Эх, все хорошо! Но если бы тут была, Виктор, хоть самая завалящая, кустарная строечка, пусть без централизованной доставки материалов, с допотопным растворным узлом, - все равно. Хоть забор строительный увидеть из неошкуренных досок - нету, нету, Виктор!
Ты, наверное, спешишь. Терпи, Виктор, нужно же мне как-то излить душу.
Напиши подробно и, самое главное, - правду.
Прилагаю справку профессора, знаю, что без нее будешь писать мне успокоительные письма.
Приложение - справка на одном листе. (У, бюрократ! Все главные инженеры по своей природе бюрократы!)
САНАТОРИЙ № 47
Рецепт - № 171
Палата - №4
Больной - Скиридов
Сим подтверждаю, что больному Николаю Николаевичу Скиридову можно писать любые письма, кроме скучных.
Д-р мед. наук профессор
Виленский
Из Крыма.
От Николая Николаевича Скиридова.
Ну вот, Виктор, получил твое письмо, такое и должно быть у строителя: целый ворох неприятностей, переплетение различных интересов и, конечно, беды от незнания законов управления.
…Когда тебе все вбивают в голову, что ты очень болен, то ты волей-неволей подумываешь, сколько тебе еще осталось: год, два или, может быть, месяц. Но сколько бы ни осталось, я готов, Виктор (честно - это не для красного словца), поделить остаток на два, взять себе только половинку, но чтобы снова жить. Строить!
Поэтому я не буду "ахать" над твоим письмом: "Какой ты, Виктор, бедненький!"
Я исполняю твою просьбу - не буду вмешиваться в ход событий. Даже не буду давать тебе советов. Нет, один совет дам - с Костроминым нельзя по-хорошему, и с Моргуновым нельзя. Эти два человека сходятся только в одном: они признают силу. Ее они уважают, ей подчиняются. Поэтому приструни их. Ведь у тебя есть характер. Это только те, кто тебя не знает, думают, что ты мягкий.
Извини, пожалуйста, - прерву нашу беседу. Меня вызывают в приемную, кто-то ко мне приехал. Продолжу после…
Начал писать тебе утром, а сейчас уже вечер. Моря не видно, оно только угадывается. Где-то поют. Тут, между прочим, у всех прорезывается голос. Природа, что ли, так влияет?
У меня была Лидия Владимировна. Заехала ко мне с целой компанией.
Поговорили. Расспросила она, как меня лечат, и ужаснулась. А когда пришел профессор, прямо при мне на него набросилась: "Я, говорит, читала вашу книгу о психологии больного. Вы уж меня извините, но я с вами никак не согласна. И считаю как лечащий врач, что больного нужно немедленно уложить в постель".
Профессор слушал ее, слушал, только посапывал красным носиком. Наконец Лидочка замолчала.
Профессор начал вытаскивать свой беленький платочек. Вот, думаю, сейчас потеха начнется. Но он платочек снова спрятал, помолчал и, глядя в окно, тонким голосом сказал: "Вы, наверное, правы, коллега. Уже тысячу лет таким больным рекомендуют постельный режим" - и ушел. Лидия Владимировна решительно приказала мне лечь в постель.
Ее спутник, кажется, его фамилия Сперанский, что-то тихо ей сказал, но она даже ухом не повела.
Вскоре они уехали.
Да, виноват перед тобой, Виктор. Твое письмо лежало на столе, Лидия Владимировна его прочла, попросила твой адрес.
Утром сказал профессору, что не буду лежать, он только кашлянул и закурил.
Уходя, профессор, загадочно усмехаясь и посапывая красным носиком, сказал, что готовит мне сюрприз. Интересно, правда?
Ну вот, пока все, Виктор, а Костромина - прижми.
Николай Николаевич.
Из Крыма.
От Лидии Владимировны Северской.
Здравствуйте, Виктор… кажется, Константинович? (Извините, почему-то всегда забываю Ваше отчество.)
Прочла Ваше письмо (так полагается лечащему врачу) и расстроилась. Я тут с компанией веселюсь, отдыхаю, а у вас неприятности.
Сперанский, мой товарищ, тоже врач, говорит, что, если я настоящая современная героиня, я должна сесть в самолет и умчаться в Москву. Но я, видно, героиня не настоящая, поэтому только пишу вам и искренне желаю удачи.
Сперанский (до чего въедливый!) говорит, что вам, деловому человеку, не до лирики, но я думаю, он не прав.
Если у вас найдется время, напишите мне на адрес Николая Николаевича, буду рада. Я еще к нему заеду.
Л. В.
Из Крыма.
От Николая Николаевича Скиридова.
Я еще не надоел тебе, Виктор?
После обеда пришел ко мне профессор, постоял, подумал и вдруг предложил прогуляться.
Мы вышли. От санатория вверх шла "грунтовая" дорога. До чего же, Виктор, счастливые здешние строители! "Грунтовая" - это значит дорога, пробитая в скале. Езжай, пожалуйста, и ни тебе грязи, ни глины, никто не вязнет, никого не вытаскивают.
Мы шли с полчаса. Ты знаешь, Виктор, куда привел меня профессор? На стройку!
…Словом, слушай, Виктор, что говорит профессор. Человека нельзя сразу "вышибать из седла". Если больной раньше много ходил, то его нельзя укладывать надолго в постель, пусть он ходит, немного, но ходит… Итак, с завтрашнего дня я буду с девяти до одиннадцати работать на строительстве санаторного корпуса консультантом - это его подарок.
Ну, что ты скажешь, Виктор? Выходит, есть чудеса на земле?
Николай Николаевич.
Из Москвы.
От Виктора Константиновича Нефедова.
Дорогой Николай Николаевич!
Вы попали в хорошие руки. Я не очень смыслю в медицине, но зато знаю Вас, и мне думается, что метод лечения, который выбрал профессор, - наилучший.
Я следую Вашему совету: "За дело, за дело", завтра начинаю все сначала.
Вы, конечно, правы в отношении Костромина и Моргунова. Но, Николай Николаевич, не сердитесь на меня, я не могу их "приструнить".
Ведь есть разные методы руководства людьми, правда?
Я, конечно, мало еще работаю, но Вы знаете, Николай Николаевич, пока я не встречал очень плохих людей. Видел их в кино, читал о них в книгах. Вижу, Вы улыбаетесь: "Эх, зелен еще, зелен!" - так про меня ведь говорят. Все равно, я уверен, что есть другой путь: пробудить в людях лучшее, что в них есть. Попробую идти по этому пути.
До свидания, крепко жму Вашу руку.
Виктор.
P.S. Передайте, пожалуйста, Л.В. эту записку.
Лидия Владимировна!
Я получил Ваше письмо. Благодарю за добрые пожелания. Конечно, прав наш друг Сперанский, людям дела не до лирики.
Не стоит, наверное, обо мне беспокоиться - выдержу.
В.К.
Если Сперанский сообщит еще что-нибудь интересное, уведомите, пожалуйста, меня.
Глава четвертая
Из избы выносят сор
Наконец я добрался до своего стола… Все эти дни я ездил по стройкам.
Стройки, стройки: кран, несколько смонтированных этажей, штабеля железобетонных плит, забор из плохо пригнанных досок, - какие они все одинаковые! И только строитель видит, что на одном доме края балконов уже покрыты железом (готовятся к стяжке), засыпают перекрытия, монтируют вход, а на другом ведут только монтаж. Тут работают прорабы-стрекозы. Помните басню: "Попрыгунья стрекоза лето красное пропела, оглянуться не успела…"
Ведут прорабы монтаж, растут, на удивление всем, стены домов. Ну, а другие работы? Это все после. А "зима катит в глаза:"…
И вот я сижу за своим столом. Я объехал все стройки треста. Знаю: у Беленького прорабы строят красиво. От вывески на заборе до самого верхнего этажа - красиво и правильно. Знаю, в управлении Визера все работают под лозунгом "вырвать план!". Свалили кирпич с машины, перекошен забор, разбиты ворота - это все ерунда, нужны цифры. Я смотрел в плановом отделе, цифры: у него хороши. Но было общее для всех без исключения строек - разрывы в работе, простои.
Прораб Соков рассказывал, что ночью стройка совершенно не управляема. Целую смену простоял башенный кран из-за поломки, обратиться некуда. Ковалев, прораб гостиницы из управления Беленького, жаловался на плохую поставку раствора. На площадках Визера все прорабы кляли завод стеновых блоков. Один - только один! - блок не привезут - простой.
Когда я работал в строительном управлении, все это казалось мне случайным: "Ну что там? Сломался механизм?.. Исправят! Не подвезли раствор - сейчас позвоню на завод…" Теперь я понял, что это целая система непорядков, которая разъедала стройки.
О какой экономии труда можно говорить при постоянных простоях? Прежде всего - добиться непрерывности в работе… Нужны цифры, факты, а не вдохновенные жалобы прорабов…
Итак, факты. Я звоню секретарю.
- Нео…
- Неонелина, - терпеливо подсказывает она.
- Неонелина, вызовите, пожалуйста…
- Я сейчас к вам зайду.
Она приходит во всеоружии самых модных украшений. Кроме большой медной бляхи, которая висит на ее груди, в ее ушах качаются многоэтажные серьги.
- Здравствуйте, Виктор Константинович! Почему это вы меня к себе не вызываете? - спрашивает она.
- Вам теперь далеко ко мне ходить.
- Ничего! Вот вы все думаете о других, а сами… - Она решительно вскинула голову, от чего этажи серег пришли в соприкосновение и раздался довольно мелодичный звон.
- Ну хорошо, я буду звонить вам три раза.
- Нет, два, - решительно сказала она, отстаивая мои интересы. - Главному инженеру полагается звонить два раза.
Впервые за все эти дни я улыбнулся.
- Вызовите, пожалуйста, ко мне в двенадцать часов всех начальников отделов и Костромина.
- Хорошо.
Я принялся за бумаги, но читал их механически, - знал, что мне предстоит трудный разговор.
Первой ко мне впорхнула начальница лаборатории Обедина, милая женщина, которую, наверное, до конца жизни все будут называть Ирочкой.
- Виктор Константинович! - защебетала она, склонив набок гладко причесанную голову. - Вы не представляете, сколько у меня работы. Сейчас мне до зарезу нужно в центральную лабораторию… Миленький, отпустите меня. А? - Она нежно улыбалась.
- Садитесь, Ирочка, садитесь.
- Ох… ах! - Она села, вздохнула и принялась рассказывать, сколько надавал ей заданий Костромин. Потом вдруг заметила: - Виктор Константинович, как вы похудели, на вас лица нет!
Пришел Мякишев. Он начал перекладывать на столе стопку бумаги.
- Тут у вас должна быть одна бумажка. - Мякишев всегда разыскивал "одну бумажку".
- Вы уверены, что у меня? - спросил я.
- А где же еще ей быть, - парировал Мякишев, строго глядя на меня страшными рачьими глазами.
Начальник технического отдела Топорков, молодой человек в отлично выутюженном костюме, худой настолько, что мне всегда казалось, будто его гладят вместе с пиджаком, церемонно поклонился и молча протянул мне листок. Это была телефонограмма с вызовом в главк, на ней красивым ровным почерком была написана резолюция Костромина: "Прошу быть".
- Садитесь, Игорь Николаевич.
Он снова наклонил голову:
- Слушаюсь… но за последствия…
- Хорошо, хорошо! - успокоил я его.
Дверь открылась, несколько секунд никто не появлялся, и наконец в комнату проплыл главный механик, отличный, как я убедился, человек, но до того медлительный, что, если б это от него зависело, земля делала свой полный поворот вокруг оси не за двадцать четыре часа, а по крайней мере за сорок восемь.
Пришли начальник планового отдела Синицын и главный бухгалтер Васильев.
Синицын небрежно уселся, а Васильев подошел к окну.
И вот наконец ворвался Ротонов, начальник отдела труда. Он промчался из одного конца комнаты в другой, потрясая какими-то бумажками.
- Ты… ты, Виктор, знаешь?! - давясь от напора слов, закричал он.
- Все знаю, садитесь, пожалуйста.
Ротонов на миг остановился и снова забегал, теперь уже по кругу.
- Нет, ты не знаешь! - От волнения он тряс головой, два куста его волос поднялись вверх. - И они ничего не знают, - показывая бумагами на присутствующих, кричал Ротонов.
- Товарищ Ротонов, вы бы полегче, - церемонно произнес Топорков.
- Ты… ты… - начал было Ротонов, но зазвонил телефон.
Я снял трубку.
- Это Костромин говорит. Я сегодня не смогу быть на совещании, мне нужно ехать в главк.
- Нет, Владислав Ипполитович, мы ждем вас. У нас важное совещание!
- Не могу, не могу, Виктор… Константинович. Я не приду, это окончательно. - В трубке раздались частые гудки.
Я знал, что это было начало. Знали это и все присутствующие, поэтому в комнате стало тихо, только Ротонов со страдальческим выражением лица ходил по кругу. Я набрал номер Костромина.
- Думаю, не стоит ломать копья по пустякам. Прошу учесть - это не просьба, а мое распоряжение, и оно тоже окончательное.
Костромин молчал, я подождал и положил трубку.
Прошло несколько минут, я просматривал записи. Ротонов не выдержал:
- Вот тут… - Он потряс бумагами.
- Замолчишь ли ты, наконец? - спокойно спросил механик.
Костромин не приходил. Я встал:
- Ротонов, прошу вас!.. - Я с трудом улыбнулся.
Но Ротонов и сам уже, очевидно, понял обстановку, сунул бумаги в карман и уселся.
- Начнем, товарищи! Для оценки положения в тресте необходимо…
Дверь открылась, Костромин медленно прошел к столу и тяжело опустился на стул.
Я мог бы, как говорят строители, дожать его, сделать при всех замечание, но я увидел его устало опущенную голову и снова пожалел.
- Извините, Владислав Ипполитович, за мою настойчивость, - мягко сказал я, - но сегодня действительно нужно ваше присутствие (что бы еще добавить? Пусть он, как всегда, величественно поднимет голову. Ага!) - потребуется ваш совет.
- Я впредь просил бы вас, - Костромин действительно приподнял голову, - консультироваться со мной отдельно, а не в присутствии моих подчиненных. А потом, если уж проводить совещание, то в моем кабинете, тут дышать нечем. - Это был уже прежний барственный, поучающий Костромин.
Неужели прав Николай Николаевич, - Костромин признает только силу? Ну что ж, сразу воспользоваться его двойной ошибкой - тихонько, спокойненько… Ну?.. Нет, это мелко.
И я промолчал. Все равно первый "раунд" был за мной.
- Продолжим совещание, - сказал я. - В ближайшее время в тресте будет проведен технический совет. Прошу не улыбаться, техсовет настоящий, по экономии труда. Для этого нужно знать подлинное положение дел на стройках. Кто его знает?
- Странный вопрос, Виктор Константинович, - усмехнулся Костромин. Он вынул из элегантного серебряного футляра красную расческу и провел ею по волосам. - Мы все, старые работники треста, хорошо знаем стройки. Что именно вас интересует?
- Меня интересует, сколько было простоев, какова их продолжительность, в чем причина. Только цифры, только факты.
Костромин развел руками:
- Таких данных у меня нет, да они и не нужны, и так все ясно.
- У вас, Федор Петрович, - обратился я к Мякишеву, - есть такие данные?
- Нет, мы никогда не задавались такой целью. Я согласен с Костром иным.
- У вас? - спросил я Синицына.
Он промолчал, снисходительно рассматривая меня.
- Выходит, таких данных нет ни у кого. Так? Но без них мы не можем установить причины, вызывающие простои, задержки в монтаже. Так, Иван Иванович?
Механик медленно поднял голову, посмотрел на меня и снова опустил ее. И когда я потерял надежду получить ответ, он тихо сказал:
- Да.
- У нас в монтаже шестнадцать объектов, - продолжал я. - Нужно всюду провести хронометраж.
- Целую смену? Это ужасно. Где мы найдем людей? - забеспокоилась Ирочка.
- Нет, не смену, а три смены, и притом в течение недели.
Каждый по-своему выразил мне свое возмущение. Ротонов снова забегал по комнате, на этот раз по диагонали.
Потрясая бумажками, он кричал, что в этом идиотском тресте никто ничего не читает и не знает. Только он, Ротонов, прочел до конца инструкцию, хочет все рассказать, но ему не дают.
Глава технического отдела Топорков потребовал официального приказа. Он, Топорков, конечно, подчинится, но только письменному приказу.
Мякишев совсем отвел ото рта желтый карандаш, что-то шепелявил; величественно встал Костромин, он молча пошел к двери, но вернулся, сел за стол, быстро написал и вручил мне записку: "В.К. кто дал вам это указание? Я самым категорическим образом возражаю!!!" (Три восклицательных знака были подчеркнуты.)
Откинувшись на спинку кресла, снисходительно улыбался плановик Синицын ("Я бы тоже мог кричать, как другие, - говорил его взгляд, - но какое это имеет значение - установите вы причины простоев или нет. Все зависит от плана. Только я, Синицын, с помощью своих связей могу решить… А на стройке? Чепуха все это!").
Наконец сердито кашлянул и главный механик, что означало для него высшую степень волнения.
Я спокойно слушал. Наконец все немного приустали, я взял заготовленное распоряжение и тихо прочел его. Потом поблагодарил начальников отделов и сказал, что совещание закончилось.
Но никто не уходил. Тогда мне в голову пришла счастливая мысль. Я снял телефонную трубку:
- Нео…
- Неонелина!
- Неонелина, меня давно ждут товарищи…
- Они только что пришли, - недоуменно перебила она меня.
- …Уже полчаса, нехорошо, попросите их зайти.
Через минуту в кабинете появились три председателя кооперативов - "Молния-2", "Монолит" и "Дружба-9", которые собирались на паях строить дом. У них еще не было проекта, в райисполкоме спорили об участке для дома, но председатель "Молнии-2", молодой человек с большими выразительными глазами и опущенными книзу черными усами, сел рядом со мной и, озабоченно покачав головой, объявил, что уполномочен "Молнией", "Монолитом" и "Дружбой" вести со мной разговор.
Начальникам отделов ничего не оставалось, как покинуть кабинет. Ротонов от возбуждения даже зевал, широко раскрывая рот.
Только главный бухгалтер подошел ко мне и тихо сказал:
- А вы знаете, мне нравится ваше мероприятие. Хотя в вашем распоряжении бухгалтеров нет, я дам вам трех работников. - Он улыбнулся. - Меня кое-кто будет ругать, но я все равно дам.
Пройдет много лет, по-разному будут относиться ко мне люди, многие станут мне помогать. Но никогда ни один человек не помог мне так, как Васильев. Ведь я притворялся, что спокоен, - как мне нужна была эта поддержка!
Тем временем председатель "Молнии" подготовил все для обстоятельного разговора. Он деловито разложил на моем столе кисет с табаком, спички, пластмассовую пепельницу, шило и маленький молоточек.
- Мы хотели бы знать, когда вы собираетесь… - Он затянулся, но трубка не сработала. Председатель "Молнии" осмотрел ее, при помощи шила и молоточка выбил старый табак и снова набил трубку. Несколько минут разжигал ее, потом закончил фразу: - …начать строить нам дом?
Но у председателя "Монолита", очень импозантного пожилого человека с прекрасной бородой, не хватило терпения. Звучным, хорошо поставленным голосом он заявил, что у него "вверху" есть знакомые, которые заставят нас уважать заказчика, что всем в "Монолите" не нравится наше поведение.
- Я эти штуки знаю, - сердито говорил он. - Еще не начали строить, а уже ссылаются на отсутствие чертежей.