто у пустынного Торбеева озера его не слышит.
Таня так живо нарисовала себе эту картину, что даже вздрогнула и не заметила, как вскрикнула: "Ой!"
Все обернулись и понимающе хихикнули: опять Мишка Охапкин колется булавкой.
Федор Иванович Савин, объяснявший ученикам правописание гласных, подошел к рослому, веснушчатому Охапкину, что сидел позади Тани, и потребовал сдать "колющее" оружие.
Охапкин, недоумевая, заморгал глазами, но, зная непреклонный нрав директора, покорно выложил на парту новенькую английскую булавку.
- Федор Иваныч, он не кололся, - покраснев, призналась Таня. - Это я просто так ойкнула.
- Очень хорошо! - Савин склонил голову набок. - Один "просто так" носит в школу булавки, другая "просто так" вскрикивает на уроках. У вас, я вижу, есть что-то общее. А раз так, пожалуйте вместе в коридор.
Охапкин и Таня вышли из класса.
- Дура! - мрачно сказал Охапкин. - Я тебя еще не уколол, только на третьем уроке собирался. А ты - ой!
На глазах у Тани выступили слезы:
- Закричишь тут... А если человек тонет?
- Какой человек? Где? - всполошился Охапкин.
Но Таня только отмахнулась от него и в перемену рассказала о Митином исчезновении Степе и его приятелям.
- Вот хитрюга! Один ушел! - с досадой вскрикнул Шурка. - Вместе же собирались... А карасей, ребята, в Торбеевом озере - как в праздник мяса во щах! Жирные, ленивые, только выгребай из тины.
- А озеро холодное. В нем, говорят, и дна не достанешь, - вслух раздумывала Таня. - И людей кругом - никого...
- Ну и что? - спросил Степа.
- А вот и то. Митя уже второй день пропадает.
- Ништо ему, Дубленому! - беззаботно махнул рукой Шурка. - Митяй - он такой: в огне не горит и в воде не тонет.
- Доведись тебе два дня на озере пропадать, - с обидой сказала Таня, - что б тогда отец с матерью подумали? - Она вдруг шмыгнула носом и отвернулась, - Караси вы... жирные да ленивые! Вот вы кто!
Мальчишки неловко потоптались на месте. Таня - это не Нюшка, которая за словом в карман не полезет, и если уж она обругала их жирными да ленивыми карасями, значит, действительно с Митей неладно.
- В самом деле, как бы Митька не того... - заметил Афоня.
- А ты не каркай! - нахмурился Степа. - Вот соберемся и двинем на Торбеево озеро... Мешок бы только не забыть- Митьке рыбу нести поможем. - И он искоса поглядел на сестренку: она, оказывается, не такая уж тихоня.
После уроков мальчишки условились, что соберутся у школьного общежития, и разошлись по домам обедать.
По дороге домой Таня еще раз заглянула к Гореловым - может быть, Митя уже вернулся с озера или дядя Тихон приехал из города.
Но на калитке по-прежнему висел замок. По шатким ступенькам Таня осторожно спустилась с крыльца и не успела сделать и пяти шагов, как кто-то хлестнул ее прутиком по ногам. Хлестнул не очень больно, но это было так неожиданно, что девочка по привычке вскрикнула: "Ой!" - и отпрянула в сторону. Потом, переведя дыхание, она посмотрела вниз, и глаза ее округлились.
Из маленького окошечка в нижнем венце избы (такие окошечки обычно делают в крестьянских избах, чтобы в подполье проникал свежий воздух) высовывался жидкий, обхлестанный прутик от старого веника. Прутик двигался то вправо, то влево, словно кого-то нащупывал. Тане даже показалось, что в окошечке мелькнула чья-то рука.
- Кто это балуется? - сдавленным голосом спросила девочка.
- Таня, это я... я, Митька! - послышался из окошечка шепот. - Я тебя сразу узнал, по чулкам. Нагнись ко мне.
Забыв все страхи, Таня опустилась на колени и припала к окошечку - величиной оно было с половину носового платка.
- А мы думали, ты на озеро ушел... И еще всякое думали... Ох, и перепугались! А ты вон где... Зачем же в подполье залез? Для смеха, что ли? Да? Эх ты, чудик! - с обидой сказала девочка.
- Нет, я не сам... Меня здесь закрыли! - Голос у Мити был хриплый, прерывистый. - Выбраться не могу... Два дня воды не пил.
После этих слов что только не полезло Тане в голову! Наверно, ночью к Гореловым забрались воры. А может, на дядю Тишу напали какие-нибудь злые люди, отняли сельсоветовскую печать, самого председателя ранили или убили, а Митьку избили и бросили в подполье.
- Ой, Митя, - с дрожью в голосе спросила Таня, - покалечили тебя? Руки, ноги целы?.. А голова?
- Целы, целы!.. Я потом все расскажу... Выпусти скорее! - взмолился Митя. - Пить хочется. Там во дворе лазейка... Иди через огород.
Таню уже не надо было просить. Она стремглав кинулась в огород; обстрекавшись об крапиву, пролезла через пролом в задней стенке двора и очутилась в сенях. Привыкая к темноте, она постояла здесь немного; но нет, в сенях все было в порядке. Девочка осторожно открыла дверь в избу. Здесь тоже все как будто обычно. Недометенный пол, неубранная посуда, на лавке раскиданы штаны и рубахи. Совсем ничего страшного. Вот только на столе пустая бутылка с зеленой наклейкой, куски хлеба и сморщенные соленые огурцы в чашке - наверно, дядя Тихон пил с кем-нибудь водку.
Да еще вот сундук!
Старый, огромный, с добрую кровать, обитый крест-накрест ржавыми полосами железа, он обычно стоял около порога, а сейчас почему-то переместился к печке и закрыл собой лаз в подполье.
Тане стало не по себе. Она наклонилась к полу и постучала в половицу кулаком:
- Митя, я уже здесь!
- Выпускай скорее! - глухо донесся из подполья Митин голос. - Чего там на лаз навалили?
- Сундук! Кованый... На котором ты спишь...
- Ого! - озадаченно произнес Митя. - Сдвинь его в сторону немного. Сможешь?
Таня бросилась к сундуку. Еще бы не суметь, если Митька два дня сидит в подполье без воды и пищи! Да пусть хоть она надорвется и у нее лопнут все жилы - все равно она сделает что нужно.
Девочка уперлась руками в верхний край сундука и, поднатужившись, принялась толкать его от себя, как толкают железную бочку. Сундук даже не шелохнулся.
Тогда Таня схватилась за угол сундука и начала тянуть его на себя. И опять то же самое.
- Ну как, подается? - донесся из подполья голос Мити.
- Сейчас, сейчас! Немножко сдвинулся! - бодро крикнула Таня, мечась по избе.
Взгляд ее упал на пеньковую веревку, что свешивалась с печки. Девочка привязала веревку к сундучной скобе и, перекинув другой конец через плечо, всем телом подалась вперед. Она делала рывки, пыхтела, вставала на четвереньки. Лицо ее покраснело от натуги, в ушах зазвенело, но сундук по-прежнему стоял на месте.
Он был как тот серый камень-валун, что лежал у дороги при въезде в деревню, и мужики никак не могли сдвинуть его ни в одиночку, ни скопом.
- Еще сдвинулся? - допрашивал из подполья Митя.
Таня молчала.
"У-у, сундучище проклятый!" Глотая слезы, она в бессильной злобе пнула сундук ногой.
Нет, как ни тужься, а придется говорить правду.
- Митя! Он какой-то заколдованный. Чуток сдвинулся, и больше никак. Ты подожди, я сейчас с улицы кого-нибудь позову...
- Что ты! - испуганно и одновременно угрожающе закричал Митя. - Не смей никого звать! Нельзя, чтоб меня в подполье видели. Слышишь, Танька! - И он сердито забарабанил в половицу.
Девочка вновь припала к полу - она была удивлена и обижена.
- Ладно же, Митька, ладно! Какую-то тайну завел... Скрываешь от меня...
- Сказал, что потом все узнаешь! - плачущим голосом взмолился Митька. - Ну, выпусти ты меня, потолкай еще сундук... Эх ты,слабосильная!
Таня еще раз призналась, что она ничего не может сделать с этим стопудовым сундуком и надо звать кого-то на помощь. Может, мальчишек покликать?
- Так они разболтают, а мне потом голову снимут, - вновь возразил Митя.
- А я не всех позову, только Степу, Шурку, Афоню. Ты же им доверяешь?
В подполье долго молчали.
- Ладно, - наконец согласился Митя, и Тане послышалось, что он даже тяжело вздохнул. - Зови Степу И больше никому ни слова!
Таня выбралась на улицу и тут же помчалась к школе.
Мальчишки уже давно поджидали ее около общежития.
Не обращая внимания на их недовольный вид, Таня сказала, что Митя вернулся с озера целый и невредимый, но рыбы принес самую малость - даже кошку не накормишь.
- Так и есть, Митяй блаженный! - махнул рукой Шурка. - Надо было ему со мной идти.
Дождавшись, когда Шурка с Афоней ушли по домам, Таня потащила брата к дому Гореловых. По дороге она пыталась рассказать ему про таинственный плен Мити, про тяжелый сундук над лазом в подполье, но делала это так сбивчиво и путано, что Степа толком ничего не понял и только прибавил шагу.
Через двор они пробрались в избу Гореловых, но и вдвоем не смогли сдвинуть злополучный сундук с места.
Тогда Степа сказал, что надо применить законы физики, и принес со двора еловую слегу и березовый гладкий кругляш.
Слегой, как рычагом первого рода, Степа с Таней приподняли край сундука, подсунули под него кругляш и откатили сундук на старое место, к порогу.
Таня бросилась к лазу, ухватилась за железное кольцо и рывком подняла половицу.
Дневной свет хлынул в лаз.
Митя неловко выбрался из подполья.
Лицо его посерело, осунулось, губы запеклись, на волосы налипла паутина.
Пошатываясь, мальчик подошел к ведру, зачерпнул полный ковш воды и, обхватив его обеими руками, поднес к губам.