Так получилось, что Дубенко пришлось завезти ее домой. У ворот небольшого деревянного домика, расположенного над обрывом, она задержала его, а потом пригласила зайти к себе. Дубенко зашел. Она быстро сварила кофе, подала конфеты и даже начатую пачку "Пети-фур". Все было неожиданно, по-довоенному. Синий огонек спиртовки, китайские крохотные чашечки, твердые салфетки с инициалами хозяйки. Дубенко просидел у нее полтора часа. Ему было приятно вдруг очутиться в ее обществе. Она не была назойлива, осторожно вспомнила юг, странный поцелуй на станции, у обрыва. Но здесь тоже обрыв, и ее домик похож на ту железнодорожную станцию... Она сделала это сравнение как бы нечаянно и сразу перевела разговор на другую тему.
На прощанье он пожал ее узкую руку, ощутил кольца на пальцах и у дверей сделал непроизвольный жест, как будто рассчитанный для поцелуя. Она отклонилась и тихо сказала: "Не надо".
Шахтеры уже шли на работу, когда он возвращался домой. Богдан ругал себя, искоса посматривал на шофера, который был свидетелем его посещения женщины. Шофер был новый, из местных, и глупое чувство виноватости заставило Дубенко сказать ему несколько комплиментов, хотя вел он машину отвратительно, переводил скорости неумело, рвал сцепление. Шофер принял похвалу, вероятно, как насмешку, не ответил ему и нахмурился.
Богдан на цыпочках вошел в комнату. Какой неказистой показалась она ему после уютного жилища Лизы. Не зажигая света, он лег в кровать. Валя лежала с открытыми глазами. Она наблюдала за ним.
- Я был на заводе, - сказал он.
- У Арматуры?
- У Арматуры, - повторил он и виновато улыбнулся.
- Она надушила тебя такими духами. Ты же знаешь, что сейчас нигде нельзя достать духов, кроме как... у Арматуры.
- Валя... ты не подумай ничего...
- Ах... Богдан... зачем эти оправдания. Только очень и очень обидно. Кажется, мне пора уже на работу.
- Можешь не ходить. Я договорился с доктором: он придет к тебе, выпишет бюллетень...
- Не нужно...
Она умылась, тщательно вычистила зубы, выпила стакан холодного молока с куском черного хлеба и ушла. Богдан еще немного полежал, заснуть не мог. Оделся и отправился на завод. По пути его встретил Белан. Он сиял. Его чуб, выпущенный из-под шапки, посеребрился от инея. Белан ночью закончил узкоколейку. Задание было выполнено на два дня раньше срока. Усталый и измученный, Дубенко сел в холодный вагончик и покатил в тайгу.
ГЛАВА XXXII
Он возвращался из больницы один, пешком, пустынными улицами города, по "траншеям", пробитым в снегу, мимо черных безмолвных домишек. Тоска охватила его. Вот только сейчас он остро понял, что для него означает Валя - жена, чуткий человек и благородный товарищ. Она в больнице, страдает...
В руках его Валин пиджачок, а на нем та памятная безделушка - "амулет счастья" - цветок с двумя матерчатыми лепестками, привезенный из Мексики. Под ногами скрипел снег, а он смотрел на эти два лепестка... Но они были мертвы. Надо держать сердце в руках, так рекомендовал Тимиш, но нет, хотелось облокотиться на забор и заплакать от душевной боли. Неужели он потерял Валю? Потерял в такое время, когда так нужен рядом близкий человек...
...Тогда он вернулся из лесу, где принимал дорогу, промерзший, усталый, но гордый новой победой. Вернулся во главе нескольких сотен человек, совершивших небывалый труд, вернулся, готовый к дальнейшей борьбе. Но, войдя в комнату, он, как показалось тогда ему, не нашел понимания. Она, всегда такая чуткая, не хотела разделить с ним его чувства. Лежала, отвернувшись к стене, и была равнодушна. "Что такое, Валя?" - спросил он погасшим голосом. Она ответила ему после пятиминутной паузы: "Вчера ты был у нее". - "Валя! Пойми..." "Не оправдывайся, Богдан. Женщины, узнав о тифе, побежали к своим детям. Они сказали мне о тебе. Неужели нельзя было дождаться конца стройки...". Ее слова настолько возмутили его, что он ничего больше не сказал и ушел.
Теперь он понимал, что глупое мужское самолюбие не дало ему возможности найти пути к ее сердцу. Он был эгоистичен в своих чувствах и требовал, чтобы она была весела, когда ему радостно, грустна, когда ему печально.
Ночью он спал на стульях. Она смотрела на него, он отвернулся и заснул. Проснулся и снова увидел настороженный взгляд ее печальных глаз.
- Богдан, - сказала она, - не обижайся на меня. Мне очень плохо.
- Ладно, - грубо оборвал он.
- Мне плохо, - сказала она, - подойди, поцелуй меня.
Он встал и холодно прикоснулся к ее лбу.
Он отошел от нее и проспал уже без всяких снов. Днем у нее был доктор. А вечером пришла Виктория и Романченок, в сопровождении летчиков, приехавших за материальной частью. Это были хорошие парни из-под Ленинграда. Один из них летал на Берлин, Кенигсберг и Мемель, второй сражался под Новгородом, Старой Руссой, Кингисеппом. Романченок был очень доволен тем, что увидел старых своих приятелей. Валя лежала на кровати, смотрела на мужа и была довольна, что он тоже развеселился, разошелся, запел одну из своих любимых песен: "Ой ще солнце не заходило". Но скоро ей стало плохо. Мертвенная бледность разлилась по ее лицу, губы посинели.
Богдан подскочил к ней и, встав на колени у кровати, взял ее руку. Он готов был все сделать, чтобы вернуть румянец на ее щеки, чтобы видеть ее прежней, но ей было плохо.
Летчики, поняв, что нужно уходить, надели "регланы" и ушли. Виктория и Романченок остались. Вскоре появился Тургаев, потом Крушинский.
- Сейчас будет скорая помощь, Богдан Петрович, - успокоил Крушинский.
- Не надо скорую помощь, - Валя отрицательно покачала головой.
- Распоряжаются старшие, - сказал Романченок.
Через полчаса у дома остановился автомобиль и в комнату вошли женщины в белых халатах и врач заводской поликлиники. Они при помощи Виктории одели Валю.
- Носилки!
Богдан увидел брезентовые носилки с пятнами крови.
- Нет. Я не могу, - грубо сказал он, отбрасывая носилки.
Он взял ее на руки, и она благодарно обвила его шею руками.
- Ты отнесешь меня, Богдан?
- Да.
Он вынес ее на руках и не чувствовал ноши, согнувшись, вошел в автомобиль, сел на полу и так продержал ее, балансируя во время тряски, до самой больницы. Он держал в руках свое счастье, а сознание того, что он доставил ей страдания, прибавляло ему силы. Когда автомобиль остановился, он вынес ее на занемевших руках, поднялся по ступенькам в холодный санпропускник при больнице. Пришла врач - женщина усталая и добрая.
- Все же придется положить ее на носилки, - сказала она, сочувственно смотря на Дубенко.
- Хорошо, - согласился он, - только скорее.
Валю переодели в фиолетовый старенький халатик и положили на носилки. Четыре заспанных девушки подняли ее. Когда Дубенко приник к губам жены и вздрогнули его плечи, девушки отвернулись.
- Приходи, Богдан.
- Буду, буду приходить, Валюша. Все будет хорошо... Не волнуйся.
Он сел на белую скамейку, снял шапку, пальто. Он не помнил, сколько просидел в полузабытье. Его тронула за плечо врач.
- Идите домой, товарищ Дубенко.
- Что с ней?
- Завтра скажем. Ее осмотрит профессор.
Санитарка, с родинкой на щеке, участливо посматривала на Дубенко, переписала вещи пациентки, выдала ему розовую квитанцию. Он видел ее ловкие руки, заматывающие узел, мелькнули зеленые листики "амулета".
- Я возьму пиджачок, - попросил он неуверенным голосом, - можно?
- Возьмите. Только тогда я вычеркну его из квитанции.
И вот он ушел из больницы через те же ворота, которыми сюда ввезли ее. Низкое здание больницы, колонны, побеленные морозом гранитные львы. Он шел, одинокий, с пиджачком в руках... Зеленые листики, привезенные из горячей Мексики. Листики, напоминающие тот последний день в городе, грустное прощание с квартирой.
"Я буду с ней, - шептал он, - я снова буду с ней... Не может быть так жестока судьба..."
ГЛАВА XXXIII
- Сегодня форсируем сборочный и начнем аэродром, - сказал Рамодан Дубенко, - нам помогут горняки со шпурами и взрывчаткой. Они взорвут все коряги.
- Хорошо, - согласился Дубенко безучастным голосом, - хорошо.
Рамодан присел на стул, поближе к Богдану.
- Ты что это, Богдане, такую кручину на себя напустил? Словно уже похоронил свою Вальку. Нельзя так...
- Можно, Рамодан.
- Нельзя, Богдане. Что же, думаешь, у других легче? Ты ковырни каждого из нас... Либо семьи нет, либо сынка убили, либо ранили, либо без вести пропал. Без потерь сейчас нельзя, война.
- Понимаю, Рамодан.
- Пойдешь со мной на аэродром?
- Пойду.
На месте будущего аэродрома кончали валить лес. Шуршали лучковые пилы в опытных руках пильщиков, со свистом падали ели, поднимая снежную пыль. Потом ветви шатались несколько времени и замирали. Подходили люди с топорами и разделывали туши деревьев. Отсюда бревна волочили трактором к сборочному цеху, который вырастал на глазах.
Кунгурцев стоял почти по пояс в снегу и курил папиросу. Он был в меховом жилете, на шее шарф. Рядом торчком стояли лыжи, широкие и длинные.
- Греюсь в снегу, - сказал он подошедшим Дубенко и Рамодану, - на лыжах стоять сподручней, но холодней. Прихватывает ноги.
- Непонятная механика, - заметил Рамодан, - чудные вы люди.
- Вот сейчас чудные люди начнут кое-что показывать.
Горняки, приведенные Кунгурцевым, разошлись между зелеными кучками обрубленной хвои и свежими пнями. Снег сиял разноцветно и весело. На низком северном зените стояло солнце. Горняки заложили шпуры, и вскоре беловатые запальные дымки поднялись всюду. Старшой что-то покричал, подрывники присели. Короткие и негромкие взрывы донеслись до них. Поднимались и падали конусы земли, снега, дыма. На месте жалких пней чернели воронки, издалека похожие на воронки от бризантных снарядов. По проложенной лесорубами лыжине один за другим покатили Романченок и его приятели летчики, в собачьих унтах, каракулевых ушанках и грубых свитерах. Один из летчиков упал и долго выкарабкивался из снега, что-то озорно крича укатившим от него приятелям.
- Вот таким образом приготовим вам поле, - сказал Кунгурцев, бросая докуренную папироску, - воронки надо засыпать, утрамбовывать.
- Снег укатаем катками, - добавил Рамодан.
- Это уже ваше дело, - Кунгурцев положил лыжи на снег, ловко прыгнул на них, защелкнул крепление. - А кстати, товарищ Дубенко, Угрюмов вот-вот подъедет, обещал...
- Подходит наша очередь, - оказал Дубенко.
- Да, дни считанные, - Кунгурцев оттолкнулся с места, немного пригнулся и покатил.
- Видать, из комсомольцев, - с похвалой отозвался Рамодан, - как на лыжах чешет! А вот я никак не осилю эту премудрость. Вроде и простое дело, а сноровка нужна сызмальства. А ты не тужи, Богдане. Как это ты не можешь своих чувств сдерживать?
- Все думаю и думаю, Рамодан. Никак не могу избавиться от мыслей. - Дубенко решил поделиться с Рамоданом, - почему так, когда вместе, не ценишь, когда отдельно, такая тоска одолевает...
- Мне тоже бывает тяжело, Богдане. Верю тебе... Сам иногда вижу во сне и жену, и Кольку, и Петьку... Опять рвут!
Снова поднялись черные столбы, и рокочущий звук покатился над горами и тайгой.
Дома отец дал Богдану плитку шоколада для невестки. Старик посидел у входа, посмотрел на разбросанные вещи, неубранную постель, убрал комнату, бурча что-то себе под нос. В это время Богдан приготовил для Вали передачу; кроме плитки шоколада, две белые булочки, что становилось здесь редкостью, кусочек сыру и одно яйцо.
Пришел Романченок и от имени своих приятелей передал две коробки витамина с глюкозой и коробку "драже-хола". Заглянула Виктория - перемыла посуду, забрала постирать пару белья, брошенную в углу, написала записку Вале. Уходя, она добрыми глазами посмотрела на Богдана, подала свою огрубевшую руку и сказала тихо: "Я очень желаю, чтобы поправилась Валя".
Больница. Богдан сбросил пальто в раздевалке и, не обращая внимания на крики дежурной, быстро вбежал по лестнице. Валя лежала, укрытая плохоньким одеяльцем. По лицу ее было видно, что она страдала. Богдан припал к ней и снова тоска охватила его. Она тихо сказала:
- Как хорошо, что ты пришел.
Он смотрел на это дорогое лицо, освященное годами общих радостей и горестей. Она была бледна, на лбу поднимались морщинки. Силясь, она говорила:
- Не смотри так на меня... Скажи, как идет работа! Тебе нужно туда?
- Тебе плохо, Валя?
- Очень больно, очень. Я кричала утром. Мне холодно...
Из окна, возле которого она лежала, дуло. Голова ее упала с подушки, плоской, как лист.
Начинались какие-то процедуры. Богдана попросили выйти. Дубенко вышел в коридор. У стола писала женщина, повязавшая рот марлей. Заполняла графы истории болезни. "Валентина Дубенко" - прочитал Богдан.
- Вы разрешите мне посмотреть, - спросил он.
Женщина внимательно оглядела Богдана.
- Нельзя.
- Разрешите зайти в палату.
- Кажется, теперь уже можно.
Богдан снова опустился возле ее кровати. Женщины приподнимались и наблюдали его с любопытством людей, прикованных к постели.
Подошла сестра со шприцем в руке.
- Пора, - сказала она, - вы утомляете больную.
- Уходи, Богдан. Принеси мне носочки и туфли. Цел мой желтенький чемоданчик?
- Цел.
- Ничего не получил от наших?
- Нет.
- Весной я поеду к ним. Хорошо?
- Хорошо.
- Нельзя так долго ждать со стерильным шприцем, - проворчала сестра недружелюбно.
Утром Богдан позвонил в больницу. Сестра ответила: "Больная смеялась".
- Ура! - крикнул Дубенко.
На одиннадцать часов он созвал начальников всех работающих цехов. По некоторым узлам получалась некомплектность из-за неравномерного ввода в эксплоатацию станков. Нужно было перераспределить задания. Дубенко вызвал заведующего столовой и приказал приготовить для начальников цехов завтрак у себя в кабинете.
Из столовой принесли по чашке супа и по одному соленому огурцу. Когда инженеры пришли, Дубенко пригласил их к столу. Они быстро застучали ложками о железные чашки, взяли с собой по огурцу и, выслушав задание директора, ушли. Совещание вместе с завтраком отняло всего девятнадцать минут.
- У меня радость, Алексей Федорович, - сказал Дубенко, - большая радость.
- Это вы насчет стапельной сборки? Замечательно идет.
- Да... и это тоже... И другая есть радость: Валюшка смеялась.
- Вот оно что, - Тургаев приподнял брови, - очень приятно.
- Еще бы... Вчера я совсем было пал духом. Такие холодные губы, синие, в кулаке зажат платок, синие ногти. И вдруг... смеялась. Я приеду в лес. Вы знаете, что я придумал? В конце нашей узкоколейки, у реки, построить "Поселок белых коттеджей".
- Фантазия.
- Реальность, - Дубенко прошелся по кабинету, высокий, широкоплечий, с каким-то юношеским задорным блеском в глазах, - именно белых коттеджей. Обязательно домики выбелить. Я видел в здешних краях поселки переселенцев с Украины и Кубани. Они принесли сюда запахи своей родины. Домики их побелены известкой снаружи и внутри. На фоне могучей уральской тайги это звучит, как музыка. Ей-богу! Я стоял на берегу ледяной реки, видел запорошенные снегом утесы, березы, стройные, как мечты, кедры. Если там срубить "белые коттеджи"? Представьте себе, мы уедем отсюда, пусть памятником будет наш труд.
- Мне нужны чертежные столы, тридцать штук, и не могу достать, - сказал неожиданно Тургаев, - а вы - "белые коттеджи".
- Сделаем столы, но сделаем и "Поселок белых коттеджей". Если мы начнем давать в срок машины, я добьюсь кредитов на поселок.
Дубенко обошел цеха, побывал на стройке сборочного и вместе с Беланом выехал на паровозике в тайгу.
- Что у вас с рукой? - неожиданно спросил Дубенко, заметив, как Белан как-то неестественно держит левую руку.
- Ничего, - смутился Белан.
- Как ничего, да вы инвалид,
- Пустяки, - еще более смущаясь, сказал Белан. - Заметили, никому не говорите.
- Но затем скрывать?
- Чтобы жалости не возбуждать, Богдан Петрович, - сказал Белан, - меня через эту руку и от армии освободили. А в армии быть я всегда мечтал, клянусь. Люблю носить военную форму.
Белан разговорился. Он сбросил с себя обычную фатоватость. Руку ему в локте вывернули воры, забравшиеся к ним в дом, в Кременчуге, жена у него бывшая домашняя работница, в детях он души не чает, а из тех чемоданов, которые выбрасывал Дубенко с "дугласа", два были набиты игрушками, куклами и детскими книжками.
- А я когда-то вас обещал поколотить, помните? - спросил Дубенко.
- Я вас не одолею! Ишь, вы какой здоровый. А у меня проклятая рука... Клянусь жизнью!
Белан заразительно расхохотался.
- Но болтали вы много, Белан.
- Что правда, то правда!
Они сошли возле избушки, наспех срубленной из толстых бревен и носившей громкое название "Станция Капитальная". Бесконечные штабели древесины протянулись над дорогой. Пахло смолой. Дубенко осмотрел конюшни, сделанные из тонкого разнодеревья и ветвей, засыпанных снегом и залитых водой. Получились ледяные конюшни - теплые и крепкие при любом ветре.
- Как вы неустойчивы были на Украине и каким деловым человеком стали на Урале.
- Тут, Богдан Петрович, наверно, природа облагораживает.
Проваливаясь в снег, они облазили лес, вымеряя и высчитывая будущий "Поселок белых коттеджей". Дубенко так красочно рисовал будущее на берегу этой горной речушки, с таким вкусом расписывал охоту на косача, россомаху, медведя и даже лося, что Белан тут же вызвался начать работы по подготовке к строительству поселка, который они решили назвать именем Хоменко.
ГЛАВА XXXIV
Дубенко и Белан, помогавшие, чтобы разогреться, грузить на поезд бревна, приехали на завод смеющиеся и как-то сдружившиеся. В кабинете Богдана охватило теплом, он сбросил мокрую шубу, отдал просушить валенки и, одев сапоги, прошагал по половицам. Мысли его вернулись к Вале и он придумывал ей подарок. Выбор был ограничен - кроме изделий из уральского камня в городе ничего не было. А хотелось угодить Вале. Позвонили. Он быстро снял трубку: "вероятно из больницы". Мелодичный и несколько ленивый голос: - Не узнаете? Лиза. - Я слышала, у вас заболела жена?
- Да.
- Что же вы думаете?
- Что именно?
- Она в больнице?
- Да.
- Слишком односложно... Но теперь вы можете быть более свободны...
- То-есть?..
- Приезжайте ко мне запросто. Если хотите, приезжайте сейчас. Мы допьем ту бутылку коньяку... поболтаем...
Чувство огромной неприязни поднялось в нем. "Неужели у нее нехватило обычного для любого человека, для любой женщины такта". Ее приглашение сейчас было неуместно и оскорбительно, и он сразу не нашелся что ей ответить.
- Вы так долго обдумываете мое предложение? - пропела она капризно.
- Я обдумал, - сказал он твердо, еле сдерживая раздражение.
- Вы обижены?
- Я очень занят...