Состав разъединили. Половину вагонов отправили к заводу. Звонил Тургаев. На завод пришли четыре тысячи шахтеров и жителей города и полторы тысячи рабочих. Рамодан отправился на завод. Дубенко остался здесь. У эстакад в ожидании стояли тракторы с прицепами, грузовики. Казалось, бестолково копошились люди, усыпавшие платформы, железнодорожные пути. Но каждый занимался своим делом. Вначале сгрузили разную мелочь, сложенную между оборудованием: чушки металла, бунты проволоки и тросов, кабель, ящики с инструментом, с деталями задела, с полуфабрикатами. Вот когда пригодились детские санки. Впрягаясь по-двое, по-трое, ребятишки дружно тронулись к заводу. Станки ставили на железные листы, шахтеры плевали на ладони, брались за цепи и тросы и тащили поклажу в гору. Каждый станок тащили тридцать-сорок человек. Привезли бочку с мазутными отходами, навернули на палки паклю и тряпки и зажгли факелы. Багрово-черные огни вспыхивали один за другим, пока на всем протяжении не легла пунктирная линия факелов. Вскоре непрерывный поток людей, тракторов, грузовиков потек к заводу. Это было красивое и трогательное зрелище.
- Помогают, - сказал спокойно Угрюмов, подойдя к Дубенко. - Наши помогают - уральцы.
- И украинцы, - поправил Дубенко.
- И украинцы, - согласился Угрюмов, - ведь чорту рога могут свернуть такие люди. Люблю людей, когда дружные... когда вместе...
Он стоял, подняв воротник пальто, надвинув глубоко на брови шапку, наружно невозмутимый и кряжистый. Он смотрел на дорогу факелов, так ярко вспыхнувшую в крепких уральских горах. К нему подходили шахтеры, перекидывались словами, и в обращении их чувствовалось уважение к нему.
- Здорово, факелы придумали, - сказал он Богдану, - прямо скажу, здорово. Может, в них и толку-то мало, только коптят, а красиво и торжественно.
Угрюмов отвернул воротник пальто, поднял и завязал меховые уши шапки.
- Помогают по-настоящему, - сказал Богдану отец, - ребятишки тоже. Им бы уже спать полагается, ан нет. Смотри, какую кутерьму подняли. Из-за чего, думаешь? Каждый хочет везти, а везти-то уже почти нечего.
- Так выходит, что не строгановщина, отец?
- Ну, слепой сказал, побачим, - отшутился старик, - с первого взгляда никогда человека не узнаешь. Скажу одно, кабы не леса да горы, ну, прямо, наш Донбасс. Тут вот станцию какую-то проезжали - ей-богу, похожа на Краматорку... чудеса.
- Ночевать будем в салон-вагоне, отец.
- Не пойду. Я уж со своими ребятами, вон в том домишке. Видишь, на горе. Там уже и воду греют, помыться надо.
- Ну, как хочешь, отец.
- Ясно, как хочу, сын. От наших ничего не пришло?
- Ничего.
- А как с Ростовом?
- Не слышно.
- На товарища Сталина надежда, - убежденно сказал отец. - Тут в эшелон попали его доклады. Зачитали так, что от дыхания бумажка разлезлась.
Всю ночь Дубенко провозился с разгрузкой. Когда все платформы были очищены, он проехал на том же резвом жеребчике на завод. Двор был умят ногами, заставлен оборудованием, ящиками, завален материалами. Тургаев поставил часовых, и они расхаживали с дробовиками в руках. Горело много костров. Варили картошку, кипятили воду, грелись. От завода к городу уходили шахтеры. Скоро загудят гудки, и им нужно будет спускаться под землю.
Тургаев пил чай из консервной банки. В руках у него грязный кусок сахара. Рядом с ним сидел сильно исхудавший предзавкома Крушинский - у него остались только большие карие глаза. На столе и на двух сдвинутых вместе лавках приготовлены постели, сделанные из тулупов и плоских подушек с почерневшими наволочками. Тургаев и Крушинский приветливо встретили Дубенко, предложили чаю. Тургаев допил свой чай, всполоснул банку и налил Богдану. Тот с удовольствием прихлебывал, кусал сахар. Все казалось необыкновенно вкусным. От усталости ломило спину и горели подошвы ног. Обсудили завтрашний день. Эшелоны прибывали в десять и двенадцать часов.
ГЛАВА XXVIII
Серое небо сливалось с горами. Снег проносился мимо окон вагона и завихрялся у пакгаузов, где сгружали продовольствие. Рабочие шагали из вагонов в пакгауз и обратно медленно и ритмично, как заправские профессиональные грузчики, умеющие беречь силы.
Угрюмов сидел у себя в купе, у него болело горло. Он выпил теплого молока с медом, отставил стакан, искоса посмотрел в окно. Ничего не было видно, кроме снега и ворон. У телефона сидел Колчанов.
- Позвонить еще надо на Андреевский завод, - тихо приказывал Угрюмов, наблюдая за рукой помощника, записывающего поручения, - под личную ответственность директора изготовить и отгрузить для Дубенко тридцать вагонеток узкой колеи...
- Скаты?
- Скаты получить из старых запасов Тагильского завода. Разрешить использовать товарищу Дубенко четыре паровоза-кукушки, эвакуированные из Донбасса и находящиеся сейчас в ведении заведующего шахтой "Капитальная".
- Рельсы?
- Ты стал умный, Колчанов, - Угрюмов дружелюбно усмехнулся, - вперед батьки в пекло лезешь, как говорят украинцы, записывай: рельсы металлургического завода в количестве согласно утвержденного мной проекта. Кажется, все по транспорту?
- Дубенко просил напомнить о своевременной отгрузке авиационных моторов и вооружения, - осторожно сказал Колчанов.
- Но он, кажется, напоминал об этом при мне?
- Да.
- Я помню... Дай-ка же еще стакан молока и, пожалуй, я могу выйти посмотреть, как сегодня идет разгрузка.
- Молока я сейчас принесу, но поглядеть придется другому.
- Кому это другому?
- Мне.
- Нельзя еще выходить, ты думаешь?
- Нельзя.
- Ладно, не выйду...
Он подошел к окну, приподнял выше занавеску. Санитарный поезд привез раненых. Угрюмов видел подвесные койки внутри вагона, лица раненых, прильнувших к стеклу, сестру со шприцем в руках. Угрюмов отошел от окна и сел на диване. У него на фронте сын - и вид раненых вызывал тревожные мысли. Колчанов принес молоко, подал Угрюмову.
- Теперь, вероятно, Иван Михайлович, в леса не поедем? - спросил он.
- Почему ты так решил?
- С металлом благополучно, поступает готовый алюминий.
- В леса поедем, Колчанов. Запиши еще одно поручение - сегодня ночью прицепить вагон к северному поезду. Надо найти "деревянный алюминий".
- Дубенко с нами?
- Дубенко оставим. Ему здесь работы хватит, Колчанов. И не стой надо мной, работай...
Колчанов присел у телефона. В окно стучала снежная крупа. Глухо кричали электровозы. Появился осыпанный снегом Дубенко. Он отряхнул валенки в коридоре, сбросил ватник и вошел в салон.
- Как? - вопросительно подняв брови, спросил Угрюмов.
- Кончаем, Иван Михайлович.
- Сколько работает?
- Семнадцать тысяч ваших...
- А с вашими? - он сделал нарочитое ударение на последнем слове.
- Двадцать тысяч девятьсот, не считая монтажной группы.
- Нравится?
- Неплохо бы закрепить, - Дубенко потер ладони, посмотрел на Угрюмова, улыбаясь, - мигом бы справились.
- А уголек кто будет давать? Самолеты хорошо, но уголек тоже неплохо... Короче говоря, завтра все субботники и воскресники от вас уходят. Обойдетесь своими силами. Нужно справиться...
- А то, что я просил?
- Транспорт, моторы, вооружение?
- Примерно, Иван Михайлович.
- Записано и исполняется... Как вам понравился Кунгурцев?
- Мне понравился.
- С ним придется работать вместе - всегда поможет. Кстати, ты, Колчанов, нас не слушай, а продолжай выполнять приказание...
Дубенко присел на диван рядом с Угрюмовым.
- Меня спросил однажды один человек: "Почему ты всегда спокоен, волосы у тебя причесаны, спишь нормально и ешь вовремя. И даже, как правило, через день бреешься?" А почему бы не так? - ответил я ему, - самое главное подобрать людей, дать им возможность поверить в свои силы, укрепить их. Очень важно, чтобы твои помощники взяли правильный тон. А раз взяли, с тона не сбивай, сохраняй инициативу и не дави их личное достоинство. Если его подавить, то он теряет волю, мямлей делается, или начнет без меры кричать и нервничать. Сам всего дела не обоймешь, будь хоть семи пядей во лбу...
- Судя по всему, это имеет отношение ко мне, Иван Михайлович? - спросил Дубенко, перебирая в памяти свое поведение на новом месте.
- Немножко, Богдан Петрович. Вы безусловно энергичный человек, но со всем справиться не сумеете. Вот у вас имеется заместитель, инженер Тургаев, замечательный, по-моему, товарищ... Не ошибаюсь?
- Нет.
- Можно за него поручиться?
- Можно.
- А вот вы его начинаете подавлять. Говорят, человек был без вас решительный, распорядительный, волевой, а вы прибыли, и он завял.
- Заметили?
- Заметил.
- Ну, и глаз у вас, Иван Михайлович, - удивился Дубенко, - но Тургаев не так, как надо, развернул монтажные работы.
- Понятно. Дайте ему курс, подтолкните, и пусть работает. Если его больше интересует конструкторская работа, выстройте ему опытный цех, я, как уполномоченный Государственного Комитета Обороны, разрешу - и пусть строит новую машину.
- После окончательного монтажа, пожалуй, это можно будет сделать.
- Вот сегодня вы зря волновались с разгрузкой, - продолжал Угрюмов. - Занялся этим Кунгурцев и пусть занимается. А вы сами на платформы бросались, станки тащили и, кажется, в словах не стеснялись.
- Не стеснялся, - признался Дубенко, - кого-то из своих инженеров здорово почистил... Через него "Сип" - точнейший станок - чуть не перекинули.
- Горячность, оставшаяся, очевидно, от Запорожской Сечи, - Угрюмов улыбнулся. - На нашем морозе горячкой не возьмешь - все равно остудит. Ну, это все между прочим... Говорим по-товарищески... делимся опытом работы, Богдан Петрович. Еще одно дело... Кто такой Белан?
- Вы узнали про Белана? - удивленно воскликнул Дубенко.
- Да что про него узнавать, - почесывая затылок, сказал Угрюмов, - прогнали вы его, накричали...
- Немного не так...
- Все пустяки. Конечно, каждый больше прав перед самим собой, чем перед другими. Но то, что Белан с таким трудом и мытарствами дополз сюда и именно на свой завод, много говорит в его пользу. Сейчас он сидит у меня в купе. По-моему, его надо будет использовать, и прежде всего - на транспорте. Поручите ему через две недели сдать узкоколейку, со всеми сооружениями и подвижным составом...
- Восемь километров дороги? Не сделает...
- Сделаю...
Дубенко и Угрюмов обернулись. В дверях салона стоял Белан, крепко сжав в кулаке ушанку. Черные кудри его рассыпались, глаза горели.
- Сделаю, - повторил он, шагнув вперед и обращаясь к Дубенко.
- Во-первых, здравствуйте, товарищ Белан, - сказал Дубенко и протянул руку. Тот крепко потряс ее. - Во-вторых, не хорошо жаловаться начальству.
- Я не жаловался, Богдан Петрович, - вскричал Белан, - я пришел проситься на работу по специальности, - он улыбнулся, обнажив ослепительно-белые зубы.
Угрюмов с деловым любопытством наблюдал эту сцену.
- Вы с Рамоданом говорили? - спросил Дубенко Белана.
- Рамодан не возражает, Богдан Петрович!
- Через две недели узкоколейка будет сдана?
- Будьте уверены...
- Согласен, товарищ Белан.
- Будьте уверены, Богдан Петрович. Я заверну на все сто. Спасибо, товарищ Угрюмов.
- Ну, я здесь при чем? - пожал плечами Угрюмов. - Ему можно уйти? - обратился он к Дубенко.
- Да.
- До свидания, товарищ Белан.
Белан бросил на свои кудри шапку, взбил пятерней чуб и, по-военному повернувшись на каблуках, исчез.
- Мне приходилось видеть много людей, - сказал задумчиво Угрюмов, - к Белану я отнесся с предубеждением. Но он, разбойник, мне понравился!
Колчанов, все время звонивший по телефону, доложил о выполнении приказания. Против каждого задания были поставлены количество материалов, сроки поставок, цены. Угрюмов взял бумажку, полузакрыв глаза, прочел ее.
- Дай ручку, - попросил он Колчанова.
Подписав бумажку, передал ее Дубенко.
- Здесь то, что вас волновало, Богдан Петрович. Только на хозяев нажимайте. У нас уральцы - разбойники, не любят с добром расставаться... Я говорю насчет рельсов и паровозов. На них Белана направьте!
- Его Шевкопляс называл резвым мужем, - заметил Дубенко.
- А кто такой Шевкопляс?
- Мой бывший начальник, директор завода.
- Что же, не справился? Сняли?
- На фронте он сейчас. Командует полком.
- Полком? Как его имя? Иван Иванович?
- Угадали.
- Угадать нетрудно. Вы, вероятно, давно не читали газет. Ваш Иван Иванович Шевкопляс теперь Герой Советского Союза. Понятно, а? Ну-ка, Колчанов, принеси газетку, у меня на столе. Там, кажется, и физиономия его увековечена. Немцы и румыны называют его полк - полком "Черной смерти". В газете его расписали.
Колчанов принес газету, и Дубенко смотрел на лицо Шевкопляса, на улыбающиеся помолодевшие глаза, беленькую полоску воротничка кителя, орден Красного Знамени на груди. Он работает на штурмовых машинах, сделанных на их заводе. Машины "Черная смерть". Шевкопляс! Он делом развеивает миф о непобедимости германского оружия.
- Таким парням нужно подавать самолеты, Дубенко! Как вы думаете? - сказал Угрюмов.
- Нужно делать, товарищ Угрюмов!
- Ну, что же, за дело. Восьмого декабря я приеду на торжество выпуска первого самолета "Черная смерть".
- Приезжайте, Иван Михайлович.
- Кончит Белан дорогу, посылайте людей в леса. Используйте дерево, не брезгуйте уральским лесом, он тоже может здорово помочь разгрому фашистов.
ГЛАВА XXIX
- Валюшка! Почему при каждой тряске нашего быта выплывают одни и те же аксессуары: печка-буржуйка, трут и огниво, гороховый суп, консервная банка вместо чашки, коптилка вместо керосиновой лампы? - Дубенко подбросил совок угля в печку, в комнате распространился характерный запах коксующего угля.
- Ты забыл упомянуть стеганые ватники, Богдан, - смеясь, сказала Валя, - помоги мне отодрать эту спецовку.
Она поерзала плечами, освобождаясь от куртки, потом протянула ноги, и Богдан снял с нее юхтовые сапоги. Валя стояла посредине комнаты с распущенными волосами, с обожженными морозом щеками, в ватных брюках.
- Какая ты неуклюжая девочка, - засмеялся Богдан.
- Чур не смеяться, - погрозила пальцем Валя.
И вот они сидят за дощатым столом, накрытым беленькой скатеркой с вышитыми петухами, и пьют чай из закопченного чайника. Сахар - в прикуску. На заводе имеется запас сахара, еще привезенного с Украины, но решено пить чай в прикуску. Вчера Кунгурцев привез пряников местного производства. Пряники твердые, как камень, а от мяты холодно во рту. Валя опускает пряник в стакан, размахивает и затем кусает, сморщившись от усилия.
- А все же ты со мной, - болтает Валя, - со мной. Когда мы были на Украине, ты был дальше от меня. Я тебя никогда не видела дома, а теперь я тебя вижу каждый день и даже могу наблюдать за работой. А то я никогда не видела, как ты работаешь. Да... Богдан... Я однажды услышала... ты ругаешься... Я никогда не думала, что ты можешь так...
- Да, это было, - смущенно говорит Богдан, - потом я стал сдерживаться. Но как ты могла слышать? Это со мной случается, когда поблизости не бывает женщин... Хотя, кто вас теперь отличит. Помню, я долго разбирался, увидев Викторию, парень или девушка. Вот только по волосам да по берету.
- Виктория очаровательная, - сказала Валя, - я работаю с ней рядом. Мы смолили столбы для сборочного, а потом дробили камень. Она такая нежная на вид, но сильная. Ведь она электромонтер, но почему-то работает на черной, на нашей работе.
- Ах ты, моя чернорабочая девочка!
- А меня любят рабочие, - сказала Валя, - я им пришлась по душе. Знаешь, как они меня называют? Валя Дубок. А вот Виктория, она однажды мне интересную вещь сказала...
- Виктория сказала тебе? - Дубенко несколько смутился, но Валя не обратила на это внимания.
- Она спросила меня: что я делаю, чтобы нравиться тебе. Видишь, она меня считает не такой уж красивой для тебя и, вероятно, не такой уж умной...
- Что ты ей ответила?
- Ничего. А что я могу ответить? Я сама не знаю... Я сама не знаю, за что ты меня любишь, Богдан.
- Просто по какому-то недоразумению, Валюшка.
- Вероятно. Так ты говоришь, встретил свою знакомую с зеленым глазами и покатыми плечами?
- Она работает здесь в театре.
- Я тогда не спросила тебя, каким образом ты вдруг очутился в театре. Самое главное - без меня.
- Ну, театр сейчас не театр, Валюшка, - оправдывающимся голосом сказал Богдан, - там мы поместили детей. Нужно было посмотреть, что и как. Как устроились, и вот я наткнулся на нее. Она похудела, конечно...
- Но попрежнему интересная?
- Ну, как сказать... ничего.
- Ты меня познакомишь с ней, и тогда я определю сама, опасная она для меня или нет. Чего доброго, ты меня и разлюбишь. Она, наверное, не такая замарашка, как твоя жена. Ну, что за женщина в ватной стеганке, в валенках. Одно недоразумение, конечно.
- Я тебя такой люблю, Валюшка.
Она быстро поцеловала его в щеку.
- Ой, какой колючий. Бриться, бриться. Я сейчас приготовлю воды, кисть. Как жаль, ты бросил свой нессесер, там были хорошие пилочки для ногтей. А то и мне приходится ходить с таким маникюром, - она растопырила пальцы, покачала головой, - директорша называется!
Они жили при заводе, в доме для инженерно-технического персонала. Конечно, это мало походило на дом с таким назначением, привычно представляемым, как прекрасное многоэтажное здание с хорошими квартирами и всеми удобствами.
Недостроенный гараж, на пятьдесят автомашин, был приспособлен под жилье командиров-монтажников. Сделали полы, окна, двери, крышу, нагородили клетушек, поставили чугунные печки, гнутые трубы вывели в окна. Приземистое здание, сильно занесенное снегом, было похоже на таракана, перевернувшегося на спину... Это общежитие так и называли "таракан".
Работали уже неделю после отъезда Угрюмова. Рамодан любил вспоминать митинг, собранный ими на заводе. Когда ушли шахтеры и жители города, помогавшие им, когда последние черные спины потерялись в куреве снежной пыли, на сверлильный станок поднялся Дубенко и сказал:
- Прибыли на место. Нам помогли люди города, но у них своя работа. Мы должны теперь все делать своими руками... Мы все теперь строители. Немцы ведут наступление, фронту очень тяжело, мы должны помочь фронту. Государственный Комитет Обороны дал срок - месяц на восстановление завода. Мы должны выдержать этот срок, какого бы напряжения это ни стоило. Все мобилизованы на восстановление завода, и каждый отлынивающий - дезертир и предатель!
Митинг продолжался всего десять минут. Все поняли директора и приступили к работе. Восемь тысяч четыреста человек надели грубые рукавицы, взяли в руки кайлы, топоры, пилы, молотки, дрели...