- Стой! - схватил меня Игорь за руку.
Я узнал Глеба.
- Идем ко мне, - замахал он.
Мы побежали.
- Только что чай поставил, проходите.
Глеб тоже жил один, жена уехала на курорт.
- Когда прилетел?
- Полчаса…
- А мы не слышали…
- Я оттуда шел, с залива.
- Что-нибудь случилось? - спросил Игорь.
- Ничего, - ответил Глеб.
- А маяк?
- Работает.
- А Костя?
- Должно быть, на корабле уже.
- Как на корабле?
- Я немного план изменил. - Глеб принес варенье, разлил чай по диковинным японским чашкам. Притащил блюдца и салфетки. - Сел я на Дженретлене, но высадил не Костю, а всех. Сказал геологам - пока не поможете парню, не сделаете все, что надо, в партию не полетим. Так они взялись за дело - ого!
- Дда-а… - протянул Игорь.
- Справились быстро. Я сам проверил радионаведение. Работает отлично. Ну вот. Потом всех погрузил, и вашего радиста тоже, и полетели в поле. Там разгрузка была быстрая. Оттуда прямиком сюда. Сэкономил много времени - одним взлетом и одной посадкой меньше, да и крюк не пришлось делать, чтобы возвращаться.
- Ну, спасибо! - засветился Игорь.
Глеб, маленький, толстый, в подтяжках, не выглядел столь элегантно и деловито, как на работе. Это был просто усталый человек.
- Я боялся, - сказал он.
- Чего? - не понял я.
- Тех перспектив, что вы обрисовали. А вдруг я не смог бы залететь за вашим радистом на обратном пути? А? Вдруг случись потом что - и на моей душе грех, а? Больно вы так просто все решаете - оставить человека, пусть сам топает шестьдесят километров…
- Работа, Глеб… - перебил Игорь.
- Знаю. И все равно… Очень все у вас лихо… Благодарность получите?
- Получим, - твердо пообещал Игорь.
Глеб угощал нас всякими домашними сладостями. Очевидно, жена уехала совсем недавно. Мы допили чай и пошли на берег.
- День большого везения, - сказал Игорь.
- Не сглазить бы. Надо делиться удачей, надо что-то делать.
- Большая удача как тяжкий грех - бремя ее тоже невыносимо.
- У меня идея, - сказал я.
- Приветствую идеи младшего техперсонала!
- Да ну тебя, Игорь! Серьезно! Идем к ребятам.
- К геологам? Правильно, - сказал он.
Геологи находились все в той же позиции - забравшись в спальные мешки, спали в лодке.
Я разбудил бородача:
- Что нового?
Он вскочил, протер глаза:
- А, это вы. Да ничего. Завтра снова своих вывозят.
- Вот начальник нашей экспедиции, - показал я на Игоря. - У него есть идея.
- Если не ошибаюсь, вам надо к тем отрогам, в устье залива? - спросил Игорь.
Бородач кивнул.
- Вот и хорошо. Поднимайте ребят, тащите ваш "Крым" на берег - к нашему лайнеру. Вон он стоит, видите?
- Вижу.
- Мы вас доставим. С комфортом, как положено.
- Тут уже не до хорошего, - засмеялся бородач. - Подъем! - рявкнул он.
Ребята мигом вскочили. И пошла работа.
- Ну вот и все, - задумчиво сказал Игорь. - И мы тоже сделаем доброе дело.
- Хорошо бы религию такую изобрести, - размечтался я. - Каждый делает хорошее другому. И цепь добра получается непрерывной.
- Не к чему изобретать, - сказал Игорь. - На севере всегда помогают друг другу. Без твоих новоиспеченных идеалистических штучек.
- А на юге не помогают?
- На севере люди живут труднее… даже если получают втрое больше… Идем к ребятам, скажем, чтобы передали вахтенному - пусть за нами вышлют бот.
Действительно, нам на берегу было уже делать нечего.
С судна "Крым" подняли лебедкой. Груз упаковали на палубе, геологический отряд разместили в матросских кубриках, а бородача мы пригласили в нашу каюту.
Через восемь часов высаживали их на берег.
- Дайте какую-нибудь посуду, - попросил бородач. Он садился в бот последним.
- Какую?
- Да хоть эту, - показал он на пустую трехлитровую банку из-под маринованных огурцов.
Он взял банку, прыгнул в бот, поколдовал над канистрой. Протянул нам.
Я перегнулся через бот, осторожно взял банку.
"Ничего себе!" - удивился.
- Что там? - спросил Игорь.
- Ректификат! - засмеялся бородач. - От простуды, для медицинских целей. Перед употреблением взбалтывать. Берите! У вас нет, я знаю, а у нас вон - целая канистра. Сохраним до конца поля, надеюсь, еще увидимся! Спасибо за все!
- Тебе спасибо, вот уважил! - засмеялся Игорь. - Кофе растворимый надо?
- Чай пьем! - весело ответил бородач.
Но матрос сбегал на камбуз, и мы бросили две банки в отходящий бот - в поле пригодится все.
- Спасибо! - крикнул бородач и помахал на прощание.
- Счастливо!
Вскоре наш бот вернулся, мы его подняли, снялись с якоря и взяли курс в Берингово море.
- Твой летчик прав, - сказал Игорь. И протянул радиограмму.
Штаб ледовых операций выражал благодарность за досрочное введение в строй радиомаяка Дженретлен, а также удивление по поводу того, как нам это удалось.
Игорю в радиограмме рекомендовалось отметить премиями отличившихся. Кроме того, указывалось на персональную ответственность Игоря, если с маяком на полуострове Угол Иноземцевой что-либо произойдет и он будет бездействовать. В особых условиях этой навигации, подчеркивалось в радиограмме, "Угол Иноземцевой", должен работать бесперебойно.
- Беспокойство из-за того, что много людей в том районе, - высказал я предположение.
- Вот именно, - сказал Игорь. - Хотя с маяком ничего не случится, если уж за зиму ничего с ним не случилось. Ничего ведь не произошло зимой, а?
- Совсем даже наоборот, - успокоил я его. - Ты просто объясни начальству.
- Этого в эфире не объясняют, - сказал Игорь. - Но у меня, кажется, есть идея.
- Приветствую идеи в головах старшего научного персонала, - ответил я на его недавний выпад.
Он пошел к капитану судна, а вскоре наш "Полюс" взял мористее и направился к северо-востоку.
"На то он и начальник, - подумал я. - Пусть решает. Что-нибудь да придумает".
Я пошел вздремнуть после всех ночных и дневных треволнений, а когда проснулся, в иллюминатор были видны знакомые берега Угла Иноземцевой.
- Спи, высадка утром, - сказал Игорь.
Судно было на якорях. Его слегка покачивало. "Зыбит. Ночь, пожалуй", - подумалось. Но на часы смотреть было лень, так хотелось спать.
Я и завтракал-то последним.
- Как ты смотришь, - спросил за чаем Игорь, - если мы тебя здесь высадим и заберем неизвестно когда, а? Будешь ты смотрителем, настоящим смотрителем маяка.
- Хранителем огня?
- Да.
"Такой же вариант, как с Костей, только на срок в сто раз больший", - печально подумалось мне. Конечно, жаль было покидать судно и прерывать столь интересный рейс.
- Мы сходим на север, сделаем остальное. Пройдут мимо тебя несколько караванов. А мы на обратном пути тебя заберем. Возможно, через месяц, через два, - спрятал Игорь глаза.
- Да ладно, чего уж там, - помог я ему. - Если так надо… Опять же, благодарность и премия…
- Надо, Федя, - рассмеялся Игорь. - А о премии ты уж не беспокойся.
- Ладно. Чем не курорт? Охота, рыбалка…
- Продукты тебе в ящиках уже на палубе. И сетка. Наловишь к нашему возвращению рыбы. И навялишь? А?
- Отлично. Я пошел собираться.
- Давай. Если удастся и дичи подкоптить, имей в виду и меня, а то день рождения скоро, в самом конце навигации, сделаем прекрасный стол, и ты будешь рассказывать, а я тебя хвалить, чтобы не мучила совесть.
- Да брось ты плакаться!
Игорь вздохнул и закурил за столом, чего никогда раньше не позволял ни себе, ни остальной "науке".
- У меня нет выхода, - тихо самому себе сказал он.
- Не надо, Игорь. Все хорошо.
Мы высадились и принялись за работу. Людей вокруг не было, пастухи куда-то откочевали.
Палатку мне ребята соорудили капитальную, шестиместку, на деревянном каркасе, с нарами. И стол сколотили.
Я проводил их к боту. Мы с Игорем, обнялись.
- Пока!
Я разжег на берегу большой костер, провожал судно. Плавника тут было много.
"Полюс" ушел. Стало грустно.
А вечером ко мне пришел гость. Пастухи - они были километрах в пяти - прислали гонца узнать, что за люди живут по соседству. Они видели мой большой костер.
Посланец, учетчик бригады Лильи, переночевал у меня, а утром я отправился к ним с визитом вежливости.
По дороге Лильи рассказал, что Угол Иноземцевой - их родовое место. Бригада ежегодно летом приходит сюда, а зимой они выпасают оленей там, за отрогами, где сейчас находится маленький отряд геологов под командованием бородача.
Лильи рассказал, что иногда они оставляют здесь одного человека, чтобы заготавливал рыбу. В прошлом году Лильи много наловил, а вот теперь стал учетчиком, он должен быть с бригадой. Через неделю кочуют дальше по берегу, им тоже нельзя упускать столь благоприятное время.
- А про Иноземцеву вы знаете? - спросил я.
- Знаем. Отец знает. Он у нее учился. Отец сейчас старый, но помнит. Можно спросить.
"Наверное, об этом свидетеле и говорил Юра", - вспомнил я.
В тот мой первый приход старика не было - он ушел на охоту. Потом я пришел в гости через три дня. Принес свежей рыбы и сахару, его мне ребята оставили много, а у пастухов, я заметил в первый раз, сахар кончился, а когда будет новый подвоз - неизвестно.
Я уже и забыл про Иноземцеву, да Лильи напомнил. "Спроси", - сказал он.
Старик говорил по-чукотски, Лильи переводил.
- А почему он не говорит по-русски, если его Иноземцева учила?
Старик засмеялся.
- Он понимает по-русски, - сказал Лильи, - но говорит, что был плохим учеником, плохо учился, вот и плохо говорит. Иноземцева его ругала, он помнит. Да старик больше охоту любил, чем сидеть за партой. Он даже два раза из школы убегал, так ему советовали взрослые. Шаман, наверное, или хозяин стойбища. Считать умеет старик и писать с ошибками.
- Какая она была?
- Кто?
- Иноземцева…
Старик задумался:
- Красивая… волосы красные…
- Рыжая?
- Да. Красивая. - Упорствовал старик.
- И еще он говорит, - переводил Лильи, - она была смелая. Ну, отважная.
Старик что-то долго и торопливо рассказывал учетчику.
Лильи внимательно слушал, качал головой, вздыхал, восторженно охал, улыбался, напряженно молчал. Наверное, рассказ был интересен.
- Вот, - вздохнул Лильи, - я сейчас все расскажу. Иноземцева хотела попасть на праздник идолов - ну, на кильхвей, праздник молодого оленя. У входа в ярангу сидела старая-старая старуха, почти не видела ничего. Она обнюхивала всех, чтобы чужие не вошли. Если другие запахи были - мыло, одеколон или еще чего, она тех не пускала. Иноземцева пять раз пыталась войти в ярангу. Старуха ее не пускала. Все бесполезно. Тогда Иноземцеву одели в чукотскую женскую одежду, в женский комбинезон - керкер. А старуха устроила ей экзамен на чукотскую женщину. Давала оленьи жилы - Иноземцева должна была их быстро рассучивать, давала мелкие бусинки - надо было составить узор, старуха проверяла на ощупь. Давала копальхен с травой - надо было есть. А потом… - Лильи замялся, - вы же знаете, чукотская женщина в керкере, когда работает, опускает с плеча правый рукав, выпрастывает руку, и грудь в керкере всегда обнажена, она всегда на виду, таков обычай. Иноземцева очень смутилась, махнула, чтобы мужчины удалились, что-то там расстегнула, обнажила руку и грудь, она очень смущалась, говорит старик, хотя никто не смотрел, кроме старика, разве постыдно смотреть на красивую женщину, да и отец был молод, не старый, но он был женат и не мыслил дурного. У нас такого не бывает, чтобы обидеть гостя, и тем более женщину, и тем более Иноземцеву.
- Удалось ей?
- Да. На шестой раз Иноземцева попала в ярангу, побывала на празднике, Там шаман был злой. Праздник наш, добрый, но человек, который руководил, был злой. У него была деревянная кукла, он над ней заклинания говорил. Призывал чукчей не жить в домах. Пугал. Он называл фамилии чукчей, и кукла в это время вспыхивала над жирником синим огнем. Обещал, что дома этих чукчей сгорят.
- И сгорели?
- Да. Один сгорел, потом второй. Но это было раньше, до праздника. А на празднике Иноземцева его разоблачила.
- Как?
- Она взяла куклу! Вышла из яранги. Пришла, подержала над жирником - кукла вспыхнула синим огнем. Она налила на куклу спирт. Шаман тоже незаметно мазал ее спиртом, или старуха незаметно мазала спиртом, а потом старик держал ее над жирником - вот и весь фокус.
"Вот ведь как интересно, - подумалось мне. - Наверное, действительно стоило остаться тут надолго, чтобы услышать эту историю. Надо будет сказать Юре, пусть приедет, все узнает подробно, напишет. Мало кто пока что знает, какие интересные люди жили когда-то здесь, на этом пустынном нынче Углу".
- А где она сейчас?
- Не знаю. Заболела и уехала. Никто не знает. Отец тоже. Сейчас старая или умерла. Была бы жива, приехала. Разве можно отсюда уезжать насовсем? Вот и мы скоро сворачиваем яранги. Приходи в гости, прощаться.
Я пришел. Принес подарки. Лильи в ответ подарил мне легкую кухлянку из неблюя, я ее тут же надел, был ветер, а на море - шторм.
Чукчи разожгли костры. Мы устроили хороший ужин, рассказывали у костра интересные истории.
Ветер стал пронизывающим, мы с улицы ушли в ярангу и ужинали там Была ночь. Шторм на море разыгрался не на шутку. Я простился и пошел по берегу домой.
Люди стояли на обрыве и как завороженные смотрели на море и красный закат. На горизонте качался на волнах большой корабль. Наверное, первый из караванов, который я ждал.
А люди стояли и смотрели на море, на красную полоску солнца, на корабль. Мне подумалось, что, если бы волею случая на этом пароходе оказался писатель, ему не надо было бы ничего придумывать. Он мог написать просто, как есть: "Всю ночь был шторм, и люди стояли на берегу…"
Инфаркт
"Каждое утро солнце встает над планетой, его добрые лучи гладят лицо моего друга, гладят его морщины, их у него становится все больше с каждым новым днем…
Ну и что ж. Если солнце не стареет, то и друг мой тоже, несмотря на морщины. Ведь его морщины - это мои, я в его лицо смотрю как в зеркало, а мне так не хочется стареть…
Все изменится, а друг мой никогда. Ведь он также смотрит в свое зеркало - мое лицо. А если мы остались - мы будем. Пусть все меняется, лишь бы старый друг был неизменен.
Сейчас я войду в его избушку, мы обнимемся, и оба будем рады встрече, два немолодых уже мужчины.
Нам хорошо будет, мы вспомним обо всем, что было, что успели сделать. На Чукотке. И вообще.
Мы знаем, все, что не успели сделать, сделают другие. Хорошо, чтоб у других тоже были друзья".
Так думал Артур Миронов, когда два дня назад подъезжал к охотничьей избушке своего старого друга эскимоса Кеннакука, попросту Кена.
Все именно так и было.
…Миронов уезжал, как возвращался. Больше праздников не было. Уезжал к друзьям - от любимой женщины. Возвращался - от друзей к любимой женщине. Чтобы облегчить тяжесть расставаний, решил, что лучше сменить женщину. Менять друзей ему и в голову не приходило - он был хорошим человеком.
Потом догадался, что уезжал просто от суеты к покою. Кто же суетится на берегу Ледовитого океана перед лицом вечности и безмолвия?
Толстый Кен, с которым он сетью вытаскивал из-подо льда громадную нерпу (вытаскивал молчаливо и грустно), добрый, молчаливый Кен сказал:
- Ты живешь в городе, я в тундре, но ты думаешь, как и я, когда один.
- А когда людей много?
- У меня в избушке много не бывает. Вот ты приехал - хорошо. А теперь когда приедешь?
- Не знаю.
- Будет плохо - приедешь, - уверенно сказал толстый Кен и улыбнулся.
- Сейчас мне хорошо, - сказал Миронов.
- А потом? - спросил Кен.
- Не знаю.
- Тогда я тебя не отпущу.
- Не отпускай меня, пожалуйста, - засмеялся Миронов.
- Вот мои собаки - они твои… и дом мой - твой… живи…
- Пойду собак покормлю. Можно?
- Мальчик тебя помнит, - сказал Кен. - Он тебя сразу узнал.
- Я его позову.
- Смени одежду. А то опять подумает - в дорогу.
- Я его позову, можно?
- Он тебя помнит.
- Мальчик!
В открытую дверь избушки заползал холод. Вошел громадный серый пес.
- Ненкай… - нежно шептал и гладил его Миронов, - Ненкай.
Кен улыбался, тепло ему было на сердце.
Миронов сидел у порога. Мальчик лизнул руку и положил голову на колени. В душе Кена шевельнулась ревность, но он промолчал, он улыбался.
Миронов достал сахар и дал его Мальчику.
- Не надо, - сказал Кен.
- Да, - кивнул Миронов, но Мальчик уже съел кусок. Второго Миронов не доставал.
- Я сам покормлю, - сказал Кен. - Ты еще успеешь.
- Ладно, - сказал Миронов.
Кен потрепал Мальчика по шее, и они вышли.
Вечер наступил быстро. Миронов занимался печью. Наколол мелких дровишек (плавника было заготовлено еще с осени), принес угля, печь загудела.
На стенах с обшарпанной штукатуркой плясали блики огня, блики вместе с темными и белыми пятнами на стенах создавали, причудливые жутковатые фантастические рисунки.
"Совсем в стиле Питсеолак", - подумал Миронов и решил разжечь к приходу Кена керосиновую лампу и приготовить ужин.
Сейчас Миронов у себя в городе, в постели, он приболел, но вечером ему все равно придется встать и идти в ясли за сыном. Жены нет, она на сессии, учится заочно, она моложе Миронова на двенадцать лет, она уехала в Хабаровск, а на улице весна, хоть и живет Миронов в Магадане.
"Приехал бы Кен, - думает Миронов. - Все было бы легче. Ведь обещал".
И Миронов представляет приезд Кена, долгие, как и в тундре, городские чаепития, неторопливые разговоры о том, о сем, и конечно же в конце концов Кен вспомнит случай двадцатилетней с лишним давности.
- Да ну тебя! - скажет Миронов. - Пошли спать!
Кен должен приехать и остановиться у Миронова. Миронов обещал ему путевку на курорт "Талая". С путевкой уже полная договоренность, а Кен все не едет. Да и пожил бы старик хоть недельку в городе - все развеялся бы после тундры.
До вечера далеко… Миронов лежит в постели, и даже читать ему не хочется. Лекарства рядом, на стуле, целая выставка медикаментов в пузырьках и таблетках.
"Не забыть бы переставить на подоконник, - думает он, - чтобы сын не дотянулся".