…С недавних пор он научился всему, что должен уметь мужчина, когда остается с новорожденным сын ж один, без женщины. Сейчас малыш большой, уже в яслях, скоро два будет, а совсем недавно - и вспомнить Миронову смешно - остались они одни, мать тоже на сессию укатила, подруги ее шефствовать приходили. Все премудрости молодой мамаши Миронов освоил на удивление очень быстро, и шефствующие женщины уверяли, что у него даже лучше получается. И перестали в гости ходить, чем очень обрадовали молодого папашу, будущего кандидата наук, не мешали работать. Дома его кабинет завален картами, схемами, образцами - работал он допоздна и, кивая на малыша, объяснял друзьям:
- Вдвоем пишем! Стараемся!
Нелады с сердцем у него начались недавно, после сорока. О причинах он догадывался и без врачей: неумеренность во всем. Неумеренность в работе, в застолье, в курении, в физическом распорядке жизни - то двухнедельная встреча друзей, то резко бросал и пить, и курить, окунался с головой в работу или в спортзале упорно и зло изгонял из организма токсины. А стрессы - у кого их нет?
И когда его прижимала суета, он искал всякого повода, чтобы хоть ненадолго очутиться на берегу Ледовитого, в избушке у Кена. Благо организовывать это было нетрудно: Миронов - геолог и, когда-то его партия работала в этом районе, мало ли дел может быть в этом районе у бывшего начальника партии или в соседнем, из которого до избушки все равно добраться легче, чем из города.
"Весна… - думает Миронов. - Скоро зелень пойдет… не пропустить бы одуванчики… салат "писанли" соорудить… да и другой травки поесть, глядишь, и полегчало б…"
По весне в городе, в местах, свободных от бетона и асфальта, в изобилии росли одуванчики, Миронов собирал их, пока они еще не выбросили цвет.
Салат готовил сам, угощал друзей. Те пробовали, нахваливали. Только жена скептически относилась к кулинарным экспериментам Миронова. И соседка была на стороне жены, предпочитая салату из одуванчиков, ломоть баранины или бифштекс с кровью.
Соседка была рыхлой, пожилой, с больной печенью. И однажды Миронов накормил ее все-таки салатом, пообещав на второе оленины. Боли в печени у соседки прошли. Через неделю она сама попросила - он приготовил. Боли ее не мучили.
- Заготовьте побольше зелени, а то вот они завтра-послезавтра в цвет пойдут, поздно будет, тогда другие блюда надо готовить.
Соседка до самой зимы не обращалась к врачам. И потом смотрела на Миронова как на мага. Только жена, глядя, как Миронов заправляет листья одуванчиков сметаной, говорила:
- Давай так - тебе трава отдельно, мне сметана отдельно…
- Ох, - вздыхал Миронов, - где бы мне траву от вредности найти? Всю бы оборвал тебе одной!
Она смеялась, он целовал ее, а по воскресным утрам, пока она спала, он бегал на базар за редиской, укропом и первыми огурцами для нее. Все это было парниковое, безвкусное и он нажимал на свои салаты из дикорастущих трав…
Он, как собака по весне, мог найти себе траву, не вполне догадываясь, почему именно ее он выбрал, но умел все же приготовить рассольник из крапивы, бутербродную массу из подорожника, жареные корнеплоды лопуха, пироги со щавелем, салат "писанли" или маринованные цветочные почки одуванчиков, кофе из поджаренных корней иван-чая.
Все это было не только съедобно, не только вкусно, но, главное, целебно.
"Сейчас бы травки, - думал Миронов, - да вот пока рановато еще. С недельку, поди, ждать придется".
После первого приступа Миронов стал бояться, что второй застанет его, когда он будет один, с малышом, без жены. И когда она уезжала в командировку или на очередную сессию, он договаривался со своим другом - коллегой по работе, чтобы тот каждое утро звонил ему домой, просто поздороваться и пожелать доброго утра. Это означало, что Миронов жив-здоров, ночь прошла хорошо, до следующего утра. Если телефон утром не отвечал, значит… Вот почему второй ключ от квартиры находился у друга.
Но сейчас и друг в отъезде, а посвящать в свои обстоятельства кого-то постороннего, даже приятеля, Миронов стеснялся, а потому просто никогда не закрывал дверь квартиры, когда ложился спать.
Он полагал, что случись с ним что-нибудь, ребенок будет плакать, и на его крик в квартиру войдут соседи или еще лучше малыш сам сможет выползти на лестничную клетку, тут его и обнаружат, лишь бы только с малышом ничего не случилось, лишь бы он не простудился на лестничной площадке.
Многое он еще предусмотрел по спасению малыша на тот самый крайний случай.
С вечера он на стулья, табуретку, столик для игрушек расставлял еду и питье. В основном, хлеб, сухари, воду, сухую морковь (малыш ее обожал), конфеты, яблоки, если были. Он рассуждал так: в яслях ребенка хватятся на вторые сутки, пришлют кого-нибудь на третьи. На работе хватятся на вторые, придут на третьи. Во всяком случае, малыш двое-трое суток будет без еды. Этого достаточно, чтобы он свалился. Еды, расставленной в комнате, ему хватит продержаться до прихода людей. Ему уже больше года, ходит он довольно твердо и дотянуться до всего этого вполне сумеет. Ну, а если начнет плакать, тут его услышат. Хотя ребенок может при непрерывном плаче охрипнуть через несколько часов. Ну, еще и дверь открыта, это хорошо. Телеграмма вдруг придет или бандероль заказная, Миронову пишут много…
Свой ежевечерний ритуал, как только он с малышом возвращался из яслей, Миронов выполнял неукоснительно.
"Хоть бы кого-нибудь из друзей с Чукотки сюда занесло, переселил бы из гостиницы, все легче было б… и Кен чего-то не едет".
Миронов был реалистом, неизбежного не боялся, но ему страшно, всегда было страшно за сына, упаси боже, если что вдруг станет с ним…
Он понимал, вымаливать у судьбы и день, и год - бессмысленно. Цыганка как-то ему нагадала, когда он был студентом, - ежели, мол, переживешь пятьдесят два года, дальше долго жить будешь. До пятидесяти двух еще далеко, а вдруг цыганка недостаточно квалифицированна? Вдруг пятьдесят два перепутала с сорок два, с тем возрастом, который сейчас как раз у Миронова? Вот Пушкину цыганка совсем аналогично гадала. Переживешь, мол, тридцать семь - дальше долгие дни будут, глубоким стариком умрешь. Как в воду глядела, не пережил…
"При чем тут Пушкин? - злился на себя Миронов. - Нашел, с кем проводить параллели!"
И тут же себя оправдывал: "Я с цыганками провожу параллели".
Он понимал - от судьбы не уйдешь. Вот пример - рядом, этажом ниже, сосед жил, в областном обществе книголюбов работал. Стихи писал. Каждый день брился, носил галстук. Зарядку делал, бегал вокруг дома, тело свое холил, не пил, не курил, на балконе дышал полной грудью. А тут перед самым праздником стал делать замечания рабочим, что не там лозунг прибивают. Стоял он у подъезда и вел с ними нравоучительные беседы, ценные указания давал. И вдруг с третьего этажа пятилитровая банка с маринованными помидорами и огурцами венгерской фирмы "Глобус" на него свалилась. Бац! - и нет областного книголюба… Хорошо еще, что только ключицу переломала. А если б на голову? Уехал сосед лечиться на материк, говорят, совсем решил сюда не возвращаться. Да разве от судьбы уйдешь? Да разве нет на материке банок фирмы "Глобус"?
"Надо бы кошку завести, - думал Миронов. - А еще лучше собаку. Они умеют предчувствовать смерть хозяина. От них я бы про себя больше узнал".
По-разному люди предчувствуют смерть. Вот в прошлом году был Миронов в отпуске. Домик снимал в почти пустой деревеньке, сад-огород.
Сидит он как-то на крылечке, покуривает, смотрит на закат, блаженствует. Подходит к нему хозяйка, у которой он был на постое, тетя Даша и говорит:
- Артур Иванович, а что, если возьмем бутылочку, выпьем и согрешим, а?
Отважно так спрашивает.
- Что ты, тетя Даша, зачем это, это ни к чему… - всполошился Миронов, застеснялся, ушел в свои комнаты.
А утром он узнал, что тетя Даша умерла.
Вот и все. И не виноват Миронов, а вину свою чувствует.
Форточка у Миронова всегда открыта. Весна на улице. Конец мая. Снег тает. А первомайскую демонстрацию совсем снегом засыпало, даже пурга была последняя, свирепая. Скоро июнь - там уж и лето молниеносное, хорошо летом, на Чукотку пора. Да нет, пора уже в ясли, за малышом.
"Что ж Кен-то не едет?"
Вспоминает Миронов прошлое. Странная штука время. Вот ведь как давно все было, уж и думаешь: а было ли?
Проходит время, одни люди остаются в твоей жизни навсегда, другие - как ночной гость - попил чай, переночевал и ушел из дому, будто и не было. И невольно думаешь, что высшая мера в оценке твоих дел - это когда друзья грустят, если тебя нет с ними рядом.
Миронов все еще лежит. Принял таблетку.
"Этот год, думает он, называется годом счастливых перемен. А с начала года двое его знакомых в разных концах области ушли в небытие. Прямо скажем, далеко не хорошие люди. Значит, для кого-то их смерть действительно счастливая перемена. И вот я сам лежу в постели. Если я уйду вслед за ними, - значит, я тоже негодяй? Выходит, надо жить, раз я хороший. Год-то счастливых перемен. А кому мой уход принесет счастье? Никому.
Хоть в этом-то я уверен, слава богу…"
Миронов встает, накидывает плащ, идет в ясли. "Вот все образуется, думает он, достану малышу собаку, большую лохматую чукотскую собаку. И еще научу его не бояться одиночества. Одиночество часто благо, не надо его бежать…
А если Кен не приедет, - дождусь жены и сам к нему поеду. И это враз утяготит его вину перед самим собой из-за несдержанного слова…"
В дни молодости Миронова где-то два с лишним десятилетия назад (боже, как быстро летит время!) эта узкая многокилометровая заснеженная коса сияла первозданной белизной до самой середины июня.
Весной над ней пролетали птицы, и белые канадские гуси обязательно отдыхали тут перед последним броском на остров Врангеля.
Поздним летом на косу вылезали моржи, грелись на солнышке, нестерпимый запах стоял вокруг, рев и хрюканье, но в основном все-таки была тишина - моржи больше спали, нежились на солнце.
Осенью и ближе к зиме коса превращалась в медвежью столовую. Медведи подкочевали сюда с первыми льдами, на косе валялись в множестве мертвые моржи - для старых, больных и просто задавленных в толкотне и свалке коса была последним прибежищем. Пищи для белых медведей было в избытке.
По следам медведей шли песцы, довольствовались остатками медвежьей трапезы.
Согласие в природе ничем не нарушалось.
Но по следам песцов шел человек. Охотники ставили тут капканы, иногда прямо на косе, иногда вынося привады прямо во льды океана - добыча была богатой.
Добыча Миронова не интересовала. Но охотничий сезон ставил перед Мироновым трудно разрешимые проблемы. Молодому начальнику геологической партии необходимо подобрать место для весновки, место выброски, где небольшой отряд должен соорудить стационарные палатки, устроить базу, и это место должно быть идеальным во всех отношениях - и чтобы отсюда удобно было вязать сеть маршрутов, и чтобы река была рядом, и чтобы в реке рыба водилась, и чтобы место это при половодье не заливалось, и чтобы выход к океану был покороче, чтобы при случае взять у чукчей вельбот, да и грузы морем доставлять легче. Много проблем…
Это сейчас с заброской легко: заказал вертолет - и ты вертолет получишь. А тогда на весь район одна "Аннушка" и один "канаельхын" ("бычок" с чукотского, так охотники называют вертолет).
У "Аннушки" в районе забот полон рот - то санрейс, то обеспечение оленеводов на время отела, то еще что-нибудь непредвиденное. Да и не всегда "Аннушка" сядет там, где необходимо геологу. А на единственный вертолет тоже очередь - таких партий, как у Миронова, в экспедиции достаточно, а кому первому транспорт - это зависит и от готовности партии, и от погоды, и от благорасположения экспедиционного начальства, в данном случае замначальника экспедиции по хозчасти.
Одна надежда - собачьи упряжки. Но где их взять, если поселковые каюры занаряжены в тундру к оленеводам, а охотники заняты своим делом и не бросят участок, пока сезон не кончится, а он длится аж до середины апреля.
Вот в такое-то тяжелое время раздумий, хлопотливое время и свела судьба Миронова и Кеннакука. На знаменитой Иультинской трассе. Длина ее невелика - всего двести семь километров, но иногда зимой на преодоление этих километров уходила неделя. И сейчас в пути была колонна автомашин, замыкал которую геологический автофургон. Из трубы вился дымок - фургон отапливался, ребята на короткий путь не рассчитывали.
Миронов сидел с водителем. Машина плелась потихоньку, впереди основная колонна пробивала дорогу.
Почти половина пути была уже пройдена, когда на дороге Миронов увидел человека. Сначала он подумал, что это идет к ним шофер одной из забуксовавших машин, но в свете фар Миронов различил на встречном меховую одежду, а никто из шоферов меходежду не носил.
"Пастух, наверное, - подумал Миронов. - Где-то, видать, тут бригада кочует…"
- Мэй, этти! - поздоровался Миронов.
- Привет… - ответил незнакомец.
- Куда?
- В Иультин…
- Ого! - присвистнул Миронов. - Без малого сотня кэмэ! Пешком! Очумел, что ли? Пурга ведь!
- Да я не замерзну… и пурга скоро кончится… все равно кто-нибудь бы встретился, - весело сказал незнакомец.
Во время разговора Миронов внимательно рассматривал его. Он был ровесником Миронова, наверное, чуть старше, у северных людей очень трудно определить возраст. По-русски говорил чисто, правильно, без акцента.
"Чукча или эскимос?" - гадал Миронов и не мог определить.
- Давно идешь?
- Нет… часа два…
- Подожди… - Миронов залез в кабину, вытащил термос. Отвинтил, налил в крышечку. - Пей!
- Чай? - удивился путник.
- Ага! - засмеялся Миронов. - С коньяком и смородиной. Вкусно?
- Ни-че-во-о!
- Садись к ребятам в фургон, там печка, - сказал Миронов и сам забарабанил в дверцу.
- Принимай гостей! - крикнул он в темноту и помог Кеннакуку забраться.
В дорожном шоферском профилактории, где остановились на ночевку, наскоро поужинали, получили маленькую комнатку. После трудной дороги всем хотелось спать, а тут тепло и уютно, узкие железные кровати аккуратно застелены солдатскими одеялами и белоснежными простынями.
Ребята рухнули в постели, и тут только Миронов обратил внимание, что свободной осталась одна койка, для него, а дорожный попутчик вообще куда-то пропал.
Нашел его Миронов в коридоре. Он опять был в меходежде, сидел на полу, в углу, и, казалось, дремал.
- Товарищ, - толкнул его Миронов, - вставай.
Тот послушно встал.
- Пошли.
У окошка диспетчерши (она была и хозяйкой гостиницы) они простояли долго. На стук Миронова никто не откликался. Наконец окошечко отворилось, и показалось заспанное лицо.
- Что такое? - спросила женщина. - Новенькие? А-а, - узнала она, - геологи…
- С нами пассажир… нужно еще одно место, - показал Миронов на Кеннакука.
- Мест нет, - сказала она, увидев человека в кухлянке. - Да не волнуйтесь, они привычные…
- Как это привычные! - взорвался Миронов. - Мест нет, - передразнил он. - На краю света, а совсем как на материке - "мест нет"! Это вот для вас "нет", а для него всегда должно быть, понимаете?
- Ну, нет… - вздохнула она. - А вдруг еще машины подойдут?
- Значит, есть?
Она молчала.
- Пожалуйста, раскладушку, и в нашу комнату.
На раскладушку Миронов постелил спальный мешок, сверху простыни, раскатал одеяло и стал устраиваться.
- Ложись сюда, - показал Миронов на койку. - Тебе еще ой-ей сколько топать, выспись хоть по-человечески.
Кеннакук не возражал. Его коричневое продубленное лицо было непроницаемым.
- Э-эх, хорошо-то как! - вздохнул Миронов. - Спим до победного конца. Спешить некуда.
Пурга действительно улеглась. Остаток пути прошли за день. В Иультине Миронов спросил Кеннакука:
- А теперь куда?
- Мне в другой поселок, на север. Должна за мной прийти упряжка.
- Там, где Коса Двух Пилотов?
- Да. Оттуда.
- Мы из этого поселка будем выбрасываться в поле, - обрадовался Миронов. - Весной…
- Скоро, - улыбнулся Кеннакук.
На улице был декабрь и непроглядная темень полярной ночи.
Но весна все-таки наступила. Миронов вышел из столовой поселка, присел на крылечке, закурил, щурясь от яркого солнца и снежной белизны. Вдали в океане голубели торосы, весело, по-новогоднему сверкали снежинки на антеннах полярной станции, резвились щенки на помойке, и даже движок возле бани тарахтел не уныло, а весело. С визгом высыпала на улицу малышня из школы… Всюду весна, у всех хорошее настроение. Даже у Миронова, хотя он и думает: "Кому весна, кому весновка…"
- Здравствуй, начальник… - услышал он знакомый голос.
Миронов с интересом оглядел подошедшего, привстал:
- Ке… Кен… - пытался он вспомнить.
- Конечно, Кен! - обрадовался тот. - Здравствуй!
- Здравствуй, друг, здравствуй! Вот не ожидал!
- Так мы же зимой договаривались!
- Не помню. Все равно здорово!
После, в маленькой поселковой гостинице, попивая чай на коньяке и смородине (это постоянный "фирменный" напиток Миронова), он поведал Кену о проблемах, мучивших его, о проблемах с транспортом, в данном случае с упряжкой.
- Это мы решим, - твердо пообещал Кен.
- Тогда я в магазин, - засмеялся Миронов.
- Пойдем вместе. А оттуда ужинать ко мне домой. У меня такая еда, что ты и не пробовал, - пообещал Кен.
Домик, в котором жил Кеннакук, состоял из двух небольших комнат, просторной кухни, большой кладовки, склада для угля и пристройки для льда.
Встретил их высокий старик, очень древний (так показалось Миронову), и бабушка, круглолицая, со смешливыми глазами.
- Это мой дядя Агыга, - сказал Кеннакук, - а это бабушка Кайо, моя тетя, самая веселая на побережье.
- Ай! - махнула на него Кайо, она понимала по-русски и засмеялась.
Стол соорудили быстро. Миронов впервые пробовал сырую нерпичью печень, строганину из чира, жареный озерный голец ему понравился меньше. Потом печень пожарили - для гостя. Завершал трапезу олений бульон. Мясо и ребрышки были выложены отдельно. Чай предложили Миронову заваривать самому, тут понимали - на Чукотке у каждого обязательно свой рецепт заварки и обязательно самый лучший. А гость в доме - всегда хозяин, пожалуйста.
Агыга и Кайо как-то незаметно встали из-за стола и уединились в другой комнате. Вскоре оттуда донеслось негромкое пение, скорее речитатив. Они разговаривали, как пели, или, вернее, пели, как разговаривали, сидя на полу, полузакрыв глаза, раскачиваясь.
- Вспоминают… - кивнул на них Кен. - О прошлой жизни. Про гостей разговаривают. Об охоте и дороге тоже. У нас песни называют "товарищи по одиночеству". Когда один, песня всегда помогает. А вдвоем песней можно разговаривать. Каждый свое сочиняет. Это как танец. Ты когда-нибудь увидишь танец. Надо праздника дождаться. Давай еще выпьем, за стариков.
- Давай, - согласился Миронов.
…Кен проводил Миронова до гостиницы.
- Когда тебе удобней выезжать? - спросил Кен, прощаясь.
- Куда выезжать?
- Ну ты же говорил, что тебе нужна упряжка.
- Конечно, нужна!