Развернутый фронт работ! Этого-то и добивался Дубенко. Когда схватывался фундамент очередного станка, к нему подходил рабочий и станок начинал вертеться. Рабочий выходил из списков монтажной группы и должен был давать продукцию. Месяц - короткий срок. Нельзя было мешкать со сборкой самолетов, поэтому нужно было создавать заделы. Уральские заводы начали подвозить металл, полуфабрикаты. Чувствовалась заботливая рука Угрюмова. Он ежедневно по телефону требовал рапорта о состоянии работ, но и сам работал, давал советы, помогал.
С гор слетали обжигающие ветры, бешено крутился снег, ветер срывал людей с крыш огромных и неуклюжих корпусов. Стране нужны были самолеты, и все было брошено на это. Стране нужны были танки - и на одном из уральских крупнейших вагоностроительных заводов ставилось нужное оборудование. На Урал пришли сотни заводов. Взрывались скалы, валился лес. Люди спали в палатках и выдолбленных в мерзлой земле ямах. Урал расцвел огнями бесчисленных костров. Задымленные и черные люди клали фундаменты и стены, натягивали бревенчатые крыши, подводили ток, и крутились, крутились станки. В сказочно-короткие сроки вырастали новые заводы. Невероятное напряжение выдерживал народ. Беззаветно храбро, с редчайшей благородной самоотверженностью трудилась гвардия тыла!
...Огромные бункерные ковши задерживали монтаж. Бункера решили взорвать. Подрывники - многие из них работали на взрыве своего завода - заложили заряды тротила.
- Готово, - доложил Трофименко, зачистив контакты.
Из корпуса вывели людей. Дубенко снял шапку, потер сразу же схваченные морозом руки.
- Дело знакомое, - сказал Рамодан.
- Знакомое.
Люди ожидали во дворе, приготовив тачки, лопаты, кайлы.
Дубенко соединил контакты. Здание содрогнулось от взрыва. Бетонная пыль и мелкие камни летели вверх.
- Надо было бы постепенно, очередями, - сказал кто-то рядом, - как бы здание не разломали...
Бункера рухнули вниз. Гора камня и скрюченной арматуры лежала на земле. Дубенко поднялся на эту гору, осмотрелся. Над ним где-то вверху проходили густые облака. Высокие стены, рухнувшая сердцевина здания и облачный купол - как купол огромного храма.
- Удачно, - сказал он Рамодану, - по правде сказать, я боялся. А теперь вот выпустим здесь портальные краны, крышу поставим. Здесь будут цехи крыльев, фюзеляжей, капотов и оперения. Товарищ Тургаев, начинайте выброску мусора.
- Срок? - спросил Тургаев.
- Одни сутки.
- Хорошо.
Тургаев уже научился произносить слово "хорошо" по-уральски, с характерным округлением каждого "о".
ГЛАВА XXX
Восьмой день огромного напряжения, - записал Дубенко в своей тетрадке проверки заданий. - Но нужно работать и работать. Я замечаю степень напряжения по своей Вале. Она приходит с работы все утомленней и утомленней. Она сваливается на кровать и иногда засыпает одетой. Приходятся раздевать ее. Я прошу ее отдохнуть, переждать день, другой, но она говорит: "Я буду тосковать без дела. А потом, если я буду работать, я помогу скорее всем окончить войну. Тогда мы соединимся с нашими".
Последнее время наши все больше и больше волнуют меня. Ничего не слышно. Никакие телеграммы не помогают. Долетают слухи, что немцы у Ростова. А Ростов - ворота Кубани. Отметаю дурные мысли... Работа! Кунгурцев помог с узкоколейкой. Белан развернулся во-всю, я начинаю уважать этого энергичного человека, однако я ему отпустил слишком мало людей. Но кто-то надоумил Кунгурцева и он прислал на стройку узкоколейки триста человек - парнишек и молоденьких девушек, они работают старательно, горячо. Я проехал сегодня к ним в тайгу и обещал поставить их к станкам после пуска завода. Пока мы тащим лес по рокадной дороге. Строительство цеха окончательной сборки идет, но плохо. Леса нужно огромное количество. Сейчас рубят ель, березу и кедрач, разделывают, подвозят к трассе по ледяным дорогам. Снег все глубже и глубже. Уже по пояс. Какие здесь снега! Карьеры камня под боком, мы берем его с каменного петушка над берегом речки. Туда уже протянуто два километра дороги, и мы, не дожидаясь окончания работы, пустили участок. Спешим! Спешим! Я боюсь одного, чтобы наши усилия не отстали от фронта. Кажется, из тетради проверки заданий получился дневник. Недаром кто-то сказал, что во времена общественных и семейных трагедий люди обращаются к бумаге...
Сегодня в нам в "хижину" ввалился Романченок. Он принес двух глухарей и маленькую белочку. Белку ободрал отец, он хочет сделать из ее меха варежки Вале, а глухарей мы зажарим на вертеле.
Романченок, которого местные жители почему-то путают с Рамоданом, вероятно из-за сходства фамилий, организует расчистку поля под аэродром. Он своевременно вспомнил об этом. Здесь всюду горы, холмы. Негде посадить машины, негде испытывать. Мы поездили с Романченком на санях, выбрали место рядом с заводом. Нужно выкорчевать и вывезти гектаров двадцать леса. Новая забота. Как корчевать? Посоветовался с местными людьми. Покачали головами и сказали: "Нужно ждать весны". Поехал на шахту, побеседовал. Предложили лес рубить и потом взрывать коряги динамитом. Обещали помочь. Они должны помочь. Аэродром нужен и городу. Ведь здесь не садился еще ни один самолет.
"Десятый день!"
Сегодня люди получили только по тарелке супа и каши. Продовольствие у нас имеется. Почему-то не сумели приготовить. Сильно повздорил с Крушинским. На него возложена работа по обеспечению питанием. В городе срочно кончают макаронную фабрику, пустили мельницу и наладили крупорушку. Все из эвакуированного оборудования. Строим вторую кухню, лудим котлы. Рамодан нашел в городе десять женщин-домохозяек, изъявивших желание готовить пищу. Колхозники привезли мясо. Мерзлые туши коров и овец сложили под навесом и накрыли брезентом. Часовой уверял, что ночью подходили волки. Вероятно, это выла метель.
Отец устанавливает пресса. Он сумел не только вывезти, но и сохранить в пути все прессовое хозяйство завода. Мы здесь продолжим нашу работу по упрощению технологического процесса. Штамповка и штамповка! Получение штамповок даже больших габаритов, с плоскостными участками и с поверхностями двойной и сложной кривизны. Я не могу помириться с тысячами деталей, необходимых для машины. Надо их сокращать. Вообще приходится бороться за поточно-конвейерную сборку агрегатов и машин, чтобы и сейчас, в условиях труднейших, соблюдать "геометрию": изделия в процессе производства должны двигаться по прямым, не совершая возвратных движений.
Площади ущемлены настолько, что всякая неразбериха в потоке может создать такие "водовороты" и "омуты", что закрутит и затянет на дно все слова о темпах, жертвах, о трудовом фронте. Нужно видеть все вперед - с учетом настоящей безостановочной работы.
Кое-кто не верит в возможности здесь культурного производства и пытается навсегда закрепить этот первоначальный хаос "мироздания". Но задача, поставленная нам - серийный, увеличивающийся в количествах выпуск машин - невыполнима кустарными способами. Культура должна быть и здесь, хотя кругом воют ветры, шумит тайга.
В моем кабинете стоит наш "Червоный прапор" - переходящее красное знамя, заработанное нашим заводом на Украине. Вчера пришли горняки, они работают в шахтах, эвакуированы из Донбасса. Все они прошли возле знамени, трогали его руками, читали дорогие слова. Она захватали края своими "угольными" руками. Пусть! Это следы благородных рук великой гвардии тыла. Знамя вернется на Украину. Мы с Урала будем бить по фашизму и победим. Но, чорт возьми! Как дорога мне Украина, каким сладким сном кажется то прошлое. Как я вдвойне понимаю теперь Тимиша, он раньше меня узнал горечь потери и расставания. Я пишу ему ежедневно, но от него не получаю писем.
Угрюмов позвонил и требует не прибедняться, а сделать завод, как завод. Завтра приходят котлы, недостающие нам калориферы, оборудование компрессорной и вооружение для самолетов.
Угрюмов широко развернул производство дельта-древесины. Сегодня звонили из наркомата и предложили работать над новой конструкцией самолета. "Деревянный алюминий" даст все тот же щедрый Урал. Угрюмов будет доволен. Тургаев возглавил конструкторское бюро, и я освобождаю его от стройки. Завертелось еще одно колесо. Завод начинает крутиться как следует. Попрежнему холодно, но скоро, скоро пустим теплую воду, задымит наша котельная, загудят компрессоры. Уже стеклим окна, меньше стало ветра в цехах. Люди иногда поднимают уши шапок...
Валя чувствует себя все хуже. Пришла Виктория и сделала мне выговор, что я не обращаю внимания на свою жену. Она сказала мне, что нужно запретить Вале работать на непосильной работе. Надо ее жалеть. Виктория совершенная противоположность Лизе - женщине с зелеными глазами. Несмотря на расстояние, довольно не маленькое, Лиза находит время видеть меня, хотя бы мельком. Ей наплевать на Валю, которая что-то подозревает. Напрасно. Единственное, в чем можно признаться - Лиза привлекает, к ней тянешься, как к ядовитому, красивому цветку.
Мы все грязны, заняты только работой, грубы. Даже жены инженеров-техников. Все одеты в ватные спецовки, валенки и пимы из шкур телят и собак.
ГЛАВА XXXI
- Богдан, она опять приходила сюда, - сказала Валя, страдальчески искривив губы, - как-то стыдно, Богдан, смотреть на нее, в манто, в невозможной шляпке, которую сносит ветер. Наступит время, и мы оденемся, но сейчас я не могу помириться...
Валя присела на табурет и лениво стащила с себя куртку. Куртка упала на пол. Валя развязала тесемку и волосы ее упали на плечи. Она тряхнула головой, прикусила губу и долго смотрела на глазок печки. Там играло белое пламя. Щеки Вали, побледневшие вначале, покраснели.
Богдан прикоснулся к ним губами, ощутил нежный пушок и хорошую кожу. Валя не шелохнулась. Когда же он попытался поцеловать ее губы, она отвернулась и покачала головой.
- Не надо. Я сейчас поем супу и, если ты разрешишь мне, я лягу. Хорошо?
- Валюшка, я сейчас приготовлю тебе постель, - сказал Богдан.
- Я скажу спасибо тебе, - Валя чуть-чуть улыбнулась.
Дубенко откинул одеяло, взбил кулаками подушки, предварительно сдунув с наволочек крупинки гари, поправил матрац. Ему хотелось угодить жене, сделать ей лучше, помочь. Но одновременно он чувствовал, что она в чем-то подозревает его.
- Неужели ты ревнуешь меня? - спросил Богдан.
- Нет.
- Но почему ты тогда говоришь о ней?
- Может быть, мера предосторожности. Может быть, какое-то подсознательное чувство. Я даже не могу тебе объяснить... Прости меня, Богдан, я не должна была тебе говорить этого, все глупо, беспочвенно и, вероятно, очень наивно, но я говорю...
Она вяло ела суп. Не докончив тарелки, отодвинула, намазала маслом хлеб, откусила кусочек, отложила и сказала:
- Ты разрешишь мне лечь?
- Ну, конечно, Валюша.
В кровати она лежала, смотря перед собой, но, поймав взгляд мужа, позвала его, посадила рядом, погладила его шершавую руку.
- Ты еще пойдешь туда?
- Пойду. Какие-то неполадки в монтаже арматуры термических печей.
- Мне иногда хотелось бы называться не Валентиной, а... Арматурой. - Она улыбалась, пожала его руку... - Какая счастливая арматура, ей только бы и быть женщиной. Ну, иди, родной. Поцелуй меня на прощанье. Я засну, и завтра точно в срок буду на ногах. Я уж второй день режу стекло алмазом. Ни одного не испортила. Таким образом, я приобрела еще одну профессию - стекольщика. Сейчас я мучила тебя какими-то пустяками. Имя моей соперницы - Арматура. А что, ведь и в самом деле - новое женское имя!... Я засыпаю... Поцелуй меня...
Богдан вышел из "таракана", и мороз сразу охватил его. Он запахнулся, отстегнул пояс и подпоясался поверх куртки.
Снег скрипел под ногами. Мороз усиливался. Моментально намерзли ресницы, брови. Он пробовал моргнуть, ресницы склеивались. Он потер их пальцами. Но рука, вынутая из рукавицы, тоже замерзла. Вот поэтому так много костров. И огонь белый, и дым столбом, и искры гаснут на небольшой высоте. - Прихватывает, Богдан Петрович, - сказал какой-то человек, проходя мимо него. Богдан не узнал этого человека, мороз изменил голос, говорить было трудно.
Возле стройки сборочного цеха лязгали тягачи гусеницами и постреливали глушители. Бело-голубым холодным пламенем заиграла сварка. Виднелись электросварщики - черные контуры фигур со щитками в руках. Дубенко подошел к корпусам. Они равномерно гудели. Дубенко приостановился и вслушался в этот ритмичный гул станков. Какая другая музыка могла так полонить его сердце? Ожили мертвые корпуса обогатительной фабрики, брошенной на загривке могучей тайги. Светились окна, везде вставлены стекла, накрыты крыши. Кровли сделаны из дерева. Белые снежные шапки на темных стенах.
Двери похожи на зашилеванные крестьянские ворота с сизыми петлями, откованными деревенскими кузнецами. Двери уже захватаны пальцами. В техническом отделе работали - на столах, на фанерных листах и просто держа чертежи на коленях. Электрические лампы висели на временной проводке. Пол из некрашенных досок еще разговаривал под ногами. К Дубенко подошел начальник технического отдела инженер Лавров и попросил закурить, хотя и знал, что директор не курит.
- Плохо с табачком? - спросил Дубенко.
- Плоховато, Богдан Петрович. Свой, что из дому привезли, уже кончили, а здесь одни еловые шишки.
- Вот так меня примерно встретил Трофименко, монтер, в первый день приезда. В земле много, а сверху одна еловая шишка. Ничего не родит, кавунов не знают...
- Против фактов не попрешь, - сказал Лавров, несколько смущенный замечанием директора, - но без курева совершенно падает работоспособность. Причем, когда на физической находились, ничего, как перешли на умственную, голова стала тугая.
- Табачку привезем, - пообещал Дубенко, - нельзя инженерам носить тугую голову на плечах. Придется опять Угрюмова просить насчет табаку...
В складе листового и пруткового материала и труб порядок. Вывезенные с Украины материалы снова легли в стеллажи. В главном пролете, утрамбованном щебенкой, проложены рельсы для передвижки вручную тележек с материалом. Здесь было холодно и чем-то напоминало шахту.
Отсюда можно было попасть в заготовительно-прессовый цех, к отцу. Работали гидропресса по штамповке деталей больших габаритов. Штамп, длиной около четырех метров, изготовленный из суламина, получил одобрение отца.
- Ну как, отец, выпустим в срок птичек? - спросил Богдан.
- За нами дело не станет, - ответил старик, - все, что спускают, отшлепываем. Поторопи со сборочными участками, Богдан. Там на агрегатах поставили каких-то девчонок. Натяпают-наляпают - не разберешь потом в сто лет.
- Теперь придется и на девчонок надеяться, отец.
- Хай тебе бог помога. Только вряд...
- Что вряд?
- Кабы их в пропорции давать, еще ничего, а то пошел слух, что пришлют нам тысячи, верно это?
- Почти верно.
- Ну, хай бог помогай, - отец взял сына за рукав, - от наших ничего?
- Нет.
- Может, зря их на Кубань сунули... Валюшка тоже беспокоится, Богдан. Днем ко мне заходила, минут пятнадцать побалакали. Что-то она с лица вроде худей прежнего.
- Показалось.
- Да, может быть, и показалось. Полезу опять на своего "атамана". Мы с Беланом на спор. Он завтра сдает свою железку, а я "атамана". Сдаст Белан?
- Пожалуй, сдаст.
- Ну, тогда мне не мешай.
Налаживалось большое хозяйство. Все принимало свои законные формы. Редко вспоминали дни тревог и волнений.
Термические печи, взорванные на родине, были сделаны вновь за десять дней. Помогла привезенная полностью арматура, которую сейчас и монтировали. Дубенко около двух часов занимался проверкой монтажа, выпачкался в саже и машинном масле и ушел удовлетворенный. Оживал еще один цех...
"Теперь я могу спокойно возвратиться к своей Валюшке, - облегченно подумал Богдан, выходя во двор, - Арматура не присушила моего сердца, как беспокоилась Валя".
Дубенко догнал Рамодана почти при входе в "таракан".
- Прошу прощения, Богдане. Есть дело.
- Рамодан, уже четыре часа. Имею я право поспать немного?
- Друже, не лайся... надо нам вдвоем съездить к детишкам, что помещены в театре. Только-что прикатили оттуда. Напугали досмерти...
- Что с детьми?
- Подозрение на сыпной тиф.
- Еще чего нехватало, Рамодан!
- А я-то при чем? Может, и не тиф. Прикатила дамочка, что там за ними приглядывала. Артистка. И в одну душу: подайте ей Дубенко, и только.
- Где она?
- В твоем кабинете.
- Надо ехать. Врача известил?
- Едет... Вывезли детишек с какого-то аду. И вдруг такая зараза... Неужели тиф? Сраму не оберешься одного.
- Кунгурцеву сообщили?
- А чего его беспокоить? Надо выяснить, а потом уже поднимать панику.
Дубенко ускорил шаги. Рамодан еле поспевал за ним. Взбежав на второй этаж, в свой кабинет, он увидел в кресле Лизу.
Лиза поднялась навстречу Дубенко, протянула руки и с выражением наигранной мольбы произнесла:
- Умоляю вас, Богдан Петрович. Если подтвердится...
Она стояла перед ним хрупкая, надушенная, в черном платьице, обрамленном дорогами кружевами. Платье оттеняло ее плечи, белую кожу, а гладко, на прямой пробор, зачесанные полосы придавали ей какую-то естественную миловидную простоту.
Богдан подал ей шубу и поймал на себе ее недвусмысленный взгляд. Это как-то сразу отдалило его от нее. Она заметила свою оплошность и за всю дорогу не давала никаких поводов подозревать ее в чем-либо плохом. Дубенко отослал лошадь, на которой приехала Лиза, на конюшню, и они отправились на автомобиле. Когда машина ринулась в лог, Лиза вскрикнула и схватила руку Богдана. Он на секунду ощутил ее длинные пальцы, затянутые в кожаную перчатку. Но потом она быстро отдернула руку и подняла воротник.
Как и можно было ожидать, никакого тифа не оказалось. Доктор определил корь. Лиза извинялась, убеждала Рамодана, что она решила лучше ошибиться, чем допустить непоправимую ошибку и не принять мер. Ведь она ехала на лошади на завод, мерзла, нервничала.
- Очень хорошо, или добре, по-нашему, - умиротворенно произнес Рамодан. - Ладно, что не оказался и в самом деле сыпняк. И напрасно вы нервничаете.