- Учебная? - спросила Валя.
- Слово предоставляется Алеше, - Богдан снял плащ и кепку.
- Мама, бабуся, какие пули... Папа, пап, как они называются?
- Трассирующие, Алешенька.
- Трассирующие... Огоньками, один за одним в небо... Красиво...
- Как там Танюша, - сказала Анна Андреевна, задерживаясь у дверей. - Успеет приехать из Киева?
В голосе ее - материнская скорбная тревога. Богдан поцеловал сухую, морщинистую щеку матери и проводил до ее комнаты.
- Спите, мамочка, все будет хорошо.
- Я думаю тоже так, сынок...
Она, пользуясь тем, что никого не было, обняла сына и, неловко его поцеловав, быстро ушла к себе...
Оперативную сводку только в первый день передало Главное Командование Красной Армии. Потом было создано Информационное бюро. Богдан с волнением развернул газету.
Советское Информбюро сообщало об оставлении нашими войсками Бреста, Ломжи и Ковно и об уничтожении трехсот германских танков и пятидесяти шести самолетов. Германское командование ринулось на Советский Союз соответственно своей излюбленной стратегии - молниеносного удара. Немцы не считались с потерями для достижения стратегических успехов. Пока им многое удавалось.
Проходил призыв. По улицам, с котомками за плечами, в ногу шагали мобилизованные. У высокого нового забора призывного пункта пригородного военного комиссариата сидели, стояли и заглядывали через забор тысячи женщин. Многие были с детьми. За забором выстраивали и рассчитывали "по порядку номеров" их мужей, братьев и отцов.
У ворот часовые в гражданском платье, из мобилизованных. Винтовки, только сегодня выданные им, как-то не соответствовали их мирной одежде - сереньким пиджачкам и штанам навыпуск. Кожаные пояса с подсумками были поверх пиджаков.
На вокзале прошел стрелковый полк. Дубенко узнал командира полка, идущего впереди с каким-то торжественным выражением на лице и гордо поднятой головой. Полк состоял в гарнизоне и был на хорошем счету. Твердо печатая шаг новыми, только что выданными сапогами, с песнями проходили роты. Молодые здоровые лица. Прекрасное вооружение, ранцы, свернутые подковами шинели, равномерное покачивание оружия, спин и шанцевого инструмента. Богдан вышел из автомобиля и, пропуская развернутое полковое знамя, приложил руку к козырьку. Чувство глубокой признательности к этим парням, загоревшим в лагерях до цвета бронзы, охватило его. Многие из них, может быть, последний раз идут по этой земле. Начнется страда войны, обмундирование выгорит на солнце, потемнеет от пота, выпачкается. Посуровеет взгляд, и твердые складки лягут возле белозубых ртов.
В три ряда поползли танки. У откинутых бронелюков стояли такие же веселые ребята в черных шлемах. Танкисты были преисполнены собственного достоинства, и когда группа девушек забросала один из танков цветами, танкист улыбнулся, что-то сказал своему товарищу и тот молодцевато расправил плечи и даже сдвинул шлем немного набок.
- Лихачи, - сказал кто-то рядом, - броневая кавалерия.
Богдан обернулся. Рядом с ним стоял Рамодан, парторг ЦК ВКП(б) на их заводе.
- Здравствуй, Рамодан, - приветливо сказал Дубенко.
Рамодан улыбнулся, пожал руку, продолжая смотреть на танковую колонну. Он кого-то искал глазами и вот увидел и, крепко сжав Богдана за локоть, чтоб обратить его внимание, крикнул:
- До свиданья, Петька!
Рамодан сдернул кепку с головы, протолкался через толпу, увлекая за собой Дубенко, и снова прокричал:
- Петька! Давай, давай...
Молодой, худощавый паренек, стоявший на башне танка, сделал слабый приветственный жест и покраснел.
- Сынишка мой, Петька, - сказал Рамодан, надевая кепку,- робеет командира. Видел, даже ничего не сказал. Застенчивый паренек... Так домой и не сумел забежать... читал сегодня: триста танков у Гитлера долой. А кто бьет? - Вот такие Петьки. На завод?
- Да.
- Подвезешь. Я своего шофера отпустил попрощаться с семьей. Тоже забирают. Придется следовать твоему примеру - самому садиться за баранку.
Они ехали к заводу по хорошему шоссе, помеченному указателями и обставленному "грибами" для отдыха пешеходов. Обгоняли синие автобусы, подвозившие к заводу рабочих. Чаще попадались милиционеры, - пешие и на мотоциклах. Милиционеры были вооружены винтовками и пристально присматривались к людям и номерам машин.
Рамодан сидел рядом с Богданом. Он глубоко опустился в сиденье и прикрыл глаза. Дубенко наблюдал его как-то сразу постаревшее лицо, и ему бесконечно жалко стало этого человека, которого обычно он привык видеть только как парторга. Как-то не приходилось раньше видеть его вне работы, а тем более в роли отца.
- Ничего, Рамодан... все обойдется с сыном.
Рамодан встрепенулся, быстрыми движениями ладоней потер щеки.
- Конечно, ничего. А ты думаешь, я что? Сегодня-то как постреляли. Отвыкли мы от таких концертов... Петя мой... - Рамодан осекся, отвернулся, вынул платок, - ну и гонишь, Дубенко. Когда-нибудь голову свернешь... Глаза захлестнуло...
ГЛАВА V
На завод прилетел из Москвы известный конструктор, который два дня занимался с Тургаевым и Дубенко. Надо было изменить несколько конструкций основного типа самолета. Конструктор был очень занят, мозг его, перегруженный новыми соображениями по модернизации своих машин в связи с потребностями фронта, не выносил возражений. Дубенко приходилось, скрепя сердце, соглашаться на изменение машины, находящейся уже в воинской серии. Надо бронировать "пузо", но тогда утяжелялась конструкция, для облегчения необходимо снимать часть вооружения. Но конструктор усилил вооружение, и по его расчетам машина не утрачивала основные тактические качества, исключая небольшую потерю в скоростях. Насыщение немецких танковых частей прорыва зенитными средствами и автоматическим оружием предъявляло новое требование - создать мощный в огневом оснащении штурмовик. Сроки сократились. То, что в мирное время размазали бы, пожалуй, на месяц, теперь нужно было сделать буквально в несколько дней. Конструктор, прежде довольно медлительный человек, вдруг сделался удивительно подвижным и требовательным. Все изменения технологического процесса в связи с конструктивными изменениями были проработаны за одну ночь бригадой инженеров-технологов во главе с Дубенко. Утром Богдан вызвал начальников цехов. Они взяли синьки, просмотрели их и без всяких возражений понесли в цеха. Все понимали - надо работать, как на фронте.
- Я улетаю дальше, - сказал на прощанье конструктор, - надеюсь на вас, Богдан Петрович.
- Меня уговаривать не нужно. Меня несколько смущает быстрое продвижение немцев. Кривой Рог - наш поставщик специальных сталей, Днепропетровск - цельнотянутых труб, и вообще на линии Днепра наш дюраль, приборы, моторы. Если они так будут переть...
- Не будем терять надежды, Богдан Петрович, - сказал конструктор и поспешил на аэродром. Его ждали другие заводы.
Вечером Дубенко впервые поехал в поликлинику. Боли не прекращались, и он боялся, что в такое время он выбудет из строя из-за какой-то глупой болезни.
Немолодой профессор допил стакан чая с лимоном, молча выслушал пациента, постучал молоточком по ноге, уколол в нескольких местах чем-то острым. Потом поставил коленями на стул, так что Богдан видел только голубую стену, постучал молоточком в области ахиллового сочленения.
- М-мда, - промычал профессор и, поморщившись, съел лимон с коркой, - что же вы, молодой человек, врачей не признаете?
- Почему не признаю? - ответил Богдан, испытывая давнее чувство ученической робости. - Люблю врачей.
- Запустили, товарищ Дубенко.
- Недавно началось, - пробовал оправдаться Богдан.
- Э, батенька мой, в ваших аэропланах я, конечно, не разбираюсь, но здесь... Придется лечь в больницу.
- Что вы! - воскликнул Богдан.
- Некогда, вероятно? - профессор поднял очки на лоб. - Нет времени? А если вы ноги лишитесь, кому будет взбучка? Вам? Нисколько. Мне...
- Не могу, не могу. Мне нужно работать... фронт идет...
- Лечиться будете? - строго спросил профессор.
- Буду.
- С завтрашнего дня - регулярно. Светолечение и массаж. Попробуем. Меньше нервничайте, больше находитесь в спокойном состоянии, - он подал руку, - вот так...
- Спасибо.
- Э, батенька, благодарить не за что. Будете мотаться, болтаться, все одно не вылечу... - помолчал, пристально посмотрел на Богдана, на грудь, украшенную орденами, спросил: - Почему же это отступаем, молодой человек, а?
- Немцы. Сила...
- А раньше этого не знали? - он постучал пальцами по орденам Богдана.
- Знали. Но когда внезапно навалится такая сила...
- Все из газет знаю, - перебил он сварливо. - По-моему, если просто, по-русски сказать, - прозевали, товарищи. Не так ли?
Подождал немного и спросил:
- Ваше имя, отчество?
- Богдан Петрович.
- Богдан Петрович... да... Мы хотя люди не военные, а по-своему разбираемся. - Он прошелся по кабинету, помолчал и опять заговорил сварливо:
- Наполеон тоже перешел границу в воскресенье, ровно в этот день, что и немцы, но тогда было двадцать четвертое. Неужели этого не могли предвидеть?
- Случайность, товарищ профессор, - улыбнулся Дубенко.
- Как случайность?.. Случайность. Нет случайности...
Но смутился. Опустился на стул, потом снова встал, близко подошел к Дубенко. - А теряться нечего, Богдан Петрович. Упустили - ладно. Но теперь остановить надо немцев, остановить. Пошел по Наполеону, сделать то же, что с Наполеоном... Вытурить, вытурить из России... Русский я человек... - профессор пожал руку Дубенко и подтолкнул его к двери, - завтра аккуратно на процедуру, Богдан Петрович. Без ноги можете остаться...
Дубенко заметил увлажненные ресницы профессора и ответно дружески пожал ему руку.
Выходя из поликлиники, Дубенко столкнулся с Беланом, членом парткома, работавшим начальником транспортного отдела завода. Белан подъехал к поликлинике на бежевом "Шевроле" и был в своем обычном веселом расположении духа. Бывший шофер-таксомоторщик, он продвинулся на заводе благодаря своей неутомимой работоспособности и предприимчивости. Белан находился на хорошем счету у Шевкопляса, но Дубенко не нравился. Слишком много было в нем выпирающей изо всех "пор и нор" активности, крикливости и одновременно угодничества перед начальством. Правда, угодничество обставлялось широким жестом рубахи-парня, но это было противно. И сейчас, несмотря на то, что Белан равнодушно потряс его руку и с приветливой улыбкой осведомился о состоянии здоровья "нашего любимого Богдана Петровича", Дубенко сухо улыбнулся и попытался пройти дальше.
Белан взял его под локоть и пошел рядом, стараясь поддержать. Дубенко отстранился.
- Не думайте, что я настолько беспомощен, товарищ Белан.
- Ах, оставьте. Здоровье - это все, Богдан Петрович. Потеряете здоровье, никто спасибо не скажет. Клянусь жизнью!
Он стоял перед ним черный, как жук, с блестящими карими глазами и курчавыми волосами, выбивающимися из-под отличного английского кепи. Улыбался, обнажая хорошие белые и ровные зубы. Летние ботинки, привезенные из Риги, белые с желтой отделкой, отлично сшитый, тоже оттуда костюм, шелковая сорочка без галстука с расстегнутым воротом. Много мускульной силы, животной энергии, вытекающей, очевидно (как зло подумал Богдан), от полнейшего бездумья, так и перло из этого человека. "Неужели я завидую его здоровью, его беззаботности, - подумал Богдан. - Как это глупо".
Дубенко решил не обижать этого человека и более приветливо попрощался с ним. Обрадованный Белан отворил дверцу автомобиля и подсадил Дубенко.
- Счастливый путь, Богдан Петрович. Кланяйтесь вашей милой Валентине Сергеевне, Алешу целуйте, маму...
- Спасибо. Передайте привет вашей супруге...
- Ксении Романовне?
- Ксении Романовне.
- Бедняжка беспокоится, Богдан Петрович, - сказал он, наполовину влезая в машину Дубенко. - Ведь мой возраст-то призывной. Правда, я на спецучете, оборонное предприятие, но этот твердокаменный Рамодан может сунуть меня на фронт в порядке партийной мобилизации. - Белан моментально сбросил с себя ухарскую фатоватость и, заискивающе задерживая руку Богдана в своей широкой руке, продолжал говорить, смотря в упор своими нагловатыми красивыми глазами. - Я могу итти на фронт, но чем я меньше принесу пользы здесь? Оборонное предприятие. Почти весь транспорт наш мобилизнули. Будьте уверены. Все налажу. Даю слово!
- Разве уже Рамодан говорил вам о мобилизации?
- Нет... Нет... Но он может.
- Рамодан замечательный человек и коммунист.
- Я не хочу обижать Рамодана. Простите... Только, прошу вас, не говорите ему ничего. Вы слышали новость? Из надежных источников: наши взяли Варшаву, Кенигсберг и Бухарест. Восточная Пруссия горит, как солома. Я был перед войной на границе. Там такие мальчики сидели в самолетах, умереть можно.
- Кто вам рассказал эти... новости?
- Надежные источники. Информбюро не сообщает. Политика! Нельзя раскрывать тайну наших стратегических ударов, - с особым удовольствием повторив последнюю, очевидно, подцепленную им где-то фразу, Белан подморгнул, приложил руку к козырьку и, когда "ЗИС" рванулся вперед, помахал кепи.
Город был полон слухов. Что сообщил Белан, было пустяки. Но как велико желание услышать хорошую весть! А в самом деле - почему бы не взять Варшаву и Кенигсберг? Почему бы нашей южной армии не ворваться в Бухарест? На юге теперь, очевидно, сражается его друг детства и сподвижник по "шалостям гражданской войны" Николай Трунов. Неужели отходят блестящие дивизии, которые с такой гордостью показывал ему Николай? Неужели падают разорванные бомбами германских "юнкерсов" кавалеристы его дивизий и выхоленные строевые кони? Как справился Николай с огромной ответственностью - водить в бой несколько тысяч людей, доверенных его воле?
Плотники обшивали досками зеркальные стекла магазинов, окна парикмахерских, ресторанов обкладывались мешочками с песком. Город, за которым с любовью ухаживали все, следили за цветом стен, гармоничностью реклам и вывесок, постепенно слеп. Саперы опрыскивали из краскоопылителей изящное здание штаба округа. На город опускалась война. Начинались ее будни.
Сбросив в прихожей пальто и шляпу, Богдан прошел в столовую. Сестра уже приехала и сидела к нему спиной.
- Танюша!
Сестра бросилась ему на шею и зарыдала. Девочка, которую держала на руках Валя, увидев плачущую мать, приготовилась зареветь.
- Танюша, что с тобой?
- Тима... Уже на фронте...
Богдан ощутил на своих руках слезы сестры, не так давно веселой и жизнерадостной девушки, заметил, что она была одета в черное платьице, помятое в дороге и запыленное, волосы давно не чесаны, ленточка, стягивающая пучок, - загрязнилась. Таня похудела, лицо вытянулось, веки покраснели, на шее появились морщинки. Пытаясь улыбнуться и застенчиво прикрывшись пеленкой, она начала кормить грудью ребенка. Анна Андреевна поглаживала ее плечо.
Сестра только что приехала с вокзала. Так как поезда ходили не по расписанию, ее никто не мог встретить. Она кое-как втиснулась в автобус, и на остановке ее случайно увидела Валя и донесла чемодан до квартиры.
- Только-только ввалились, - сказала мать. - Еще умыться не успела.
- Не смотри на меня, Даня, - сказала Танюша, - я грязная, нечесаная. Четверо суток ехали из Киева. Замучилась... Тиму призвали в первый день и тотчас отправили эшелоном. Сказали - на Перемышль или Львов. Там сейчас бои...
- Вот хорошо, - сказал Алеша, - дядя Тима повоюет.
Танюша прикусила губу.
- Счастье небольшое, Алешенька, - Танюша горько улыбалась, - в самое пекло.
Нелегко пришлось сестре. Только что начали устраивать свою жизнь, и вот... Гитлер. Его зловещая тень поплыла над страной.
Таня рассказывала.
В Киев уже везли раненых. Их бомбили по дороге. Бомбили почти все эшелоны, идущие к фронту, в том числе и поезда с мобилизованными, которые следовали в Западную Украину. Беженцы приграничных областей переполнили Киев. Город разгружается. Хорошо помогают школьники. Танюша вспомнила их трогательную заботу с глубоким чувством признательности. Несколько школьников, в возрасте от тринадцати до пятнадцати лет, подошли к ней на вокзале, вынесли вещи, вывели ее на перрон и усадили в вагон. Все женщины с детьми усаживаются при помощи этих маленьких патриотов. И в это время воют сигналы воздушной тревоги. Девушки идут на фронт. Она тоже пошла бы на фронт, если бы не Ларочка. Сестра говорила, но теперь уже с сухими глазами, что нужно всем итти на фронт, что если все мужчины и женщины возьмутся за оборону, враг будет остановлен и разбит. Она боялась одного - не все понимают надвинувшуюся на нас опасность.
Богдан понял: на сестру, двадцатилетнюю женщину, упал первый пепел войны. Для нее уже начались страдания, которые будут возрастать. Для нее теперь все надежды сконцентрировались в одном, только в одном: нужно победить. Тогда она вернется в свой тихий Кияновский переулок, что невдалеке от Сенного базара, она вернется в Киев, который уже полюбила, тогда вернется ее ненаглядный Тимиш и запоет своим чистым голосом те песни, которыми он заворожил ее сердце. Милая, дорогая Танюша! Хотелось долго держать ее в своих объятиях, приголубить ее и утешить. Все будет так, как она желает. Богдан мог сделать одно: подойти к ней и сказать довольно неуверенно: "Все будет хорошо".
Она почувствовала его сдержанность: чувства ее сейчас значительно обострились - и, сдерживая слезы, навернувшиеся на глазах, она ответила: "Иначе вообще кончится жизнь".
Отец, наконец-то заглянувший домой, после "всенощных бдений", подошел, обнял дочку, поцеловал, похлопал по спине.
- Небось, седому Днипру добавила воды, Танюха?
- Добавила, папа, - сказала Танюша, смотря на отца с любовью.
- Добре, дочка. Нехай им солоней будет, а мы... - он оглянулся, подмигнул Богдану, - ну-ка, сынок, тут уж я тебе могу приказание отдать, выставь на стол доброй горилки. Надо за наших воинов выпить.
- Конечно, надо выпить, - Анна Андреевна засуетилась, сменила тарелки. Клаша принесла капусты, селедочку, чашку дымящейся картошки - по вкусу старика.
Богдан откупорил бутылку с вином, принес из холодильника водку.
Старик налил стопку - рюмок он не признавал, бросил туда стручок красного перца и растер его так, что водка покраснела. Посмотрел на свет, огладил усы, чтобы не мешали при столь важном деле и, чокнувшись со всеми, выпил.
- Итак, выходит, за нашего Тимиша.. А ты наливай, Богдан, еще есть много хороших хлопцев, за которых можно опрокинуть чарку. Вторая чарка будет за Кольку Трунова - за генерала. - Что, Богдане, угадал?
- Угадал, отец. Я тоже хотел за него выпить.
- Он у Днестра, кажется, - сказала Танюша, - видела я на станции раненого из корпуса Николая. Случайно разговорились - сказал, что пока там фронт держит.
- Ну, раз держит фронт, нельзя никак обойти Николая. Выпьем...
- Ты что-то уж больно налегаешь, - заметила Анна Андреевна, - так можно и под стол скоро.
- Под столом все встретимся, - отшутился старик, - а выпить не мешает рабочему человеку. Неделю на заводе проканителился. Вот что, Богдан. Этот самый фигурный броневой лист придется штамповать. Спустишь если этим медникам, жестянщикам - труба.
- Как же ты его будешь штамповать, отец?
- А это дело мое. Уже там померекали кое с кем. Завтра начнем, только давай заготовку.