Было время, когда Алтунин благоговел перед Карзановым. Андрей Дмитриевич сделал бесконечно много для формирования его характера. Бывало, они засиживались в физической лаборатории и вели долгие мудрые беседы. Крупный изобретатель, ученый, Карзанов принимал простого кузнеца Алтунина всерьез, втолковывал ему современные идеи, раздвигал горизонт.
- Я требую только по существу, а не из-за личного каприза, - говорил он тогда.
Так же должен вести себя и Алтунин - вот что имелось в виду.
Как-то Сергей спросил у него, что нужно подразумевать под счастьем. Карзанов рассмеялся, нарисовал на чистом листе бумаги большой круг, вписал в него совсем маленький и сказал:
- Большой круг - это сфера притязаний человека. Малый - сфера его достижений. Если диаметры обоих кругов станут равными, это будет означать полное счастье.
Разговор врезался в память. И теперь Сергей думал: у Петра Скатерщикова, по всей видимости, круги слились - он счастлив полным счастьем. Да еще надеется на переезд в Москву. Сверхсчастье! Но сошлись ли круги у Андрея Дмитриевича? Счастлив ли он? Счастлив ли со своей молодой женой? Почему у них нет детей?.. Будут дети, будут. Жена - певица, не хочет пока портить фигуру. Ей кажется, будто все еще впереди. А он-то, должно быть, не совсем в этом уверен...
Теперь Алтунину приходится отчитывать Карзанова - главного инженера большого производственного объединения "Самородок" - за слабую распорядительность, за проволочки с переключением производства на новую технологию. Приходится втолковывать этому умнейшему человеку, как необходимы машины в "северном" исполнении и какой огромный, глубокий смысл имеет зонирование машиностроения в восточных районах. Выло неловко. Но ничего не поделаешь. Долг начальника.
И чем больше распекал он Карзанова, тем сильнее тот мрачнел.
Сергей догадывался, что здесь произошло. Скатерщиков, конечно же, навострил лыжи в Москву, ждет приказа и не сомневается в новом назначении - обезволился, пустил все на самотек. И Карзанов, наверное, знает о предполагаемом назначении своего шефа, находится в неопределенности. Вот и тянут.
Резкость и непреклонность Алтунина обоих раздражала.
- Вы несправедливы, Сергей Павлович, - сказал Карзанов с некоторой горячностью. - Вам ли не знать, что переход на новую технологию - кропотливый и длительный процесс. А подозреваете, кажется, что мы тут чуть ли не саботируем приказ.
- Не подозреваю, а вижу!
- Тогда я умолкаю, - сказал Карзанов.
- В таком случае можете идти, Андрей Дмитриевич. К разговору вернемся, когда пожалует сюда Еремеев...
Карзанов молча встал и вышел. По всей видимости, он был глубоко уязвлен, даже оскорблен: Алтунин, по существу, выдворил его.
Скатерщиков укоризненно качнул головой, сказал тихо:
- За что ты его обидел? Если хочешь дать надрайку, то дай ее мне - я за все здесь отвечаю. В том числе и за свой приказ Карзанову поглубже изучить вопрос, а уж потом заниматься перестройкой. Или я не прав?
- Ты умышленно тянешь с перестройкой и Карзанова водишь за нос.
Скатерщиков покраснел. Крякнул.
- Ну, знаешь, Сергей Павлович, ты чересчур категоричен в выводах. Тебе как начальнику следовало бы воздерживаться...
- Начальников, Петр Федорович, не положено поучать. Приказ министра получил три месяца назад, а что за это время сделано? Практически ничего. Они тут, видите ли, изучают вопрос! Изучайте себе на здоровье. Но уклониться от перестройки все равно не удастся - сколько бы ни тянули. Параллельно с изучением нужно было привести в готовность всю материальную базу, заключить договора с другими заводами и объединениями, которые будут обеспечивать вам переход на новую технологию. Сделано все это?
Скатерщиков понуро молчал.
- То-то же, Петр Федорович. Ты прекрасно знаешь и без моих подсказок, что от тебя требуется, а за три месяца палец о палец не ударил. Я ведь слежу за каждым твоим шагом. И на коллегии обо всем придется докладывать...
Скатерщиков оживился.
- А зачем на коллегии?
- Потребуют отчета, Петр Федорович. Министр потребует, когда выздоровеет. Он ведь не забывает нас. И докладывать придется тебе самому. Без моего посредничества. И еще скажу тебе: пока программа не будет выполнена, ни о каких продвижениях разговора быть не может.
Скатерщикова прошиб пот. Он заерзал в кресле, спросил неуверенно:
- О каких продвижениях разговор?
Сергей хмыкнул.
- Хочешь начистоту? Изволь. Геннадий Александрович прочит тебя ко мне в замы. Ты это знаешь.
- Ну и?.. - Он снова воспрянул, в глазах появился влажный блеск.
- А я не хочу иметь тебя замом!
- Не хочешь? - Скатерщиков был не то удивлен, не то растерян. Во всяком случае, на его лице появилась глупая улыбка. - Почему не хочешь?..
- Не потянешь, Петр Федорович.
- Под твоей эгидой-то не потяну?
- Не тот случай. Под эгидой не укроешься. Придется самостоятельно принимать ответственнейшие решения. А вдруг мне прикажут вплотную заниматься маркетингом и ты останешься один?
Щеки Скатерщикова посерели, губы сжались в. полоску.
- Вот теперь мне все ясно, Сергей Павлович, - сказал он негромко. - Решили в Москву не пускать? Министерство, главки не для таких, как Скатерщиков. Второй сорт-с... Спасибо и на том. А я имел глупость верить в твою дружбу. Но рано или поздно все выходит наружу... За каким чертом мне рваться к тебе в замы? Да и не рвался - Лядов уговорил. Дескать, будем все в куче, станем деловой тон задавать. Полное взаимное доверие...
- Когда доверяешь узкому кругу людей, то, значит, не доверяешь всем остальным.
- Ладно. Лядова критикуй, а не меня: я человек подведомственный и дерзаю, как уже говорил, в рамках устава. Но теперь могу сказать: как ты со мной - так и я с тобой! - В голосе его прозвучала скрытая угроза. - Не бойся: в замы к тебе не пойду ни за какие блага. Мне и здесь неплохо. Только уж не обессудь, Сергей Павлович, ежели я на той же коллегии подниму вопрос о переходе на двухзвенную систему управления...
Сергей сперва не понял.
- Поднимай, если для пользы дела.
- Ну, польза - штука иногда условная. Сперва не хотел поднимать этот вопрос - ради нашей с тобой давней дружбы. А теперь ты, Сергей Павлович, очень даже развязал мне руки.
- Не доходит что-то. Нельзя ли по упрощенной схеме - я ведь человек прямолинейный, не люблю загадок.
- Можно. Мы тут с Карзановым все проработали и пришли к выводу: наше производственное объединение не нуждается в промежуточной инстанции подчинения - имеется в виду главк. Мы можем подчиняться прямо министерству. Для оперативности...
Он выжидательно смотрел на Алтунина: какой эффект произведут слова? Алтунин остался спокоен.
- Ну что ж, - наконец отозвался он. - Если вы созрели для двухзвенного управления, то всеми силами помогу вашему объединению перейти на него. Сейчас на двухзвенное управление переводят целые отрасли - вон автомобилестроение. Но созрело ли ваше объединение для двухзвенной - не совсем уверен. А не уверен - не обгоняй!
Алтунин смотрел на него почти с презрением. Ах, Петр, Петр, откуда подобное коварство? Выходит, Алтунину ставят ультиматум: возьмешь к себе замом - не буду поднимать на коллегии вопрос о переходе на двухзвенную систему; не возьмешь - держись! Останешься ни с чем, и главк твой ликвидируют, если другие директора присоединятся к Скатерщикову: мол, все созрели. Зачем главк? Лишнее звено. И Алтунина - по шапке.
Ему было противно, но все же спросил:
- А если бы я согласился взять тебя?
Скатерщиков как-то криво усмехнулся.
- Не верю - надуешь. Не буду рисковать.
- Теперь вижу: руководствуешься "интересами дела".
Скатерщиков даже не поморщился. Он кипел от негодования и ненависти.
Недостойный разговор. Сергей корил себя: грубо, бестактно. Былая дружба еще не дает права на неофициальность в подобных случаях. Все плохо, плохо... Справедливо говорится, что распущенность в манерах влечет за собой распущенность в принципах.
Алтунин рассчитывал провести в объединении "Самородок" дня три - не больше. А пробыл неделю. Невеселая неделя. Карзанов и Скатерщиков "ушли в себя", на вопросы отвечали односложно. Все просьбы Алтунина выполняли с подчеркнутой готовностью.
Прилетел Еремеев из отраслевого НИИ, крутился волчком: исследования идут полным ходом.
Алтунин съязвил:
- Как там говорил Проперций Младший: тише едешь - дальше будешь? А Помпоний Старший любил, кажется, быструю езду. Я его последователь и ученик. Так вот, Дмитрий Иванович, меня интересует: почему вы столь медленно разворачиваетесь? На словах у вас все получается доказательно, а дела-то нет!
И опять вспышка раздражения: наговорил ученому мужу ворох неприятных слов. Лучше бы уж создал комиссию. Выдержка, выдержка! Опять сорвался... Учись у министра обращению с подчиненными - он никогда голоса не повышает. Спокойно выслушает, взвесит все в уме и так же спокойно, официально потребует быть готовым к докладу такого-то числа. Завидная целенаправленность, широкая эрудиция! Вполне современный руководитель. С таким работать не всегда легко, но приятно. А ты, Алтунин, за последнее время что-то часто стал входить в раж: шпильки, подковырки, а то и на крик срываешься. Будто вокруг пожар бушует. Скорее, скорее! Пошевеливайтесь, проявляете оперативность... Готов за других сам все делать, только бы крутилось колесо. Осатанел. Требуешь инициативы, а ежели кто-то, проявляя ее, делает ошибки, - взвинчиваешься. Министр-то к инициативе, даже ошибочной, относится доброжелательно. Учитывает, что человек, активно проявляющий себя, ошибается чаще, чем тот, кто безынициативен...
Угрюмо обследовал Алтунин положение дел в "Самородке". Здесь он знал все и всех. Не хотелось верить, что, после того как передал объединение Скатерщикову, оно, по сути дела, ни на шаг не продвинулось вперед. А ведь только один Карзанов, с его быстрым и гибким мышлением, предлагал столько новшеств! Но Скатерщиков мягко гасил инициативу. Сперва Андрей Дмитриевич возмущался, бушевал, а потом завял, смирился. Понял: Скатерщикова не переделаешь, плетью обуха не перешибешь. С шуточками-прибауточками Петенька подмял творца, ученого, сковал его по рукам и ногам, обезволил. Встряхнуть бы Андрея Дмитриевича...
Конечно же, Карзанов меньше всего повинен в замораживании перестройки. Заморозил все Петр. А спрос за все в первую голову с Алтунина: затеял - отвечай! Заказчики, прознав о переходе объединения на "холодную" продукцию, прямо-таки висят на телефонах: подавай быстрее! Нужно прокладывать самый длинный в Сибири туннель. Вечная мерзлота замучила...
А в специализированном объединении "Самородок" - сон разума. Тут, пожалуй, взвинтишься. Даже к угрозам перейдешь. Но Петеньку не застращаешь. Его только что наградили за добросовестную работу.
Издали она в самом деле казалась добросовестной. Сам Алтунин хлопотал за Петра. Но этого Скатерщикову не скажешь, этим не попрекнешь! Да и не надо.
Сергей с головой ушел в издавна привычное дело - в изучение конструкторских и прикладных исследовательских работ. Тут уже кое-что проклюнулось. Уверенно отбирал лучшие варианты. Проверил, сочетаются ли проектные работы с плановыми, есть ли расчеты на требуемый горизонт времени. Всю неделю воевал с людьми и бумагами.
Следовало отдать должное Карзанову: он удачно определил состав персонала, который приступил к разработке технических условий, проекта и графиков на выполнение проектных работ. Но сквозь этот "магический кристалл" очень смутно еще просматривались контуры нового производства.
Извиняться перед Карзановым за свою резкость при первой встрече Сергей не стал. Управление научно-техническим развитием подотрасли требует определенной жесткости. Можете обижаться. Можете жаловаться.
Алтунин был на своем заводе, но многое показалось ему здесь чуждым. За каких-нибудь два года Скатерщикову удалось убить в людях интерес к дерзаниям, к новшествам, ввести все в рамки буднично исполняемой работы. Правда, тут не было срывов плана, не было штурмовщины. Тишь да гладь! Исчезли неформальные отношения между людьми, остались одни формальные. Энтузиазм стал считаться чуть ли не пороком. Энтузиасты нарушают плавность процесса, заставляют тратиться на перестройку, на реконструкцию...
Унылый прагматизм, который выдается за практичность, узкая, ограниченная деловитость, стремление к стабильности, устойчивости. Пошловатые Петенькины афоризмы: "Зачем нам думать? Пусть начальство думает - оно газеты читает"; "Чем выше начальник, тем ниже должна быть его компетентность - компетентный будет мешать на каждом шагу"; "Завод должен быть не организмом, а механизмом"; "Завод не детский сад, чтоб заниматься воспитанием, у него иное назначение - выпуск продукции".
Скатерщиков скептически относится к общественному мнению. Он за голую авторитарность, хотя не любит, когда авторитарность проявляется по отношению и нему самому.
В одной из бесед с ним Алтунин посетовал на недостаток гласности при должностных перемещениях руководителей - коллективу, мол, не всегда объясняют, за что сняли того или иного начальника, высказал свои соображения о том, что не худо бы руководителям производственных объединений да и руководящим работникам министерства отчитываться непосредственно перед рабочими, а вместе с тем пора бы внести и выборность на некоторые руководящие должности.
Скатерщиков в ужасе зажал ладонями уши.
- Я ничего не слышал. Не вздумай еще кому-нибудь сказать. Кощунство какое-то! Партизанщина...
Скатерщиков не мог себе представить, как это он - генеральный директор - пойдет в клуб отчитываться перед рабочими?!
Завязался спор.
- Вот ты говоришь о выборности. А вдруг не выберут того, кого нужно? - напирал Скатерщиков.
- Не выберут, значит, недостоин. Неужто, скажем, рабочая бригада выберет бригадиром худшего, а не лучшего из своей среды? - отвечал Алтунин. - Почему ты стараешься сразу же погасить любую живую мысль?
Скатерщиков опасливо поносился на него.
- Лучше бы ты не задавался такими мыслями. Говоришь вроде бы предположительно, но твои предположения очень уж часто стали сбываться. Не скликай чертей. Суеверный я.
В чертей он, разумеется, не верил. Верил в другое: раз Алтунин заговорил, значит, где-то что-то вынашивается, осмысливается. Опять начнется ломка, масса беспокойств. Алтунин с его извечной неугомонностью и одержимостью действовал на психику. Бог ты мой, как только с ним живет Кира?!
- Открой мне свою тайну, Алтунин, - заговорил Петр вкрадчивым голосом, - ты, по моим наблюдениям, всегда делаешь все мыслимое и немыслимое, чтоб подорвать свой авторитет, испортить со всеми отношения, вызвать неприязнь окружающих, загородить себе дорогу. И почему-то словно бы шутя это оборачивается в твою пользу: получаешь все более и более высокие должности.
Что мог ответить Сергей? Он только усмехнулся.
Но Петенька настаивал. Пришлось объяснить:
- Помнишь сказку про Иванушку-дурачка? Его бросили в котел с кипящим молоком, а из котла этот Иванушка вышел с новым должностным окладом в звании Иван-царевича. Так вот и я. Правда, в этот самый котел с кипящим молоком лезу всегда сам, без всякой надежды выбраться оттуда. И получится ли из меня Иван-царевич, тоже не уверен... Да не все ли равно? Кто-то ведь должен лезть...
7
Мы живем сразу как бы в трех временных измерениях. Самое короткое из них - наше сегодня. Самое необъятное - наши надежды. мечты, расчеты и упования - то, ради чего существуем в настоящем, ради чего разгребаем ворох мелочей, неурядиц, преодолеваем непонимание окружающих; собственно, и живем-то мы не ради настоящего, а ради некоего грядущего, до которого - увы! - не каждому суждено добраться. И, наконец, есть третье временное измерение - боль наша и радость в прошлом, которое всегда проступает как бы сквозь туман. В общем-то такого прошлого, каким оно нам представляется, в действительности не было никогда. Это опять же только наша мечта. Мечта о прошлом, о тех днях, когда были мы молоды и когда удары жизни казались не такими уж чувствительными.
Сибирь для Алтунина была его прошлым. Она навсегда осталась в ореоле романтики, в мареве несбыточного, ушедшего безвозвратно. Этого больше не будет, не будет... В прошлом все выглядит особенным. И если будущее мы любим рассудком, то прошлое - в нашем сердце...
И теперь, находясь в своей любимой Сибири, ради которой готов был трудиться день и ночь, Алтунин очень остро переживал свое физическое прикосновение к ней. Вон она, тайга, - без конца и края... Сколько там чудес! То чудеса Сергеевой юности, упрятанные в густые пихтовые урманы, в непролазные высокие заросли вейника. Каждая лиственница, каждый кедр - старые знакомые. Алтунин до сих пор помнит отдельные деревья, мимо которых когда-то проходил или проплывал по реке на легкой байдарке.
Уйти бы в леса, лежать на толстом моховом ковре, смотреть в блеклую синеву неба, бездумно класть в рот оранжево-желтые ягоды морошки... Огромные шары соцветий медвежьей пучки, синие кисти шпорника лезут в нос, сонно жужжат пчелы,.. А сколько черной смородины!..
Босой мальчуган Сережка Алтуня знал замечательные малинники на гарях. Можно было целый день идти по лесной гари, сплошь покрытой малиной, и нет ей конца. Тут все безгранично, бесконечно, и все манит к себе.
Тут и пожары особенные, не такие, как повсюду. Случаются "низовые", когда огонь ползет по земле, выжигая траву и не трогая деревья. Бывают и "верховые" - страшное бедствие! Будто эскадроны пылающих всадников перемахивают с одной кроны на другую, пока не превратят тайгу в сплошное море огня. Волны темного дыма неделями нависают над городом, и все живое охватывает паника. Только ребятишки, словно дикари, пританцовывают от восторга: "Огонь, огонь!.." В детстве он почему-то действует на воображение притягательно. Яростная, неукротимая стихия, к которой хочется приобщиться, стать ею!
Когда случался в тайге пожар, лоси, красные лисицы и другое зверье появлялись на проспектах города, жались к людям. Особенно много было бурундуков и летяг. Сережка Алтунин жалел их. У него дома долгое время жил толстенький барсук, прибежавший из тайги во время пожара.
А какие таймени ловились в здешних речках! Чебака за рыбу не считали - "черной рыбы и за так не надо"...
Быть бы всегда босоногим мальчишкой, шляться по распадкам, а не биться в стену головой от ярости из-за какого-то там зонирования, которое упорно не хочет зонироваться, не иметь бы дела с такими же, как сам, сумеречными от беспрестанных забот людьми, не знать бы таких скучных вещей, как объем капиталовложений. На худой конец избавиться хотя бы от элемента неопределенности. Пусть кто-то другой испытывает на себе давление времени, терзается проблемами и проблемками, неусыпно заботится о вовлечении в хозяйственный оборот природных богатств, о сооружении новых машиностроительных заводов, гидроэлектростанций, шахт, газопроводов, новых городов. Ха!.. А кто же такой этот "другой"? И почему другой? Помнишь, что говорил Юрий Михайлович Самарин: "Раз ты кузнец, значит, должен ковать счастия ключи..."
Алтунин всегда ковал. С шестнадцати лет. В кузнечном цеху нашел он себя как личность, нашел жизненное призвание. Там же нашел любовь, единственную и неповторимую.