19
Перед окончанием сборки "Скола" Микола Петрович целый вечер провел возле машины. Он пришел в мастерскую прямо после смены, подставил табурет поближе к "Сколу" и долго молча смотрел на него.
В эти минуты мастер ручной забойки угля думал о том, что новые шахтеры уже никогда не узнают напряжения, выматывающего силы, никогда не будут они полусогнувшись лежать в душном и пыльном забое - все сделает за них этот механический забойщик.
Ганна Федоровна, встревоженная тем, что муж не возвращается с шахты, прибежала в "нарядную": может, случилось что с ее Петровичем? В окно табельной увидела распахнутые ворота мастерской и в глубине ее - Миколу Петровича. Тотчас же вернулась обратно: не раз доставалось ей от мужа за напрасную тревогу.
Вечером Алексей со Звенигорой заглянули в мастерскую. Разошлись монтажники, Шаруда стоял возле машины с записной книжкой.
Звенигора легонько локтем подтолкнул Шаруду:
- К экзаменам готовишься? Студентом стал? Правильно, Микола Петрович, не уступай молодым. Еще есть "сила в казацких жилах". Гарна штука, Микола Петрович? Такую машину многие поколения шахтеров ожидали! А нам досталась.
Алексея поразила сосредоточенность Шаруды. Что-то обдумывал бригадир. Заметил это и Звенигора.
- Выкладывай, что тебя смущает. Начистоту, по-горняцкому. Может, чего недосмотрели?
- Все так... Груза много, - покачал головой Шаруда. - У нас же пласт мазурку танцует. - Он волнообразным движением руки изобразил, как фигурно извивается пласт в горных породах.
- Напрасное беспокойство, Петрович. На таких канатах слона опустить можно, - шутил Звенигора. - Как, Алексей Прокофьевич?
- Все лишнее убрали, - окинул взглядом машину Алексей. - Понадобится - облегчим. В лаве будет виднее...
- Работа научит, - согласился Шаруда. - Мне казалось - канат не выдержит.. А такая штука оборвется - наделает рикошета.
Они стали советоваться, как спускать, монтировать машину в лаве. Вышли из мастерской, когда уже совсем затих поселок.
- Много добычи ты у меня сорвешь на первых порах, Алексей Прокофьевич, - деланно вздохнул Звенигора. - Ну и лях с ней, с добычей. Наверстаем! Хватит молотком пласты грызть. Сдавай свою пневматическую трещотку, Петрович, на вечное хранение. В музей.
Огни ламп под ветром переговаривались между собой. В балке шумел сухим ливнем дубняк.
- Такой случай отметить надо. Пошли, хлопцы, в первую столовую - к Степановне, к ней баранину свежую привезли. Закажем шашлык... Слышишь, Микола Петрович, как стучат молотки? - Звенигора остановился и стал прислушиваться, будто в самом деле можно было услышать, как под толщей пород в недрах стучат отбойные молотки. - Торопятся наработаться перед отдыхом.
Из степи дул солоноватый ветерок, предвещавший дождь. Сонно покачивались деревья в шахтерских садах, тени от ветвей причудливо пробегали по меловым стенам домов. Синеватыми колодцами в темноте ночи были окна кабинета Коренева.
- Парторг у себя ведь, - сказал Звенигора. - Зайдем за ним. Мы ему поможем перерыв сделать...
20
Наконец установили лебедку для "Скола". Лава была нарезана ровная, как линейка, без уступов. Начать испытания решили во вторник, первого июня. В субботу вечером получили телеграмму Верхотурова. Он просил не пускать машину без него.
Академик прибыл на "Глубокую" поздно вечером, в сопровождении невысокого щуплого рыжеволосого юноши.
- Маг кибернетики и всех электронных управлений, - знакомя с ним Заярного, Звенигору, Лабахуа, шутил Верхотуров. - Этот ваш "Скол" он наделит органами чувств. Так, Володя?
Володя серьезно отмалчивался.
- Этот юноша, - продолжал Верхотуров, - создал подземного автопилота. Мы решили послать его к вам - лучшего места не придумаешь.
В пятом часу утра, когда академик вошел в "нарядную", здесь уже были Алексей, Звенигора, Коренев, Лабахуа, Шаруда, Мариан Санжура.
Алексей познакомил Верхотурова с забойщиками.
- Слышал, слышал... - пожимая руку Шаруде, всматривался пристально в его лицо академик. - Кажется, знакомы!
- С вами? - удивился Шаруда. - Вы кого-нибудь похожего на меня встречали...
- На Берестовском работали? - продолжая крепко держать руку Шаруды, спросил Верхотуров.
- Работал!.. Ото якую давнину вспомнили. В голодовку... И вы с тех мест?
- Почти с тех, - как старого друга обнимая за плечи Шаруду, смеялся Верхотуров. - Це-Пе-Ка-Пе помните?
- Цоб-цобе, - расхохотался Шаруда.
Когда они проходили квершлагом, их остановил дежурный по шахтному двору.
- Кирилл Ильич, Стерняк звонил сейчас. Просит не начинать испытаний, у него что-то важное для вас. Он сейчас спустится.
- Подождем, - согласился Звенигора.
Все вернулись к стволу. Там уже выходил из клети Стерняк.
- Нельзя начинать испытаний: - Не здороваясь ни с кем, он протянул начальнику шахты бланк телеграммы.
- Почему нельзя? Чего еще выдумал?.. - наступал на него Звенигора.
- У каждого своя служба, - невозмутимо ответил Стерняк.
- "Запрещаю начинать испытания "Скола" сообщения результатах испытания каната машины Облгорнадзор Касаткин", - прочел вслух телеграмму Звенигора. - Полюбуйтесь на чиновника. Где же ты раньше был? - прикрикнул он на Стерняка. - Привык палки в колеса вставлять...
- Вы на меня не кричите. Я не вами поставлен и не вам подчиняюсь. Распишитесь на телеграмме.
- Постойте, не надо горячиться, - остановил их Коренев. - Канат ведь испытывался? - обратился он к Алексею.
- На "Капитальной". Акт я передал Барвинскому.
- У Барвинского нет такого акта, - заявил Стерняк.
- Что ж ты раньше не говорил об этом? - выходя из себя негодовал Звенигора.
- А хотя бы и был?.. - в голосе Стерняка слышались торжествующие нотки. - Тот акт недействителен. Через сколько времени нужно канаты испытывать? Что, вы не знаете? Да еще на опытной машине...
- Вызывай Барвинского, звони диспетчеру, пусть найдут его, - приказал Звенигора стволовому. - Семь часов утра, а главного механика на шахте нет. В такой день, когда машину испытывают! Академик специально приехал из Москвы, а ему лень в шахту спуститься.
- Звонить не надо, Кирилл Ильич, главный механик за деталями в Белополье уехал, - доложил стволовой.
- Ладно! - Звенигора нахмурился, что-то соображая... Алексей Прокофьевич, акт был?
Алексей ответил утвердительно.
- Канат, по-твоему, хороший? Машину выдержит?
- Новый, заводской, пять "Сколов" потянет.
- Давай телеграмму, перестраховщик, я распишусь, - насмешливо сказал Звенигора Стерняку... - Иди, докладывай начальству, что Звенигора обходит горную инспекцию. Труби во все рога...
В штреке у лавы уже хлопотали дежурные слесари.
- Товарищ начальник шахты, - торжественно, по-военному отрапортовал механик участка, - к испытанию первой в мире комбинированной машины для выемки угля на крутопадающих пластах все готовы. Механик участка горный техник Воронков.
- Вот это механик! - обнимая его, засмеялся Звенигора. - Сразу видно морскую душу. Значит, готовы? Ну, Микола Петрович, не боишься, что канат сдаст?
- Та то ж так, шоб к чему-нибудь прицениться. Стерняк человек известный, - махнул рукой Шаруда. - На этот канат еще хоть тысячу Стерняков навешивай вместе со "Сколом" - выдержит...
Все засмеялись.
Алексей смотрел то на машину, стоявшую в начале лавы, то на людей, собравшихся в штреке. У них ярко горели глаза, все были возбуждены: начиналась новая полоса в технике... Вместо двадцати забойщиков на смену вышло только пять человек, и все без отбойных молотков.
- Боевое крещение, - торжественно сказал Верхотуров, когда Шаруда и Санжура полезли в лаву. Он поднял лампу, как бы открывая семафор машине.
Шаруда присел на корточки, обтер рукавом вспотевший лоб, взял в руки грушу электрического сигнала и осторожно нажал кнопку.
Вздрогнул и хлестнул по почве канат. Дернулся и загудел "Скол". Он прошел полметра, из-под него посыпались первые куски угля, их становилось все больше и больше. Они скатывались вниз шумным, грохочущим ручьем.
- Ты смотри, просто как! - воскликнул Звенигора, - колет уголь, как сахар.
Алексей с волнением глядел на синеватый, искрившийся в ярком свете ламп уголь. Изобретатель "Скола" находился в том неизъяснимом состоянии, которое испытывает человек, наблюдая успех своего творческого дерзания. В эти минуты ему хотелось, чтобы среди всех друзей, так же как и он, радовавшихся удачному началу испытаний, была Варя.
Все дальше в глубь лавы спускалась машина. Люди следовали за ней, цепко хватаясь за стойки.
Лава встречала темнотой, теплом, потрескиванием кровли, упругим потоком воздуха.
"Скол", послушный командам Шаруды, то сбавлял, то наращивал скорость. Микола Петрович продвигался с машиной. Он осматривал пласт. За ним в лаву углублялся Санжура, проверявший натяжение каната.
Угольный поток кипел и грохотал, как горный водопад на гранитных перекатах. Для людей, находившихся сейчас в первой на земном шаре механизированной лаве крутого падения, его звучание было музыкой.
Им казалось, что вместе с ними эту музыку слышат шахтеры Кузбасса, Караганды, Ткварчели, Сучана, всех шахт мира.
Напрасно старался председатель шахткома убедить парторга организовать митинг после окончания смены Шаруды. Коренев оставался непоколебимым.
- Никаких парадов, - категорически заявил он. - От наших людей слава не уйдет. В успех испытаний верю. Но парадов не люблю. Шумиха расхолаживает, успокаивает людей. О другом следует подумать: как обеспечить полный успех испытаний...
Все же шахтеры, собравшиеся в "нарядной" перед второй сменой, сами организовали встречу участникам испытания машины. Они плотным кольцом окружили подъемник. Электровозчицы стояли с букетами роз, георгин.
Последними из клети вышли Мариан Санжура, дядя "Порядок", крепильщики. Эхо аплодисментов долго шумело под фермами эстакады и копра. Люди, ранее легко державшие тяжелые отбойные молотки, неуверенно брали букеты.
Растерянно озирался Мариан Санжура - не было Миколы Петровича!
- Где Микола Петрович? - торопливо шепнул Санжура дяде "Порядку". Тот пожал плечами.
В эту минуту Микола Петрович был уже за терриконником.
Марево зноя плыло над степью, даже чертополохи вяли под зноем. Стояла тишина, казалось, было слышно, как слетал пух с одуванчиков. Густая поросль их накрыла золотым шлемом голову кургана. Микола Петрович остановился на самой вершине его. Взглянул на степной простор и увидел его, как сквозь туман. Этот человек, который никогда не плакал и не любил смотреть на плачущих, не замечал, как слезы скатывались по его запыленным углем щекам.
Еще в шахте, ведя "Скол", почувствовал Микола Петрович, что не сумеет сдержать своего волнения, и теперь украдкой ушел от людей...
Он смотрел на колышущуюся в знойном мареве донецкую степь - родную, ни с чем не сравнимую... Вспомнил деда, отца, проведших полжизни в подземных норах, их безрадостный, надрывный труд. В памяти всплыли слова отца: "Руками скалы рвем, сынку, руками"...
Шаруда стоял, не чувствуя духоты. По его лицу сбегали крупные теплые слезы...
Нет таких слов, чтоб передать ими тебя, великая человечья радость.
Часть третья
1
Нередко бывает так: живет человек и не знает, на что он способен, что может он совершить. Представится случай - и вскроются полностью все его дарования. Сам Микола Петрович не подозревал, что он испытатель по призванию.
Как захватила его работа!
Он не просто вел машину, а следил за каждым движением ее, за тем, как сопротивляется пласт ее резцам, как ведет себя кровля, почва. Там, где взгляд стороннего наблюдателя не смог бы различить даже оттенков угольного пласта, Микола Петрович отыскивал трещины, по ним узнавал, как сработало горное давление, как оно раздробило пласт.
В те минуты, когда машина шла по лаве без остановок, Микола Петрович ликовал: он готов был без устали управлять "Сколом". Он жалел, что лава длиной только в двести метров, а не бесконечна, как донецкие шляхи. Досадно было от откаточного штрека возвращаться холостым ходом к вентиляционному!
После смены Шаруда обычно оставался на час-другой - осмотреть машину, проверить ее механизмы. В эти дни пришлось пережить Ганне Федоровне немало тревожных минут.
Может быть, только женам пограничников и летчиков знакомо то чувство смятения, какое испытывают жены горняков, когда мужья запаздывают после смены.
Сколько раз Ганна Федоровна у калитки дома высматривала с тревогой в сердце своего Миколу Петровича.
Радостно вспыхивали ее глаза, когда он показывался из-за поворота улицы, медленно, покачивающейся походкой приближаясь к дому.
Не могла она уже сердиться на него за опоздание после ласкового: "Кого выглядаешь, молодица?"
По веселому блеску серых глаз мужа она узнавала без слов, что работа у него спорится, "играет", как любил говорить Микола Петрович.
Она спешила под тень молоденьких слив, к столу, на котором уже стояли свежий судак в маринаде, добрый, с перцем, сметаной и яблоками борщ, домашние битки, холодный, как лед, квас с изюмом.
- Я после того как стал на машине работать, - смеялся, усаживаясь за стол, Микола Петрович, - тридцать лет, Галя, куда-то девал. Ей-богу! Вечером хлопцы на танцы идут, и у меня ноги начинают ходором ходить. Чтоб каждый человек, как я, свое нашел!
Юношески восторженно был настроен в эти дни Микола Петрович - он шел на наряд, как на торжество.
Обычно немногословный, он подробно рассказывал в "нарядной" об испытаниях машины. Глядя на молодых горняков, Шаруда мечтательно думал:
"Скоро станете все вы, хлопцы, подземными машинистами, навеки сдадите свои отбойные молотки. А там придут и такие машины, что станете вы спускаться в шахту на пять, а потом и на четыре часа".
Он невольно вспоминал в эти минуты свое детство, юность, проведенную в душных, глухих, как печная труба, лавах-коротышках, тяжелый обушковый труд. Он был рад, что его юным товарищам по профессии никогда не придется испытывать удушья от нехватки воздуха, ноющей боли в руках и спине…
И становилось тепло от какого-то нового, необъяснимого чувства. Его он испытал впервые, восстанавливая затопленную и взорванную белогвардейцами шахту.
В жизни каждого человека есть минуты, когда осмысливаешь весь пройденный тобою путь и ясно видишь будущее, ради которого шел по трудным, порою неизведанным дорогам. Такие минуты Микола Петрович пережил, слушая обращение партии к ударникам. Слова партии вошли в ум и сердце шахтера - он, рядовой донецкий шахтер, утверждался в высоком звании созидателя, открывателя новых путей в труде.
Проходили месяцы, годы, а великие слова о радостном, творческом труде становились еще ближе и родней. Они вели Шаруду по жизни, как компас.
Теперь часто после обеда Микола Петрович брал баян, направлялся в сад. По саду лениво бродили сладкие запахи. Листья, разбуженные ветерком, шелково шелестели и снова погружались в дрему. Стеснявшийся обычно на людях петь своим немного надтреснутым, "подземным", как он говорил, голосом, уединяясь в саду, Микола Петрович тихо напевал любимую песню:
Дивлюсь я на небо
Та й думку гадаю:
Чому я не сокил,
Чому не литаю…
2
Деревушка в пятнадцать дворов веселила взор каждого, кто проезжал по старой Изюмской дороге из Харькова к Донбассу. Старинное название ее, Сакмара, напоминало о тех днях, когда пролегала вдоль Донца сторожевая подвижная застава - "Изюмская сакма", а в непрохожих лесах селились черкасы-казаки из заднепровских земель, не стерпевшие шляхетского гнета.
Белые с крохотными оконцами хатки радушно смотрели, как старушки, из-за мальв и подсолнухов на обкатанный до глянцевитого блеска шлях, приглашая каждого путника под свои соломенные кровли. За покосившимися плетнями полыхали костры одичавших цветов. По стенам лезли, прислушиваясь ко всему синими и красными ушками, "крученые панычи", плети дикого винограда.
Варя поселилась в крайней хатке у старушки учительницы. До яслей, разместившихся на опушке лесничества, было несколько минут ходьбы.
За огородом протекал Донец - древний Танаис - великая река северских славян. Он горделиво струил свои воды меж выветренных меловых скал, поросших сосняком.
Варя любила выходить на рассвете к реке, любоваться рождением солнца. По росистой траве, такой мокрой и холодной, что сводило ноги, она направлялась к своему излюбленному месту - старой вербе, ствол которой почти горизонтально вытянулся над заводью, окуная в воду длинные ветви. Варя усаживалась на ствол, слушала, как плещет старый Донец, стараясь увлечь за собой ветви, как звонко падает роса с листьев.
Заря являлась сперва светлой каемкой над лесом, потом небо розовело, и постепенно показывался диск солнца. Увеличиваясь, он медленно поднимался. В эти минуты, думая об Алексее, Варя мечтала о том, чтобы когда-нибудь доказать, что она достойна его. Ей казалось, что нужно пройти через какое-то испытание, чтобы быть достойной Алексея.
Порою два "я" спорили в ней. "Ты сентиментальна и старомодна, - говорило ей первое "я". - Ты мечтаешь о том, что невозвратимо. Ты уже не сможешь любить. Осталось одно: долг - воспитывать дочь". - "Для чувств нет мер времени, нет сроков", - уверяло ее другое "я".
"Пройдет пора увлеченности, снова, быть может, наступит горечь разочарования, - терзалась она. - Нужно перестать встречаться с ним..."
Если бы кто-то со стороны понаблюдал за отношением Алексея к Варе, то наверняка нашел бы странными ее сомнения и колебания. Но со стороны нам всегда виднее, потому что в делах и переживаниях других мы участвуем умозрительно, бесстрастно.
3
Напористым, неугомонным в работе оказался внешне застенчивый "маг кибернетики" Володя Таранов, приехавший на "Глубокую" с Верхотуровым. Не успели еще к нему как следует присмотреться на шахте, а уже в электрообмоточной мастерской появился верстак с миниатюрными роторами, с крохотными, как у часовых мастеров, токарными, строгальными станками. Над верстаком всю стену заняли схемы электрических приборов.
Володя Таранов быстро сошелся с намотчиками, электрослесарями. Они без приказа стали помогать ему собирать, наматывать магнитные усилители, трансформаторы, реле, контакторы, датчики.
Профессиональное любопытство электриков разгорелось. Их увлекали новые приборы, удивительно восприимчивые к любым изменениям среды, передающие сигналы в тысячную долю секунды. Порою после смены люди оставались знакомиться с приборами автоматики, наблюдали за монтажом.
Возле верстака возникали импровизированные лекции. Володя охотно объяснял принципы действия электрических регуляторов, передатчиков сигналов. Звенигора и Алексей, Лабахуа и Коренев были нередко слушателями этого лектория кибернетиков.