О хулиганстве Степы передавались самые невероятные истории. Рассказывали, что Ковшов держит в страхе весь класс и способен сорвать любой урок, что преподаватели ходят перед ним на цыпочках, а Клавдия Мартыновна замирает от одного взгляда Степы и всегда ставит ему в журнале только отличные отметки.
Нюшка, Митя и Афоня лезли из кожи, доказывая всем, что все это враки, а Шурка в азарте даже поколотил одного болтливого шестиклассника. Пользы это никакой не принесло. Наоборот, в школе пошли разговоры, что дружки у Степы Ковшова такие же драчуны и забияки, как и он сам, и их тоже невредно бы отправить в исправительно-трудовую колонию.
Вновь всплыли на поверхность слухи о том, что Степка-колонист постоянно носит в кармане острую финку и тяжелую свинчатку и в драке применяет такие диковинные и свирепые приемы, что лучше с ним не связываться.
Ученики младших классов с опаской посматривали на Степу и на всякий случай обходили его стороной.
Шагая улицей, Степа не раз слышал, как мальчишки кричали ему вдогонку: "Ребята, тикай! Трудновоспитуемый идет!"
От злости Степу бросало в жар, он сжимал в карманах кулаки и, с трудом сдерживая себя, проходил мимо.
По утрам, как обычно, он приходил на занятия. Преподаватели, которые голосовали за исключение, делали вид, что не замечают его присутствия в классе.
Как-то раз Клавдия Мартыновна вызвала отвечать урок Шурку Рукавишникова.
Шурка, кинув взгляд на Степу, подошел к географической карте, взял указку и начал было рассказывать о реках Сибири, но потом неожиданно умолк.
- В чем дело, Рукавишников? - спросила учительница. - Уже выдохся?
- Да нет... мы вчера со Степой здорово подготовились... - Шурка помялся. - Клавдия Мартыновна, вызовите Ковшова. Чего он, как неживой, сидит!
- Я спрашиваю тех, кто учится в моем классе, - сухо заметила учительница. - А Ковшов, как известно, человек здесь посторонний...
- Лафа колонисту, раздолье! - посмеиваясь, шепнул Уклейкин. - Никаких тебе уроков! Сиди, в окошечко поглядывай. Хочешь, в носу ковыряй. Нам бы так...
Не дождавшись конца урока, Степа выскользнул из класса, ушел в общежитие и, швырнув на тумбочку книжки, повалился на топчан.
- Это по какому праву с урока улизнул? Кто такой? - сердито закричал заглянувший в общежитие школьный сторож. - А-а, колонист! Ну, тебе можно... Лежи, отдыхай останные дни. Не прижился, значит, в нашей школе, буйный нрав помешал... Ничего, в колонию попадешь - там тебя ошкурят, приберут к рукам... Да ты ладно, не убивайся, - пожалел дядя Петя мальчика, заметив, как у того дрогнули плечи. - Все равно из деревни-то уходить. Родни у тебя здесь немного, да и та не очень привечает... И на артель особо не надейся - она долго не проживет.
- Чего ты мелешь, Емеля! - Степа зло посмотрел на сторожа. - Иди вот, звонок на перемену давай!
Спохватившись, сторож выбежал из общежития.
В перемену к Степе зашли Таня, Нюшка, Шурка и принялись уговаривать его вернуться в школу.
- А зачем? - вяло пожал плечами Степа. - Я ж пустое место в классе. Меня, верно, и в списках нет.
- А ты... ты плюнь! И не думай ничего плохого. Учись себе и учись, - пыталась утешить его Нюшка.
- Матвей Петрович сказал, что он за тебя до последних сил драться будет, - сообщил Шурка. - И комсомольская ячейка вступится... Да ну же, Стенька Разин, не кисни!
Но в этот день в школу Степа так и не пошел.
В сумерки в общежитии побывал Матвей Петрович. Он сказал, что Степа поступил очень неразумно, уйдя самовольно с занятий. Это только лишний повод, чтобы Савин и другие преподаватели смогли обвинить его в озорстве и недисциплинированности. К тому же вопрос о его исключении будет еще утверждаться в роно. Комсомольцы уже написали в район письмо, а на днях Матвей Петрович сам поедет туда и сделает все возможное, чтобы отстоять Степу.
- Понимаю, тяжко тебе, - вздохнул учитель. - Но что делать? Ходи все-таки на уроки...
Наутро скрепя сердце Степа отправился на занятия.
Дней через десять после педсовета директор школы вызвал Степу к себе в кабинет. Он сказал, что все устраивается даже лучше, чем предполагалось. Районный отдел народного образования уже подыскал для Степы место в одной из исправительно-трудовых колоний. Колония старая, благоустроенная, имеет мастерские и подсобное хозяйство. Так что по части обучения Степа, пожалуй, только выиграет.
У мальчика сжалось сердце. Он с трудом поднял голову и поймал на себе взгляд Савина. Маленькие свинцовые глаза директора смотрели на него пронзительно и выжидающе. Но это длилось всего лишь одно мгновение.
- За что вы меня так, Федор Иваныч? - горестно и растерянно спросил Степа.
- При чем, собственно, я? - Савин поспешно отвел глаза в сторону и пожал плечами. - Пеняй на свой характер. Ты ведь почти всех педагогов восстановил против себя... - И он попытался ободряюще улыбнуться.
Пусть Степа не огорчается, что ему приходится оставлять кольцовскую ШКМ. Это даже не исключение, а просто перевод в другое место для его же, Степиной, пользы. Мальчик поживет в новом коллективе, подтянется, изменит свое поведение.
Степа, опустив голову, молча смотрел себе под ноги.
- Ну что ж, Ковшов, - вздохнул Савин. - Будем прощаться. Получай документы, стипендию за месяц. Все тебе уже заготовлено... - Он поднялся из-за стола и, подойдя к Степе, сунул ему в руку небольшой пакет. - На новом месте тебе хуже не будет...
Что-то сильно, словно клешнями, сдавило Степе горло, и он, не помня себя, выбежал из кабинета директора.
В школе стояла тишина - в классах шли уроки. Тяжелый медный колокольчик покоился на камине. Полукруглое окно в школьном зале было забито фанерой.
"Вот и все, отучился", - сходя с лестницы, подумал Степа. Его выгоняют из школы, разлучают с сестрой, с ребятами... Да еще как выгоняют! С позорной славой: хулиган, трудновоспитуемый. А за что? Кому он встал здесь поперек дороги? В раздевалке Степа отыскал свой пиджак и шапку, зачем-то оделся, хотя и сам еще не знал, куда он должен сейчас пойти.
С лестницы осторожно спустилась Нюшка. Взглянув на Степу, она без слов поняла, что случилось.
- А это что у тебя? - Нюшка кивнула на пакет, который мальчик до сих пор держал в руке.
- Документы, стипендия за месяц... - вяло ответил Степа. - Сейчас директор вручил...
У Нюшки округлились глаза. И зачем только он взял этот пакет! Ведь Матвей Петрович еще позавчера уехал в роно, и он, конечно, докажет там, что Степу совсем не за что исключать из школы.
- Эх ты, простота-доброта! - упрекнула Нюшка. - Стоял бы на своем: "Не имеете права исключать!" - и вся недолга. А ты уже и раскис!
Степа с недоумением посмотрел на пакет: в самом деле, зачем он взял документы и деньги? Может быть, с приездом Матвея Петровича все еще изменится. Нет, Нюшка определенно права. Раскис Степа перед директором... А вот он возьмет да и вернется сейчас к Савину, отдаст ему пакет и скажет, что ни в какую колонию не поедет. Может, кому-нибудь и очень нужно, чтобы Степа исчез из Кольцовки, но он уезжать не собирается, он будет учиться только здесь. У него есть еще дела в деревне, и надо распутать кое-какие узелки...
- А когда Матвей Петрович приедет? - с надеждой спросил Степа.
- Сегодня должен. - Нюшка украдкой поглядела на осунувшееся лицо мальчика. - А может, он уже и приехал. Вот пошли к Рукавишниковым...
- У тебя же уроки, прогул запишут.
- Ах, прогул!.. - Нюшка махнула рукой и сорвала с вешалки свою куртку.
В ОСАДЕ
Они вышли из школы.
- А на воле-то как хорошо! - зажмурившись от солнца, вскрикнула Нюшка.
И верно, весна уже давала о себе знать. Солнце пригревало вовсю, снег осел, дороги и тропки побурели, с крыш частой серебряной дробью стучала капель, завалинки у изб вытаяли, и на них уже хозяйничали горластые куры и петухи.
Степа и Нюшка прошли липовой аллеей и, свернув на улицу, направились к Рукавишниковым.
В деревне царило необычное оживление.
У пожарного сарая стояла кучка стариков и что-то бурно обсуждала.
У колодца собрались женщины. Размахивая руками и потрясая коромыслами, они тоже о чем-то спорили. Потом, забрав пустые ведра, женщины пошли к дому Никиты Еремина, в котором помещалось теперь правление артели.
- Что за собрание сегодня? - спросил Степа.
- Да нет, вроде не должно... - озадаченно сказала Нюшка. - Артельщики в рощу ушли. Лес рубят для новой конюшни.
- А смотри, сколько народу собралось, - показал Степа в сторону правления, откуда доносились шум и крики. - Ясное дело, собрание будет. И, видно, важное. Давай послушаем...
Нюшка хотела было напомнить Степе, что они и так идут по важному делу, но как тут не послушать, о чем будут говорить колхозники...
И она вслед за Степой свернула с дороги.
У правления толпилось человек пятнадцать мужиков. Ругаясь и выкрикивая угрозы, они осаждали Ваню Селиверстова, который стоял перед ними на ступеньках крыльца в распахнутом ватнике и в сбитой набок кепке. С первых же дней артельной жизни Ваню как комсомольца и грамотея выдвинули работать в правление колхоза: он был и счетоводом, и учетчиком, и делопроизводителем.
- Граждане! Я вам русским языком поясняю, - тяжело дыша, говорил Селиверстов, - ну нет Егора Петровича. В район уехал, на совещание... А другие члены артели вместе с сознательными колхозниками в роще бревна пилят... для артельной конюшни стараются. А вы в такой день от работы отлыниваете да еще бузу поднимаете...
- Ты, Ванька, нас не учи! И зубы не заговаривай! - пьяно покачиваясь, закричал на него голенастый, сухой, как жердь, Тимофей Осьмухин. - Мы теперь вольные казаки. Выдавай бумагу - и баста!
- Чего ему надо? - недоумевая, спросил Степа.
- Назюзюкался, вот и несет околесицу! - фыркнула Нюшка.
- Ну, ну! - прикрикнул на нее Прохор Уклейкин. - Укороти язычок-то, балаболка! Сидите там в школе, не знаете ничего. Колхозы-то распущаются...
- Как это? - опешила Нюшка. - Что ты, дядя Прохор?
- Вот тебе и дядя-тетя! - фыркнул Уклейкин. - Из Москвы такой приказ пришел. От самой партии. Во всех газетах пропечатано. Расходись, мужики, живи, как жилось...
Степа и Нюшка даже подались от Прохора в сторону. Кому ж не известно, что старик Уклейкин, как и его внук Семка, способен наговорить такое, в чем потом и за неделю не разберешься!
- Вот народ и выходит из артели, - кивнул Уклейкин на мужиков, осаждающих Ваню Селиверстова. - А теперь лошадей требуют...
- Выдавай бумагу, Ванька! - орал Осьмухин, напирая грудью на Селиверстова и все выше загоняя его по ступенькам крыльца.
Осьмухина поддержал Никодим Курочкин. Тыча Селиверстову пальцем в грудь, он все пытался втолковать ему, что раз мужики не согласны жить в артели, никто не имеет права задерживать их лошадей на общем дворе. И пусть Ванька сейчас же напишет распоряжение, поставит артельную печать, и они пойдут на конюшню за своими лошадьми.
- Да вы кто - дети малые? Младенцы грудные? - силился образумить мужиков Селиверстов. - Как можно? Я же прав таких не имею... Это правление должно решить.
- Да что с ним болты болтать! - Осьмухин махнул мужикам рукой. - Айда до конюшни!
Широкое лицо Селиверстова покрылось потом.
- Это... это знаете как называется! - задохнулся он, расталкивая мужиков. - По закону отвечать будете... Я вот в сельсовет...
- Нет уж, милок, подожди! - Курочкин крепко схватил его за плечо и подмигнул мужикам. - Посиди пока в чуланчике, не мешай нам...
Ваня ухмыльнулся, потом неожиданно присел, вырвался из рук Курочкина и, спрыгнув с крыльца, метнулся в сторону.
Но мужики быстро нагнали его, сбили с ног и, скрутив за спину руки, потащили в сени.
- Что вы делаете? Не смейте! Отпустите! - в один голос закричали Степа и Нюшка, бросаясь к мужикам.
Услышав знакомые голоса, Ваня обернулся.
- А-а, шекаэм! - обрадовался он. - Бегите в сельсовет! Или нет... лучше к Аграфене... - Ваня не договорил - его втолкнули в сени. - Пусть ворота закроет... ворота! - донесся его голос уже из-за стены.
- Сунуть и этих за компанию, что ли... - услышал Степа голос, и к нему потянулась чья-то рука.
Не раздумывая, он отпрянул в сторону и помчался вдоль деревни. Рядом бежала Нюшка.
Они влетели в ковшовский двор и едва не сбили с ног дядю Илью. Аграфены во дворе не было.
- Мужики идут!.. - хрипло крикнул Степа. - Лошадей забирать!
- Кыш ты, оглашенный! - замахал на него руками Илья Ефимович. - Опять тебе мерещится?
- Да нет же... Вот Нюшку спросите!.. Закрывайте ворота!..
Во двор с полной плетенкой сена за спиной вошла Аграфена. Нюшка бросилась к матери и коротко рассказала о том, что произошло у правления.
- Мужики? Осьмухин, говоришь? Пьяный? - побледнев, переспросила Аграфена.
Она быстро закрыла ворота, заложила их тяжелым засовом и спросила Илью Ефимовича, нет ли поблизости какого-нибудь бревна или доски, чтобы для большей прочности припереть ворота.
- А может, уйти нам подобру-поздорову... - начал было Илья Ефимович, но, заметив злой взгляд Аграфены, замялся: - Есть подпорки, есть... достану сейчас.
Он толкнул дверцу, ведущую со двора в сени, и скрылся.
Аграфена кинула взгляд на Степу и Нюшку и велела им уходить домой.
- Что вы, тетя Груня! - заспорил Степа.
А Нюшка сделала вид, что не расслышала слов матери. Она заглянула под сени и, обнаружив там старые, облепленные паутиной доски, закричала:
- Смотри, да здесь полно подпорок!
Аграфена с ребятами принялась подтаскивать к воротам доски. Не успели они поставить третью подпорку, как снаружи донеслись возбужденные голоса и в ворота забарабанили тяжелые кулаки.
- Илья, выдавай лошадей! Правление приказало! - закричал Осьмухин. - Бумагу на руках имеем.
- Врешь, Тимофей, нет у тебя никакой бумаги! - отозвалась Аграфена. - Самоуправством занимаешься.
- Это ты, Грунька? - узнал ее Осьмухин. - Честью просим- не супротивничай, открывай ворота!
- И я по-хорошему прошу - не ломись, отойди от артельной конюшни.
- Да пойми, дурья твоя голова, весь народ из колхоза выходит...
- Все не уйдут! - засмеялась Аграфена. - А кто и шарахнется, так тоже вроде тебя... Жалеть не будем! Ну, кто там еще с тобой?.. Прохор Уклейкин да Никодим Курочкин. Эти тоже из тех, "куда ветер дует", ни рыба ни мясо.
- Грунька! - вновь закричал Осьмухин. - Последний раз говорю... Не доводи до остервенения... Ворота высадим!
Аграфена сжалась, схватила острые железные вилы, ударила ими по стене. Вилы зазвенели.
- Только посмейте! - хрипло погрозила Аграфена. - Вилы в ход пущу!.. Вот те крест, пропорю!..
- А-а, стращать нас! - взревел Осьмухин. - Навались, мужики!
Ворота затрещали, заходили ходуном на железных петлях. По ним дубасили кулаками, кольями, ногами.
Лошади во дворе насторожились, запрядали ушами, застучали копытами. Красавчик протяжно заржал.
"Как с цепи сорвались! - подумала Аграфена. - Не ровен час, и высадят ворота. И куда это Илья подевался?" И она приказала ребятам принести еще досок...
Степа и Нюшка полезли под сени.
- Ты как думаешь - выстоим? - блестя глазами, шепнула Нюшка.
- Должны вроде... если, конечно, ворота выдержат, - ответил Степа.
Напор на ворота между тем начал ослабевать, крики и брань снаружи утихли.
Нюшка бросилась к воротам и припала к щели.
- Мамка, они уходят! - восторженно завопила она. - Наша взяла!
Но тут в сенях послышался топот, возня, загремело пустое ведро и раздался возмущенный голос Ковшова:
- Разбой, насилие! Я жаловаться буду!
Потом дверца из сеней распахнулась, и с высокого приступка прыгнул во двор Тимофей Осьмухин. Он бросился к воротам и принялся вытаскивать засов. Аграфена вцепилась в Осьмухина, стараясь оттащить его.
Но было уже поздно - двор наполнился мужиками. Они оттеснили Аграфену в сторону, посбивали все подпорки и, распахнув настежь ворота, начали выводить на улицу лошадей. Кое-кто прихватывал даже хомуты, вожжи и седелки.
Аграфена бегала по двору, хватала лошадей за поводья, заворачивала их обратно в стойла, отнимала у мужиков сбрую, уговаривала их не разбойничать.
Вот она вновь столкнулась с Осьмухиным, который, выведя свою лошадь из стойла, начал взбираться ей на спину. Изловчившись, Аграфена с криком ухватила его за ногу. На помощь ей подбежали Степа с Нюшкой и совместными усилиями стащили Осьмухина с лошади.
Обозленный Тимофей бросился на Аграфену и, нехорошо выругавшись, с силой толкнул ее в грудь. Аграфена отлетела в угол, ударилась головой о кормушку.
Глаза у Нюшки загорелись злым огнем.
- Мамку бить! - воинственно завопила она и, схватив метлу, начала яростно охаживать Осьмухина и других мужиков по спинам.
Не отстал от нее и Степа. Зачерпнув из кадки ведро воды, он принялся обливать мужиков, словно тушил пожар. Ребят отталкивали, хлестали поводьями...
ГЛУХАЯ СТЕНА
Наконец все утихло.
Аграфена, держась за голову, прошлась по двору, пересчитала оставшихся лошадей - не хватало одиннадцати. Из сеней выглянул Илья Ефимович.
- Отсиделся? - насмешливо встретила его Аграфена.
- Озверел народ... Под руку не попадайся! - Он покачал головой, оглядел растрепанную Аграфену, поредевший ряд лошадей, разбросанные по двору метлы и ведра. - Чисто Мамаево побоище!
Кинув на Ковшова подозрительный взгляд, Аграфена спросила, зачем он пустил мужиков во двор через сени.
- Что ты, окстись-перекрестись! - Илья Ефимович обиженно замахал руками. - Я-то при чем! Мужики силой ворвались, нахрапом... Слышала, как я кричал? - Он поднял опрокинутые ведра, поставил в угол метлы, вилы, потом сказал Аграфене, что им надо немедля пойти в правление и заявить, как все случилось. А то, не ровен час, еще подумают, что они в чем-то виноваты.
- Иди заявляй! - отвернувшись, бросила Аграфена. - И как в сенях отсиживался - тоже не забудь сказать.
Сделав вид, что не расслышал последних слов, Илья Ефимович поспешно ушел.
Аграфена обернулась к Нюшке и Степе.
Не глядя друг на друга, мрачные, нахохлившиеся, они сидели молча на соломе.
- Идите-ка вы по домам... Чего уж здесь... - устало сказала Аграфена.
Степа медленно поднялся, поправил шапку, посмотрел за ворота...
"По домам!" Легко сказать, а где он, его дом? У дяди, что ли? Или в школе... Да вот и с артелью что-то не ладится. Сколачивали ее долго, трудно, и вдруг все зашаталось, поползло... За что же ему держаться теперь, где жить? Может, и в самом деле послушать Савина да и уехать в колонию? Будет крыша над головой, учение, товарищи, новые дела...
- Да, как у тебя со школой-то? - вспомнила Аграфена, заметив, что Степа чем-то удручен.
- Да так... по-старому все.
- "По-старому"! - с горечью отозвалась Нюшка. - А у самого уже все документы в кармане. Завтра его и в столовой больше не накормят. И в общежитие не пустят.