Он снова прошел к столу, опустился в кресло и нажал кнопку.
- Зовите всех! - громко приказал он секретарю.
В комнату медленно, нехотя начали заходить прорабы и начальники служб СУ.
Моргунов, пока все рассаживались, добавил:
- Я знаю, что тебе пришлось бы кривить душой и возражать мне… не люблю этого. А за то, что остаешься, спасибо. - Моргунов оглядел собравшихся и громко произнес, явно наслаждаясь предстоящим: - Соков, был у вас сегодня, ну когда наконец…
Многоликое, огнедышащее чудище, именуемое оперативкой, заглатывало нас: страшно кричал Моргунов, жалобно оправдывались прорабы, сваливая все свои беды на снабженцев, а главный снабженец Митрошин, забаррикадировавшись амбарными книгами, где отмечались заявки и поступления материалов, короткими очередями-репликами разил своих противников-прорабов.
Один раз, когда я неосторожно заикнулся о недостатках в снабжении, Митрошин вскочил. Маленький, крепкий, он с силой ударил своей книгой по столу.
- И вы… и вы, - задыхаясь, закричал он.
Даже Моргунов опешил, но после небольшой паузы строго и веско произнес:
- Чего кричишь? Он прав, в Москве все есть, нет только расторопности у снабженцев.
Митрошин в сердцах откинул книжку:
- Очень это несправедливо…
- Молчи, - оборвал его Моргунов. - Человека, - он показал на меня толстым волосатым пальцем, - человека назначают главным инженером треста. Он отказывается, не хочет бросать коллектив… в том числе тебя, Митрошин. А ты кричишь на него.
На миг стало тихо. Все смотрели на меня. Митрошин медленно собирал свои книги.
- Чудак, - вдруг громко сказал прораб Анатолий.
- Ну-ну! - погрозил ему Моргунов.
Потом оперативка снова пошла своим ходом.
Я молчал и думал, что вот завтра утром снова придется ловчить, добиваться, чтобы Моргунов отменил некоторые свои распоряжения, часть которых невыполнима, а другая часть, с моей точки зрения, вредна. Ох уж эта должность главноинженерская! Тут мало знать, любить свое дело, уметь… и прочая, и прочая. Нужно еще быть дипломатом. Ибо в большинстве случаев нет на стройке ни начальников, ни главных инженеров; они выполняют одну и ту же работу, с той лишь разницей, что у начальника все права, а у главного инженера - одни обязанности.
Оперативка закончилась.
Когда все вышли, Моргунов укоризненно спросил:
- Чего ты все время молчал?
- Не хотел спорить, но кое-что придется…
- И не думай, - прохрипел Моргунов. - Ничего не отменю.
- Утро вечера мудренее.
- Я говорю, не думай! - Моргунов начал вскипать.
Зазвонил телефон. Моргунов несколько минут слушал, прижав телефонную трубку к большому волосатому уху, потом сказал:
- Он отказывается… А вот так… Это вам показалось, товарищ Левшин. Не хочет он от нас уходить… Пожалуйста. - Он протянул мне трубку.
Жалко, что приходится разговаривать с Левшиным по телефону, с каким удовольствием я бы посмотрел сейчас на него.
- Это вы? - недовольно спросил Левшин.
- Я.
- Что это вы выдумываете? Фокусы строите. Ведь вы же не возражали в беседе со мной?
- Я с вами не беседовал.
- Как это не беседовали?
- А так, - холодно отрезал я. - Вы говорили за себя и за меня и приказали идти думать.
Он что-то хотел добавить, но я перебил его:
- Может быть, разрешите хотя бы по телефону высказать свое мнение? - Я наслаждался своей твердостью и холодностью. Моргунов играл карандашом, он внимательно слушал разговор. - Так вот, я хотел тогда сразу согласиться с вами: ваши замечания о моей молодости, легкости и прочее - совершенно справедливы.
Левшин кашлянул в трубку.
- Я отказываюсь от вашего предложения.
- Так… хорошо… - медленно произнес он. - Хорошо… Вы, наверное, просто ничего не поняли… Подумайте.
- Мне нечего думать, - начал было я, желая продолжить столь приятный для меня разговор, но в трубке послышались частые гудки.
- Что он ответил? - заинтересованно спросил Моргунов.
- Повесил трубку.
Моргунов рассмеялся:
- Ты, кажется, малость перегнул, парень. - Он встал. - Пойдем.
Мы вышли на площадку.
Обыкновенно, когда пишут о стройке, немедленно начинают гудеть экскаваторы и бульдозеры, непрерывным потоком мчатся груженые машины, башенные краны куда-то к солнцу (а вечером к луне) легко подымают "будто невесомые тяжелые панели"…
Это все так, честное слово. Но авторы порой забывают, что на стройке наступает время, когда уходят экскаваторы и бульдозеры, демонтируются краны и начинается отделка здания. (Об этом, к сожалению, часто забывают и строители.) И тогда на площадке тихо.
- Куда подевались монтеры? - недовольно спросил Моргунов.
И вдруг, словно по его приказу, на крышах домов, на мачтах зажглись прожекторы. Они осветили площадку, где только недавно шел монтаж: подкрановые пути, брошенные башенными кранами; несколько сиротливых штабелей плит, ошибочно завезенных на площадку; две большие кучи строительного мусора, которые бульдозер собрал как раз под плакатом: "Не забудь, строительный мусор - это бывшие материалы"; металлические ящики для раствора, еще по-зимнему утепленные войлоком и досками, и плакаты, призывающие срочно, немедленно, в аварийном порядке закончить монтаж… Плакаты уже, правда, снимали.
Мы подошли к корпусу. Тут Моргунов, надавав мне кучу заданий, начал прощаться:
- Смотри проверь внимательно. К праздникам, хоть кровь из носу, нужно сдать корпус, - строго сказал он. - А я поехал. Напрасно отказываешься от треста. - Он пожал мне руку и шутливо добавил: - Чем выше начальство, тем легче работать.
- Вижу.
- Но-но, смотри мне! - Моргунов резко повернулся и быстро зашагал к выходу.
Хотя было уже восемь часов, в прорабской еще сидели люди. Анатолий еще не остыл после оперативки, и на его худых, впалых щеках были красные пятна.
- Ну вот вам еще одна новость, - сердито сказал он, увидев меня. - На четырех этажах отделку уж закончили, поставили пластмассовые крышки… вор появился.
- Как вор? - удивился я.
- Вот так, - захрипел мастер Агафон Иванович. - Понимаете, ворует ежедневно пять крышек.
- Что же делать? - спросил я.:
- Я предлагаю, - солидно вставил практикант Владик, - снять отпечатки пальцев.
- Чепуха, - возразил Агафон Иванович, - это, наверное, фэзеушник. Поймать и уши оторвать!
- Капкан, - мрачно произнес участковый механик, придерживая рукой вздувшуюся щеку (когда болят зубы, человек жаждет смерти своих ближних).
Спор разгорелся. Анатолий требовал, чтобы привели служебную собаку.
- Что вы, Анатолий Александрович, что вы! - испуганно перебила прораба архитектор. Она встала, провела рукой по гладко причесанным волосам. - Еще искусает его. Знаете что, давайте напишем вору, объясним, что скоро комиссия, попросим… Ну что вы смеетесь?
Громче всех смеялся Агафон Иванович.
- Попросим… Он на поллитру, подлец, собирает, а, вы ему… "попросим".
Спор начал выходить за служебные рамки, и, чтобы прервать его, я попросил Анатолия сопровождать меня.
Мы осмотрели все помещения и добрались до последнего, пятого этажа. Работы шли к концу. Но ведь нужно еще убрать корпус.
- Хорошо, Анатолий Александрович, - проникновенно начал я, - но сейчас…
Он не дал мне договорить.
- Знаю, знаю о чем может говорить сейчас главный инженер… Хотите, я скажу за вас? Хотите?
Невольно улыбнувшись, я кивнул.
Он взъерошил рукой волосы, очевидно копируя меня, и сладким голосом сказал:
- Как хорошо, Анатолий Александрович, - почти все закончено. Но вы знаете, на госкомиссии нужно показать товар лицом. Давайте посоветуемся! - И снова уже своим обычным раздраженным голосом добавил: - Вы это слово "посоветуемся" обязательно добавите… Это у вас стиль такой. Вы уже все давно решили, но хотите меня этим "посоветуемся" ублажить.
Мы вышли на лестничную площадку. Анатолий ударил рукой по перилам:
- Ну, а если я не хочу советоваться? Если я просто хочу убрать?
- Конечно, Анатолий Александрович, конечно - убрать. Только как, какими силами? Ведь чтобы…
- Корольков! - перегнувшись через перила, вдруг закричал Анатолий. - Сергей!
- Корольков… Сергей… Корольков! - подхватили на всех этажах. - Корольков, бегом к прорабу…
Анатолий усмехнулся:
- Сколько рабочих, по-вашему, нужно поставить на уборку? - резко спросил он.
- Я… думаю, по примеру прошлых больниц. На каждый этаж десять человек. Всего пятьдесят, наверное, дня на два.
- Сергей! - снова позвал прораб Анатолий.
- Корольков! - гремели этажи.
- Чего вы раскричались, Анатолий Александрович? Я тут.
Мы обернулись. В своем обычном синем комбинезоне, перетянутом солдатским ремнем, улыбаясь, стоял Корольков.
- Здравствуйте, Виктор Константинович! - Он протянул мне руку.
Вот Корольков и преподал мне сегодня первый урок.
Он брался убрать корпус. Ему нужно только десять рабочих. Усмехаясь, мой бригадир напомнил мне, что сейчас век химии.
- Как у нас чистят фаянс, плитку? - сказал он. - Нагонят людей, вот вам скребки, лопаты… Шуруйте. А ведь если с головой дело делать - есть растворители. Короче, берусь своими десятью.
- Ну, что? - спросил Анатолий.
Я молчал.
Я знаю, что есть тысячи более эффективных и красивых предложений, знаю, что многие, прочтя эти строки, усмехнутся: "Тоже нашел о чем писать, об уборке", но только в этот момент мне показалось, что предложение Королькова - моя личная большая удача. Теплое чувство признательности поднималось во мне.
- Спасибо, - я протянул ему руку, - я этого не забуду, Сергей Алексеевич.
- Ну, чего там! Чего благодарить! Подбросите на литровку, и будем в расчете. - Но он кривил душой. Он ждал этой благодарности, и она была ему приятна.
Мы спустились в вестибюль. На стенке уже висел плакатик, написанный чертежным шрифтом на ватмане:
"Т. Вор! Через несколько дней госкомиссия. Просьба не брать крышки от сигнализации, иначе не сдадим корпус.
Архитектор".
- Смешно все это, - строго сказал я Анатолию. - Проверьте охрану, через два дня госкомиссия.
- Хорошо.
Председатель госкомиссии Федотов, расплывшийся пожилой человек, кряхтя, усаживался в мягкое кресло. Я знал, что это кресло притащил с другого конца Москвы практикант Владик.
- Мой первый корпус должен быть сдан на "отлично", - заявил Владик вчера.
- А при чем здесь кресло? - поинтересовался я.
- Виктор Константинович, сейчас психологию учитывают даже в футболе. - Владик сказал это покровительственно, но вместе с тем очень мягко. Практика кончалась, Владику предстояло получить отзыв, - и он распространял свои психологические опыты на меня тоже.
Федотов слегка приподнялся и снова опустился в кресло. Оно жалобно застонало. Федотов вздохнул, удобно положил большие руки на подлокотники, улыбнулся:
- Вот, шельмы, знают, что я люблю… Ну-с, корпусик посмотрели; документики, папочку?
- Документики, папочку, - с готовностью повторил практикант Владик. Он схватил папку и, грациозно изогнувшись, передал ее председателю.
- Большой шельмец растет, - приняв документы, вздохнул председатель.
Он перелистал папку, в которой по меньшей мере тридцать организаций клятвенно заверяли, что корпус построен на века, что он оборудован всеми мыслимыми инженерными устройствами и, наконец, что больной, попав в корпус…
- Ну, а анализ воды? - спросил председатель.
Ему никто не ответил.
- Анализ воды… анализ воды, - засуетился Владик, хватая какие-то бумажки. - Ах, да, нам только что звонили из лаборатории, что анализ воды отличный.
- Анатолий Александрович!
- Анализ воды мы не успели сдать, Федор Семенович, - ответил Анатолий.
Председатель посмотрел на Владика и покачал головой.
…Когда-нибудь я напишу новеллу о государственной комиссии, о доброжелательном здоровячке - капитане пожарной охраны, который, бодро улыбаясь, всегда заключает, что корпус к приемке… не готов, о худощавой (почему-то всегда худощавой) санитарной врачихе, навсегда обиженной чем-то и жаждущей излить свою обиду непременно на госкомиссии, о колеблющемся заказчике, который полюбил строителей и готов принять корпус немедленно, вот только опасается, как бы строители его все-таки не обжулили. Но все это будет потом. В этот раз государственная комиссия приняла корпус на "отлично".
Председатель комиссии благодарил строителей. Он нехотя встал с удобного кресла и протянул руку к плащу. Но практикант Владик оказался проворнее, - схватив плащ, он помог председателю.
Федотов, кряхтя, просунул руки в рукава, взял шляпу и начал прощаться. Последним он протянул руку Владику. Тот стоял перед ним навытяжку.
- Будут от тебя стройконтролеры плакать. - Федотов вздохнул, взял свой толстый, очень потрепанный портфель, всегда внушавший нам тревогу. У дверей остановился, медленно повернулся и тихо произнес:
- Это мой последний корпус… принимаю. Спасибо уважили… Спасибо. - Он нерешительно потоптался: - Если в чем-то был виноват не взыщите. Ну, всего вам, голубчики.
Мы помолчали.
За столом остались сидеть строитель и благожелательно улыбавшийся пожарник.
- Э, ладно! - прохрипел мастер Агафон Иванович. - Чего горевать - у всех так будет, Владик, собирай!.. По трешке, что ли?
Был уже вечер, мы сдали корпус, да еще, что сейчас редко бывает, на "отлично". У всех свои традиции: на верфях разбивают бутылку вина о корпус судна, спускаемого на воду. У строителей свой обычай, - может быть даже более рациональный.
Странно выглядит законченное, но еще не заселенное здание. Вот только что здесь работало много людей: маляры-девушки в модных синих брючках и в разноцветных кофточках, чистых, без единого пятнышка, быстро покрывали "за последний раз" стены (им, малярам, всегда не хватает одного дня), монтеры соединяли торчащие пучки проводов в электрошкафах. Света в корпусе еще не было, но в комнате госкомиссии уже солидно горели лампочки; из крана каким-то чудом текла вода, хотя еще не была закончена врезка водопровода на улице; рабочие бригады Королькова на всех этажах стучали ведрами, отмывая законченные помещения; по лестнице носился взбудораженный заказчик, про себя проклиная строителей. Он, заказчик, понадеялся, что прораб Анатолий не закончит корпус, и не успел завезти инвентарь…
Только что… И вот ушли люди, построившие это здание. Холодновато блестит пол в пустынном коридоре, глядят открытыми дверьми палаты. Кажется, в воздухе еще носится эхо голосов, но корпус нем. Это сегодня, сейчас. Утром сюда придут другие люди.
По мраморной лестнице мы спустились в прорабскую. Анатолий сел за свой стол, откинулся на спинку кресла и устало закрыл глаза. Всегда бодрый, Агафон Иванович на этот раз недовольно что-то бурчал под нос, роясь в ящиках своего стола.
Владик сел около мастера и, улыбаясь, спросил:
- Мало?
- Владик, - не открывая глаз, сказал Анатолий, - помолчите!.. Нам сейчас что-то интересное расскажут.
- Кто? - радостно спросил Владик.
Вошел Корольков.
- Ну, мне куда завтра, Анатолий Александрович?
- Садись, Сергей!
В комнате стало тихо. Я все еще не решил, в каком тоне поведу этот, разговор.
- Кто же будет рассказывать? - нетерпеливо спросил Владик.
- Я буду рассказывать, - наконец начал я. - Понимаете, друзья, высокое главковское начальство, совершенно непонятно, почему, вдруг, предложило мне пойти работать в трест… главным инженером.
- Ну, и?.. - спросил Анатолий, по-прежнему не открывая глаз.
- Я, конечно, отказался.
- Почему?
- А какой мне смысл, Анатолий? - Я впервые назвал его по имени. - Сидеть целый день за столом и по телефону спорить с Беленьким, Моргуновым, Визером… Ведь в распоряжении главного инженера треста, кроме телефона, ничего нет.
- А зарплата? - спросил Владик.
Я ожидал, что все рассмеются, но почему-то разговор не складывался шутливо, как мне хотелось.
- Зарплата?.. Оклад больше на пятьдесят рублей, но в тресте редко платят прогрессивку… Так что зарплата там даже меньше.
- Ну, если зарплата меньше, то не стоит туда идти, - медленно произнес Анатолий.
Корольков сел на стул, с интересом слушая разговор.
- Дело, конечно, не в зарплате, - досадливо ответил я.
- А в чем?
- Работа для меня непривычная… И неинтересная к тому же.
- Сергей, - сказал Анатолий, - чего ты молчишь? Ты же у нас сейчас за секретаря. Коммунист неправильно рассуждает, а ты молчишь. - Анатолий открыл глаза. - Ведь когда вас, Виктор Константинович, назначили главным инженером стройуправления, работа тоже для вас была непривычная… Правда, зарплата была больше.
- Бросите вы наконец эту зарплату?
- Хорошо, бросаю, - Анатолий слегка стукнул рукой по столу. - Бросаю. Хотите знать истинную причину… ну, из-за чего вы не желаете идти в трест?
- Интересно, - усмехнулся я.
- И не будете сердиться?
- Нет.
- Вы просто боитесь!
- Боюсь? Кого мне бояться? Чепуху вы говорите! - Его слова сильно задели меня.
- Ну, это ты напрасно, Анатолий! - Агафон Иванович медленно поднялся со стула. - Должен заметить, что наш инженер не из пугливых.
- И все же он боится. - На щеках Анатолия появились красные пятна. - Вот доказательства. Вы же не согласитесь делать в тресте то, что делал все время Костромин… Ведь не согласитесь?
- Я слушаю вас, - холодно сказал я Анатолию. - Только, может быть, вы перестанете задавать мне вопросы, а просто выскажетесь до конца.
- Угождать начальству вы не хотите. Это я знаю. Захотите быть инженером, как и тут, у нас… проводить свою линию. А вам это могут не позволить… Вот вы и боитесь. Боитесь сорваться.
- Предположим. Что же тут плохого? Почему я должен бросать свой коллектив, налаженную работу и идти в трест на неприятности?
- Кто же пойдет в трест? Скажите, кто? Подыщут еще одного Костромина, а дело будет идти по-старому… Стол! Телефон! Чепуха это! В главке знают вас, они понимают, что вы и в тресте будете инженером. Они пошли на смелый эксперимент. Ведь сейчас главные инженеры трестов, по сути, дублируют управляющих, а вопросы техники пущены на самотек. Сколько в нашем тресте рабочих?
- Не знаю…
- Две тысячи четыреста, - сказал Владик.
- Правильно! Помните, вы говорили, - Анатолий быстро заходил по комнате, - вот было бы здорово, если б каждому рабочему сэкономить в день час, всего один час. Еще бы не здорово! Тогда у нас в СУ было бы дополнительно шестьдесят рабочих, в тресте - триста… а в масштабе Москвы? Целая армия невидимых рабочих, рожденная главными инженерами, пришла бы на строительство. Так что теперь, эта задача вас перестала привлекать?.. А ликвидация простоев? Тут в СУ мы многое сделали, но только в тресте можно по-настоящему решить эту задачу, а вы? Эх!
Я молчал.
Анатолий подошел к столу и сел.
- Конечно, это невыгодно, - устало заключил он, - зарплаты меньше, мороки больше, можно сорваться…
Его слова больно хлестали меня.