Засучив на ходу рукава рубашки, Павел Иванович пошел умываться. Евдокия Ивановна аккуратно вытерла руки о фартук, раскрыла толстую книгу и на заглавном листе неторопко прочла: "Работа мастера на доменной печи". Она покачала головой, дивясь непривычному терпению мужа.
Вот эту-то книгу и читал Павел Иванович далеко за полночь, когда в дверь постучался Кирилл. Павел Иванович, не перебивая, внимательно выслушал его, коротко спросил:
- Смену принял от Кравцова?
- От него.
Наступило молчание, показавшееся Кириллу очень долгим. Не хотелось Павлу Ивановичу думать, что мастер-однокашник может подвести молодого сменщика. Сам Буревой на своем долгом веку доменщика не раз предупреждал продувы. "Может, осадку начал Кравцов давать?" - думал Павел Иванович.
- Ржавчина портит железо, зависть портит человека, - проговорил он, отодвигая книгу.
- Зависть? - удивился Кирилл. - Нет. Я сам не досмотрел, - возразил он, расслабленно поднимаясь со стула.
Утром перед рапортом Бартенев, заложив назад руки, стоял на площадке четвертой печи и смотрел, как Кравцов тяжелой кувалдой бил по электропушке. Казалось, он снова сознательно прибегал к этому устаревшему методу, чтоб продемонстрировать перед начальником силу своих рук, еще не утративших упругости. Бартенев не вмешивался в работу, но горновые, поглядывая в его сторону, видели, как ходили желваки за плотно сжатым ртом. Уже была открыта летка и желто-красным веером взметнулось пламя, а Бартенев все стоял и о чем-то сосредоточенно думал.
Спустя полчаса Женя Курочкин услышал в телефонной трубке голос Фени Алексеевны, просившей разыскать на печах начальника смены Дроботова и прислать его в кабинет Бартенева. Женя Курочкин попытался пошутить с Феней Алексеевной и, весело каламбуря, проговорил:
- Вызвать Дроботова - значит что-то не тово…
Феня Алексеевна молча повесила трубку. Курочкин хмыкнул: за последнее время секретарь начальника как-то странно изменилась - стала сдержанна, строго деловита. Но раздумывать над причинами такой перемены у диспетчера сейчас не было времени. По внутреннему телефону он стал звонить на печи, на загрузку, разыскивая инженера. Вскоре Дроботов, держа руки в карманах, с независимым видом входил в кабинет начальника цеха. Но едва он успел сделать два шага, как услышал необычный для Бартенева резкий, звенящий голос:
- Вернитесь на четвертую печь и замените там Кравцова.
- Вы забываете, что я начальник смены, - ощетинился Дроботов.
- Как начальник смены вы не научили мастера правильно работать и поэтому встанете на его место, - повторил Бартенев уже более спокойно, не спуская взгляда с Дроботова. - Сегодня вы закончите за Кравцова смену, - добавил он, - а его пришлите сейчас ко мне.
Считая разговор законченным, он протянул руку к стопке книг, лежавшей с края стола, взял сверху журнал "Сталь" и углубился в чтение. Дроботов, уходя, хлопнул дверью и направился не на печь, а в кабинет Лотникова.
Бартенев проводил рапорт не у себя, а в маленькой комнате, примыкавшей к диспетчерской и душевой. Так было удобнее людям - не надо ходить почти за полкилометра в контору. На длинных деревянных скамейках, расставленных вдоль стен, сидели мастера и горновые, устало опустив плечи. Здесь же был Кирилл Озеров со своей бригадой. Он чувствовал себя подавленно и выжидательно смотрел на Бартенева.
- Чем был вызван продув печи? - обратился к нему Бартенев.
Кирилл хотел ответить так, как много лет до него отвечали в таких случаях мастера, как он сам отвечал вчера Буревому, как объяснял Маше: "Не досмотрел". Но вспомнив слова Лобова "тебя печь, как девка, за нос водит", устыдился такого ответа. Постепенно овладевая собой, Кирилл стал детально объяснять устройство охладительной системы и высказал предположительные причины продува - выгорел, разрушился кирпич. Бартенев, подперев руками голову, слушал его со вниманием. Затем спокойно его спросил:
- А какие подобные осложнения могут встретиться у мастера при работе с высоким давлением газа на колошнике?
Озеров оторопел:
- У нас ни одна печь в Союзе не работает на высоком давлении.
- Сегодня не работают, завтра будут, - выговорил Бартенев, - мастеру надо к этому готовить себя.
Он повернулся к Кравцову, как будто хотел его о чем-то спросить. Тот сидел, опершись руками о колени.
Бартенев медленно отвел от него взгляд и после долгой, напряженной паузы сказал:
- Мастер должен сам овладевать новыми приемами к учить этому других. Когда мастер этого не делает, он выбрасывает себя за борт. Четвертая печь несколько дней шла ровно. Но у нас еще не изжиты методы и приемы работы по старинке. Один из мастеров вчера и сегодня и неделю назад применял старые методы.
Бартенев на минуту замолчал, словно давая каждому вникнуть в его слова.
- Сегодня этот мастер не мог закрыть чугунную летку на полном ходу и чуть не сжег пушку, - по-прежнему не глядя на Кравцова, продолжал Бартенев. - Печь простояла пятнадцать минут. В результате цех недодал десятки тонн чугуна. Как расценивать действия такого мастера? - неожиданно обратился он к присутствующим, обводя всех взглядом.
По мрачному лицу Кравцова скользнула легкая усмешка. Хотя Бартенев его фамилию ни разу не назвал, но он, так же как и другие, знал, что речь шла о нем.
Все молчали, только Орликов, наклонившись к Гуленко, шепнул ему на ухо: "Коротко говорит, да занозисто". В эту минуту Бартенев повернулся к Гуленко:
- Ваше мнение? Сегодня каждый должен выступить. Как вы смотрите?
- Не собрался еще с мыслями… - откровенно начал Гуленко.
- А вы? - задал быстро вопрос Бартенев сидевшему у окна пожилому мастеру пятой печи Рыжикову.
- Ну, что я? Ясно же, что по старинке работать нельзя, - мастер покосился в сторону Кравцова.
Кравцов с шумом отодвинул ногой скамейку и выкрикнул:
- Я двадцать лет мастером работаю на печах!
- А в наши дни вам уже далеко до мастера, - проговорил Бартенев.
Видя, что никто не собирается выступать, он низко склонился над столом, вчитываясь в сводку, которую принес диспетчер. И словно не слышал, как задвигались скамейки, зашаркали по полу ботинки, кто-то чиркнул спичкой, закурил. Люди явно были растеряны, их удивил резкий тон начальника цеха. Ведь речь шла о мастере Кравцове, фамилия которого еще не стерлась с плакатов…
Особенно скверно чувствовал себя Кирилл Озеров. Начальник цеха специально вызвал его на этот рапорт, и Кирилл ждал разноса за аварию, а вышло так, что он как будто ни при чем. Весь разговор повернулся против Кравцова.
Он зашел в лабораторию и в присутствии Костровой рассказал обо всем Маше.
- Так и сказал: "А в наши дни вам далеко до мастера"? - удивилась Маша.
- Так и сказал.
Что-то подняло с места Веру Михайловну. Она почти побежала в диспетчерскую, где только что закончился рапорт. Бартенев сидел за столом, просматривая бумаги, и не поднял головы на стук двери.
- Здравствуйте, - громко сказала Вера Михайловна, шагнув к нему.
Он встал, поздоровался и пододвинул ей стул. Стараясь побороть в себе волнение, Кострова спросила:
- У вас всегда такой стиль рапортов?
- Вы были на этом рапорте и успели уловить стиль? - силясь улыбнуться, спросил в свою очередь Бартенев.
- Нет, я уловила его из рассказов других. Как на строгих экзаменах. - Она смотрела ему прямо в глаза и вдруг заметила в них непривычное выражение грусти. Но отступать уже не имело смысла, и она решительно сказала:
- Почему вы Кравцова в присутствии всех единолично аттестовали?
- Конечно, ваш долг указывать мне на недостатки… - еще раз силясь улыбнуться, проговорил Бартенев, и она поняла, что этой невеселой фразой он уклонялся от откровенного разговора.
- Вы ставите себя под удар.
Бартенев отозвался не сразу. Он встал и принялся шатать взад-вперед по комнате. Вера Михайловна следила за ним и ждала.
- Бывают обстоятельства, когда надо принимать на себя удар.
В сдержанном голосе Бартенева ей почудились резкие нотки. Она пожала плечами:
- Все, что здесь произошло, можно было подготовить, чтоб не было так ошеломляюще для людей.
- Вас это тоже ошеломило?
- Да, - созналась она.
- К сожалению, иначе поступить не мог, - проговорил Бартенев, не отрывая от нее внимательного взгляда. - Кравцов сам себя аттестовал.
VII
Когда люди всегда вместе, они знают друг о друге все, даже то, о чем никогда не говорят вслух. Знают не только работу, но и ту сторону жизни, которая скрыта за дверями квартиры. Человек приносит в цех завтрак, завернутый в салфетку, и от того, каков цвет салфетки и какой слой сала на куске хлеба, окружающие безошибочно определяют семейный уклад человека, характер его жены и то, как дорог ей муж. Иногда семейные порядки доменщиков открывались в душевой. Никто специально не подглядывал, не следил друг за другом, но если рядом с твоей ногой оказывалась торчащая из носка пятка, невольно отводил глаза в сторону, испытывая сочувствие к человеку.
Кравцов не приносил в цех завтраки, в душевой не надевал рваных носков, но когда он злобно ругался в диспетчерской, его сторонились, догадываясь, что он опять пришел на работу с тяжелой головой.
Каждый про себя его осуждал, а вот теперь, когда с ним случилось такое, трудно было без боли и сомнений вычеркнуть его из цехового списка.
Тягостная тревога томила Кострову. Она знала, насколько может оказаться роковой для Бартенева история с Кравцовым. Ходили слухи, что Лотников подал жалобу в горком партии.
Бартенев делал вид или действительно не замечал сгущающихся над ним туч. По-прежнему ровно в восемь утра он появлялся в цехе, спрашивал о ночной вахте Женю Курочкина, затем шел на печи, проводил рапорты, собирал технологическую группу. Дважды за это время заходил в лабораторию и очень подробно интересовался у Костровой проведением опытов. Глядя на него, она поражалась, как у этого человека хватает воли при любом настроении, при любых обстоятельствах сохранять размеренный рабочий ритм. При встречах ни она, ни он ничем не напомнили друг другу того разговора, который произошел между ними после случая с Кравцовым. Но именно тот короткий, пожалуй, несколько странный разговор сблизил их, протянул между ними незаметную для других ниточку, которую чувствовали только они. Она все чаще ловила на себе его пристальный, испытующий взгляд.
Однажды он пришел в лабораторию не один, а с директором.
- Инженер Кострова занята опытами по определению горючести кокса, - сказал он Лобову, сдержанно улыбаясь ей.
Директор протянул ей большую, широкую ладонь и попросил объяснить принцип устройства аппарата.
- Принцип установки очень прост, - начала она, преодолевая стеснительное чувство, - если не считать этой соединительной системы…
- И ваших бессонных вот ночей, - Лобов поднял на нее глаза, не строгие, очень доброжелательные и даже чуть застенчивые.
- Я не могу принять все на себя, - возразила Вера Михайловна, смелея от директорского взгляда. - Это коллективное творчество. - Она взглянула на Бартенева, по выражению его лица поняла, что и он помнит тот день, когда они втроем - Бартенев, она и Верховцев - монтировали установку.
- Ну, и каковы первые результаты? - поинтересовался Лобов.
Она достала из ящика стола тетрадь, наполовину исписанную мелкими цифрами, и стала объяснять ему то, что ей удалось обнаружить.
- Скажите, - вдруг прервал ее Лобов, - начальник цеха не ущемляет вот ваших порывов к исследованиям?
Хотя вопрос прозвучал в полушутливом тоне, Вера Михайловна подумала, что Лобова не только служебные обязанности привели в лабораторию. Она открыто посмотрела ему в глаза и покачала головой:
- Наоборот.
- Хорошо, хорошо, - поспешно проговорил Лобов каким-то другим отчужденным тоном, как будто его слова предназначались теперь не ей и не Бартеневу, а кому-то другому. На минуту он снова стал строгим директором, но тут же встряхнулся и, протягивая Вере Михайловне руку, с улыбкой сказал:
- Раз не мешает, исследуйте. Иногда практика двигает науку быстрее, чем академия. - Он басовито рассмеялся и направился к выходу.
Лобов действительно на этот раз приезжал в цех неспроста. Намечалось заседание бюро, где ставился вопрос о Бартеневе. Секретарь горкома Глазков говорил, что поступило из цеха заявление на Бартенева, якобы притесняющего новаторов. Лобов решительно запротестовал и поехал в цех, а затем явился в горком. Прочитав заявление, подписанное Лотниковым, Барковским и Дроботовым, он резко сказал:
- Чепуха! Бартенев не сумасшедший, но чтоб с ним вровень встать, другим надо тянуться. Я знаю, что в цехе ставятся интересные опыты.
- Единоличная революция в технике? - с усмешкой заметил Глазков.
- Это вот Лотникову так кажется. Опыты Бартенев проводит на действующих агрегатах. На печах люди работают.
- Но от этого агрегаты не стали давать больше металла?
- Не сразу вот Москва строилась, - горячась, проговорил Лобов. - Производство чугуна медленно, но повышается.
- А этот случай с Кравцовым, - проговорил Глазков. - О нем сигнализирует секретарь парторганизации.
На крупном лице Лобова нависшие брови сошлись над переносьем. Сдерживая себя, он торопливо потянулся к лежавшей на столе пачке папирос и закурил:
- Плохо вот, когда начальник цеха и секретарь парторганизации тянут не в одной оглобле.
- Рядом с таким не каждый в оглобли впряжется, - заметил Глазков.
- Да, у Бартенева свой широкий шаг, своя походка, - проговорил Лобов, с силой раздавливая папиросу в пепельнице. - А мне вот такие-то, не по ГОСТу, очень по душе, - проговорил он потеплевшим тоном. - А вот уже сигнализаторов в вышестоящие органы, признаюсь, не терплю, - резко закончил он.
В цехе он говорил с Бартеневым о Кравцове, строго отчитал его, как он выразился, "за дерзкое мальчишество", избегая прибегать к более четким и острым формулировкам. Но сейчас Лобов был проникнут непоколебимой решимостью отстоять Бартенева, не допустить дела до бюро.
Порыв ветра распахнул окно и легко поднял со стола бумаги. Глазков быстро встал и, затворяя створки окна, сказал:
- Насчет секретаря решат сами коммунисты, а нам с тобой надо решать судьбу Кравцова.
Лобов признательно посмотрел на секретаря. Глазков не говорил уже о Бартеневе, значит, понял. В кабинет зашел председатель горисполкома Боков, поздоровался с директором и, наклоняясь к Глазкову, стал ему что-то тихо говорить.
- Знаю, знаю, - сказал Глазков и обратился к Лобову.
- Слушай, в мастерские ширпотреба металл до зарезу нужен. Сможешь дать? Там кровати для городской больницы делают.
Лобов покрутил головой и пожал плечами. Дефицит металла распределяла Москва, и все-таки считалось, что нужды города завод всегда может обеспечить. Но когда речь шла о нуждах города, Лобов не умел отказывать, потому что это были нужды рабочих завода.
- Хорошо, выделим что-нибудь, - пообещал он.
Пользуясь подходящим случаем, Боков стал просить Лобова дать бригаду специалистов для ремонта городского водопровода. Это было легче сделать, и Лобов охотно согласился.
После общегородских проблем вопрос о Бартеневе совсем отодвинулся. Вставая из-за стола, Глазков сказал:
- Кравцова надо как-то реабилитировать. Двадцать лет мастером числится. Уж очень круто обошелся с ним начальник цеха.
Лобов не стал возражать секретарю. Нельзя отказать ему в гуманности и нельзя не понять ее. Он пообещал Глазкову разобраться во всем, радуясь, что вопрос о Бартеневе больше не поднимается.
Через несколько дней после этой истории Веру Михайловну Кострову неожиданно пригласили в партком завода. Ей почти никогда не приходилось покидать лабораторию в середине дня. Заводской двор, знакомый по утрам до самых будничных деталей, днем показался ей совсем не похожим на себя. Она подумала, что цеховые корпуса, как и люди, меняют одежду в разное время суток. В ранние и поздние часы она привыкла видеть завод затянутым в дымчатое покрывало с бледно-желтой отделкой огней. Теперь, днем, он представился ей в серой рабочей спецовке, обсыпанной пылью. Завод громко раздувал меха, тяжело отдувался паром и выбрасывал из поднятых кверху труб, как из рукавов, длинные языки пламени.
Редкие деревья поникло жались к серым пепельным стенам, но и здесь они не могли укрыться ни от жаркого солнца, ни от жирных осадков заводской копоти. Сухие листья отливали металлическим блеском ржавой окалины.
Перед проходной Вера Михайловна сняла рабочий халат, перекинула его на руку и чуть сбавила шаг. Зачем все-таки она понадобилась парторгу? И так срочно? Она положительно терялась в догадках.
Гущин, несмотря на жару, был в суконной гимнастерке, с глухо застегнутым воротом. Он начал издалека. Поинтересовался семьей, матерью и Аленкой. Очень деликатно обошел личную жизнь Костровой и вдруг спросил, какое впечатление производит на нее Бартенев.
- Что это, в порядке партийной дисциплины надо высказать свои впечатления? - спросила она.
- Нет, конечно, но так много говорят о Бартеневе разноречивого…
- Что вы не можете составить о нем собственного мнения?
- Собственное мнение не всегда выражает мнение коллектива, - заметил Гущин и, откашлявшись, сказал: - Речь не о нем. Партком принял решение о перевыборах партбюро в вашем цехе. Мы намерены рекомендовать секретарем вас.
Вера Михайловна чуть отшатнулась от стола. Для нее сообщение Гущина было так неожиданно, что она в первую минуту даже не знала, как к этому отнестись. Она бы еще больше удивилась, если б узнала, что это Лобов предложил ее кандидатуру.
- Не смогу я! - взмолилась, наконец, Вера Михайловна. - Партийный стаж у меня всего три года и вообще какой я секретарь? А опыты? - вдруг вспомнила она. - Только на днях мы с Верховцевым провели предварительные расчеты. Работа в стадии завершения.
Кострова начала подробно излагать ему суть проводимых в лаборатории исследований. Гущин, не дослушав, махнул рукой:
- Кроме вас, в цехе есть инженеры. Доведут.
Прощаясь, он долго и энергично тряс ее руку, как бы желая вселить в нее уверенность.
Вера Михайловна шла в цех и думала, как Бартенев на это посмотрит. Она, инженер, прерывает исследования, важные для производства! Может быть, сейчас зайти к нему, попросить вмешаться? Отстоять?
Продолжая идти той же дорогой, мимо тех же деревьев, но уже не замечая их, она попыталась мысленно начать разговор с Бартеневым и вдруг поняла, что не состоится этот разговор, что в их отношениях не хватает какой-то главной нити, но какой?
В цех Вера Михайловна вернулась рассеянная. На нее вопросительно смотрела Маша. Вечером, как всегда, пришел Верховцев. Обычно в эти часы для него и для нее начинался второй рабочий день - теперь у опытной установки. Глядя, как он сосредоточенно и деловито рассматривает только что вынутую из печи пробу, она попыталась встряхнуться. Но это удалось не сразу. Лишь час спустя, помогая Верховцеву то в одном, то в другом, она постепенно вернула себе рабочее настроение, успокаивая себя, что все еще может обойтись.
Однако Верховцев заметил ее состояние и участливо спросил:
- Вы чем-то расстроены?
- Что-то голова болит, - ответила она, уклоняясь от дальнейших расспросов.