- Хорошо, - кивнул Малков. - Я позабочусь об этом.
Свенсон подумал: если этот старик окажется большевиком, то, несомненно, мои акции у Стайна поднимутся. Я надеюсь на это.
В полдень у складов был выстроен отряд охраны общественного порядка. Он увеличился почти втрое. Стайн снисходительно похвалил Малкова:
- У вас темпы и деловитость американца. Я доволен. Правда, у солдат не особенно боевой вид, но надеюсь, они будут послушными.
- Будьте уверены, - Малков засмеялся: - Их долги мне и Свенсону сильнее клятвы и держат покрепче кандалов.
- Очень умно вы поступили, - снова похвалил Стайн. - Теперь я спокоен за положение в Усть-Белой. Завтра еду дальше.
Через полчаса Малкову доложили, что в домике Никифора Дьячкова собрались люди. Пригласили их Кабан и Наливай.
У Стайна, как у охотничьей собаки, напавшей на дичь, дрогнули ноздри.
- Немедленно всех арестовать. Схватить старика.
- Не будем спешить, - остановил его Малков: - У меня там есть свой человек. Подождем, что он скажет. Может быть, этот старик мелкий спекулянт или новый тайный агент Бирича или другого новомариинского коммерсанта.
Наливай и Кабан пригласили восемь человек. Здесь же были хозяин дома и Парфентьев, который вошел последним и присел у двери, на корточки. Ему не хотелось показываться на глаза Новикову.
Николай Федорович не замечал переживаний Парфентьева. Обращаясь то к одному, то к другому усть-бельцу, он говорил:
- Как вы думаете, товарищи, для чего и для кого понадобилось создать отряд охраны общественного порядка в вашем селе? Кто тут может общественный порядок нарушить?
Николай Федорович достал из кармана кисет я свою старую обгорелую трубку с зарубками на мундштуке - число его метких выстрелов в Забайкалье. Слушатели ответили молчанием. Они ждали, что он дальше скажет. В домике было полутемно, тесно и душно, но никто не обращал внимания. Было интересно слушать приезжего старого человека.
- Кому тут нарушать порядок? - поскреб заросшую щеку Дьячков. - Он, как хозяин, был смелее, да и хотелось ему перед односельчанами показать, что он в близких отношениях с приезжим.
- Не нам нужен отряд, а Малкову и американцам, - громко и убедительно произнес сидевший на краю топчана человек лет тридцати, пяти, с чисто выбритым лицом. Близко посаженные глаза смотрели в упор на Новикова и казались мрачными. Грубый разрез губ, плоские щеки и нависшие брови как-то не вязались друг с другом, словно каждая черта принадлежала другому человеку, но маленький вздернутый нос делал его привлекательным.
- Падерин, с рыбалки Сооне, - сказал Кабан Новикову. - Начитанный мужик.
Новиков пристальнее посмотрел на Падерина. Это его не смутило, и он грубоватым голосом продолжал:
- Что нам, мне, или вот Дьячкову, или Котовщикову, защищать?
- Что? - зашумели собравшиеся.
- Так мы же от большевиков защищаться будем! - выкрикнул Пусыкин.
- Чего же тебе от меня защищаться? - спросил с улыбкой Новиков: - Неужто я такой страшный?
Слова Новикова ошеломили. Было слышно только дыхание. Пусыкин вытаращил глаза.
- Ты… боль-ль-шевик?
- Да, - просто подтвердил Новиков. - Большевик, и прислали меня к вам большевики.
- Как же это ты… приехал?
- На пароходе, потом вот на его нарте. - Новиков указал на Парфентьева.
- Вовремя приехал, - одобрил Падерин.
- Вот и хорошо, - Новиков положил на стол кисет и трубку. - Меня прислала к вам партия большевиков, чтобы сказать, что начало вашей новой жизни не за горами. Большевики такие же простые и такие же бедные, как вы. Мы хотим, чтобы все люди жили хорошо, чтобы все были сыты, одеты, свободны и счастливы. Нашего прихода боятся такие, как малковы, биричи. Они знают, что мы им не позволим за бесценок скупать у вас пушнину и в сто раз дороже ее продавать за границей. Вас грабят, морят голодом.
- Что верно, то верно, - вздохнул кто-то. - Скоро все околеем с голодухи.
- Нынче с рыбой совсем плохо, - выкрикнул Котовщиков. - Рыба до нас не дошла. Перегородили реку Грушецкий и Сооне.
Люди заволновались. Новиков выждал, когда стихнет шум:
- Большевики не позволят этого делать! Вы голодаете, а рыбу, которой вы кормитесь, Грушецкий и Сооне вашими руками взяли для себя, для спекуляции и наживы. Большевики не позволят так делать. Вот почему Малков и Свенсон боятся большевиков.
- Малков говорит, что большевики сделают нас рабами, - возразил кто-то.
- Разве человек сам себя захочет сделать рабом? - вопросом ответил Новиков. - Вы сами в Усть-Белой установите свою трудовую власть, сами станете хозяевами. Это вы сейчас рабы.
- Верно, - поддержал Падерин. - Мы рабы и у своих русских коммерсантов и у американских. Двойную шкуру с нас дерут.
- В солдаты вот загнали, - пожаловался Дьячков.
- Меня прислали большевики, чтобы вам помочь советом. - Новиков забыл о трубке. На него смотрели глаза людей, жаждущих знать правду. Глаза людей, впервые робко поверивших в лучшую будущую жизнь.
О трубке Николай Федорович вспомнил, когда все разошлись. Задержался только Падерин. Николай Федорович, устало наклонив голову, набивал трубку и слушал рыбака.
- Хорошо, правильно вы говорили, товарищ. - Падерин тоже достал свою трубку. - Жить нам дальше так невозможно.
- Подошло время, когда менять ее надо. - Новиков раскурил трубку. - Вместе с товарищами Кабаном и Наливаем готовьте людей к установлению советской власти в Усть-Белой. Сегодня меня слушали внимательно, а ведь далеко не все со мной согласны, не все поверили. Страх перед властью богатеев велик. Вам надо убедить людей, что единственный путь к свободе и лучшей жизни - это свергнуть богатых.
Чем дольше говорил с Падериным Николай Федорович, тем больше тот ему нравился. В этом человеке чувствовался характер, убежденность в правоте своих слов.
А в это время Пусыкин передавал весь разговор Малкову. Коммерсант разозлился. У него в селе большевик призывает к восстанию против него и обещает простить все долги. Малков коротко пересказал донесение Пусыкина и добавил от себя, чтобы заставить Стайна действовать решительно:
- Большевик подстрекает вас убить.
- Кто-о? - Стайн зло оскалил зубы. - Меня?.. Арестуйте его.
Малков в сопровождении четырех вооруженных человек вышел из дому. Стайн следил издали.
Дьячков был на улице, когда показались Малков и его охрана. Никифор чутьем понял, что идут к нему, и бросился в квартиру.
- Малков с охраной сюда идут.
Кабан бросился к окну.
- Уже донесли! - Он обернулся. - Тебе, Николай Федорович, нельзя тут оставаться. Смело ты говорил, людей за душу потряс. За думку многие взялись. Спасибо, что толчок дал. Дальше мы сами наведем порядок.
- Может, все-таки не уезжать? - спросил новиков, заворачивая кисет и выбивая трубку.
- Малков на убийство пойдет, - быстро говорил Кабан. - Уезжать тебе надо.
- Верно, вам лучше уехать, - подтвердил Падерин. - Сейчас сила еще на их стороне.
Новиков понимал, что товарищи правы, но уезжать ему не хотелось. Отъезд мог походить на бегство. Об этом он и сказал.
- И мысли у вас такой быть не может, - возразил Падерин.
- Скорее, скорее! - торопил Кабан. - Они уже близко.
У него в руках оказался маузер. Парфентьев вскочил и хотел выбежать, но его за плечо схватил Кабан.
- Куда?
- Я… я… - Парфентьев боялся, что станет известно его предательство. Он же первый сказал Свенсону о старике.
- Гони в Марково. Новикова спасай. За него годовой ответишь, - торопил Кабан каюра. - В Марково возьмете продукты на дорогу до Ново-Мариинска.
Они выбежали из квартиры. Упряжка была за домом. Кабан обнял Новикова за плечи.
- Счастливо! - Он сунул в руку Николая Федоровича свой маузер. - Пригодятся на всякий случай.
Парфентьев поднял упряжку. Новиков сел на нарту, и каюр взмахнул остолом. Собаки рванули нарту с места и побежали. Парфентьев бросился на нарту и закричал на собак. В его голосе были страх и отчаяние.
Кабан, Падерин и Наливай, обойдя домик, столкнулись лицом к лицу с Малковым и его спутниками. Это было так неожиданно, что они невольно отпрянули, Малков быстро сунул руку в карман, судорожно схватился за рукоятку револьвера, но не выхватил его. Кабан, Наливай и Падерин стояли перед ним без оружия, мешая пройти.
- К кому в гости идете?
- С дороги! - выкрикнул Малков.
- Зачем же? - Падерин старался выиграть время, дать возможность Парфентьеву как можно дальше уйти от Усть-Белой. Наливай и Кабан стояли за ним, готовые на все.
И прежде чем Падерин успел задержать Малкова, тот оказался у двери и увидел удаляющуюся упряжку. Еще можно было различить, что на нарте сидят двое.
В руках Малкова оказался револьвер. Он прицелился, но Падерин ударил по руке. Пуля ушла в сторону от нарты. Взбешенный Малков выстрелил в Падерина. Коротко вскрикнув, тот опустился на снег. Кабан набросился на Малкова и, подмяв под себя, нашел руками его горло, но сдавить не успел. Удар прикладом, но голове - и Кабан безвольно ткнулся в ноги Падерина, который пытался, но не мог встать. Вокруг по снегу расползалось красное пятно. Наливай, не помня себя, выхватил револьвер у Малкова, но Наливая тоже схватили и связали.
На шум выбежал Дьячков. Он ринулся защищать Наливая, и его постигла та же участь. Малков выхватил у ближнего конвойного винчестер и выстрелил вслед нарте.
- Стреляйте! Стреляйте! - закричал он на своих охранников.
Залп следовал за залпом, но нарта продолжала уходить.
Попасть было трудно.
- Скорее готовьте нарты! Мы должны догнать большевика! - Он пнул зашевелившегося Кабана. - Всех этих под замок.
…Парфентьев охрип от крика на собак. Упряжка выбивалась из сил, а расстояние между ней и преследователями уменьшалось. Медленно, но верно их нагоняли четыре упряжки. Да разве могли собаки Парфентьева тягаться с сытыми, сильными собаками Малкова!
"Хоть бы пурга началась", - с тоской подумал Парфентьев и снова оглянулся. Упряжка была совсем близко.
Малков приказал не стрелять, уверенный, что возьмет Новикова живым. Николай Федорович сидел за спиной Парфентьева, лицом к преследователям, и наготове держал маузер. Он понимал, что это слабая защита. Что можно сделать одним маузером против десятка человек, вооруженных дальнобойными винчестерами?
- Гони, Парфентьев, гони! - сказал Новиков.
Парфентьева удивляло его спокойствие. Человеку грозит смерть. Каюр не понимал этого человека. Ему было тошно, что он выдал Новикова из-за трусости, из-за неверия.
Преследователи не жалели собак. По снежной равнине упряжки неслись легко и быстро. С серого неба шел серый рассеянный свет. Ветер обжигал лицо. Хриплое дыхание собак, короткий лай, крики каюров. Малков уже представлял, как его упряжка вплотную подойдет к нарте беглецов и он ударом сшибет большевика в снег, а затем встанет над ним, чтобы увидеть страх и мольбу в его глазах. Но пощады не будет. Он хищно смотрел вперед. Еще пять, десять минут погони - и большевик будет в его руках.
В этот момент раздался крик каюра. Малков увидел, что Новиков упал с нарты и остался лежать на снегу, а упряжка, на которой он ехал, не останавливаясь, еще быстрее понеслась к сопкам. Значит, каюр столкнул большевика.
Радостно закричали на нартах. Все увидели лежавшего Новикова. Он поднялся на ноги и, проваливаясь в снегу, неуклюже побежал к небольшой рощице кустарника…
- Эй, ты! Сдавайся! Жив будешь!
Новиков прицелился и хотел выстрелить. Попал бы, но он убьет простого человека, которого, быть может, послали насильно. Не опуская маузера, прокричал:
- Уйди, убью!
Новиков понял, что через несколько секунд на него накинутся, сомнут, выбьют из рук маузер. Рядом озверелые лица, кричащие рты, протянутые к нему руки.
Он поднес маузер к виску…
Малков увидел, что охранники, добежав до кустарника, остановились. Потом кто-то растерянно позвал Малкова. Рабочий лежал на груди, прижимаясь к снегу левой щекой. По правой из ранки на виске стекала струйка крови. В руке был крепко зажат маузер. Из губ выпала старая обгорелая трубка. Малков наклонился и поднял ее. На трубке были какие-то зарубки.
- Этот сувенир Севера подарю Стайну, - усмехнулся он и спрятал трубку в карман. Пнув носком тело Новикова, он приказал обыскать его. В карманах ничего не нашли. Ветерок заметал следы убийства.
2
Берзин заканчивал сообщение следственной комиссии. Бессонные ночи, неожиданная история Струкова и спор о нем с членами ревкома, которые приняли сторону Мандрикова, поверившего в искренность бывшего начальника милиции, тяжело отразились на Августе Мартыновиче. Лицо его еще больше пожелтело, глубже под лоб ушли глаза. Пряди светлых волос прилипли к влажному лбу. Берзин перевернул последнюю страницу доклада.
Он стоял у края стола, за которым сидели члены следственной комиссии Тренев и Титов, а также Мандриков о Куркутским. На знамени за их спиной все, могли прочитать: "Да здравствует социализм! Анадырский Совет рабочих депутатов".
Слева от стола на скамье под охраной Оттыргина и Мохова сидели Громов, Суздалев и Толстихин. Громов смотрел куда-то вверх, Толстихин поводил головой из стороны в сторону, Суздалев непрерывно протирал пенсне и близоруко щурился.
Справа от стола без охраны сидел Струков. Своим видом он старался показать, что все преступления колчаковцев не имеют к нему отношения. Это сразу же заинтересовало собравшихся. Новомариинцы строили различные предположения.
Дом Тренева, казалось, готов был рассыпаться от набившегося народа. Было так тесно, что новомариинцы сидели прижатые друг к другу. От духоты, от табачного дыма стояла сизоватая мгла. Люди обливались потом. Третий чао Берзин Сообщал о работе следственной комиссии. Жадно слушали новомариинцы комиссара народной охраны и удивлялись, как много новые правители уезда успели сделать за, такое короткое время. Даже коммерсанты, которые давно жили на Чукотке и считали себя хозяевами края, и те были поражены. Бирич, Бесекерский сидели вдали друг от друга. Павел Георгиевич с опаской следил за Бесекерским. Он мог перекинуться на сторону Советов, как этот пройдоха Тренев, и тогда нужно ждать неприятностей. Но как только Берзин приводил новый факт бесчинств Громова и его сообщников, он обо всем забывал и слушал.
- Господа Громов, Толстихин и Суздалев явились сюда не для того, чтобы облегчить жизнь трудового народа этого далекого края, не для того, чтобы избавить население от грабежей коммерсантов, спекулянтов. Они явились, чтобы самим нажиться на голоде, поте и крови простых людей.
- Почему не говорите о Струкове? - крикнули из глубины комнаты. - Он ведь тоже с ними. Одна шайка-лейка.
Струков смело встретил всеобщее внимание и даже улыбнулся. Но на колчаковцев он не смотрел.
- Да, я тоже треб-б-б-бую, - заикнулся Громов.
- Вы нарушаете процессуальные правила… - начал Суздалев, но его слова потонули в шуме. Берзин поднял руку:
- О Струкове я хотел сообщить позднее, но…
- Давай сейчас! - потребовал бородач, который остановил Мандрикова в коридоре правления. - Чего там после.
- Давай, давай! - поддержали его остальные.
Громов, Суздалев и Толстихин, поглядывая на Струкова, о чем-то зашептались. Берзин покашлял и тихо сказал:
- Струков не имеет отношения к преступлениям колчаковцев. Он поступил на службу в милицию и приехал сюда, чтобы избежать мобилизации в армию Колчака.
От слов Берзина все растерялись. Стало слышно, бушующую за окнами пургу.
- Предатель!
С удивительной для своей грузной фигуры ловкостью Толстихин сорвался с места и метнулся к Струкову. Тот испуганно вскочил на ноги. Мохов и Оттыргин водворили Толстихина на место. Он не сопротивлялся - вспышка ярости отняла у него все силы, - а только шумно дышал и проклинал Струкова. Суздалев торопливо надел пенсне и уставился на Струкова, а Громов обессиленно опустил плечи.
- Я… я… пред-д-полагал, что… - Он не договорил и махнул рукой, не понимая, что очень помог Струкову.
Берзин говорил:
- Струков, как установила следственная комиссия, не совершил преступлений и поэтому из-под стража освобожден.
- Что же, он снова будет начальником милиции? - ехидно спросил Пчелинцев.
- Нет, - встал из-за стола Мандриков. - Гражданин Струков врач. Мы назначили его заведующим амбулаторией.
Кто-то удивленно свистнул. Объяснение Мандрикова большинство встретило неодобрительно. Нужно было время, чтобы к Струкову отнеслись терпимее. Ему разрешили сесть со всеми. В нервом ряду неохотно потеснились. Берзин продолжал:
- За принадлежность к Колчаку, находящемуся у международной буржуазии на службе, за грабеж местного населения, взятки, избиение трудовых людей и издевательство над ними в тюрьме, за незаконное повышение цен на товары и необеспеченно уезда продовольствием, что поставило население под угрозу голода, следственная комиссия Анадырского революционного комитета приговорила Громова, Толстихина к Суздалева к смертной казни.
Снова тишина наполнила дом. Громов побледнел, вскочил на ноги:
- Вы… не… не можете… суд-д-д-ить!
- Это произвол! - Суздалев от гнета стал красным. - Свод законов Российской империи…
- А приговаривать людей к тюрьме не произвол? - закричали из рядов.
- Брать взятки!
- Бить людей!
- Туккай с ума сошел от вас!
- К стенке их!
Обвинения и угрозы посыпались на колчаковцев, Тренев наклонился к Мандрикову:
- Смотрите на Бирича.
Михаил Сергеевич был неприятно удивлен. Бирич оживленно разговаривал с Сукрышевым. "Хуже зверей эти люди, - подумал Мандриков. - Хлебом-солью встречали колчаковцев, а сейчас им наплевать на них".
Мандриков постучал по столу, но его не слышали. О решении следственной комиссии разгорелись споры. Берзин сел около Мандрикова и, утирая мокрый лоб, предложил:
- Кончай этот гвалт. Слышишь, кажется, оспаривают наше решение.
Мандриков уловил выкрики:
- Зачем расстреливать?
- Гадов к ногтю!
- Не они одни виноваты!
- Всех кровопийцев в расход!
Мандриков, перекрикивая шум, потребовал:
- Тихо, товарищи!
Шум стал спадать. Михаил Сергеевич сказал:
- Товарищи, вы слышали, что следственная комиссия приговорила колчаковцев к смертной казни. Они ее заслужили, но приговор комиссии не окончательный. Вы сами должны решить судьбу наших врагов. Социалистическая идея не требует крови, но в каждом случае народ должен выносить своим врагам приговор. Что скажете по этому поводу?
- Отдать их в распоряжение революционного комитета, - вскочил Пчелинцев. Его бледное лицо блестело от пота. Тонкие губы с синеватым оттенком подергивались. "Иезуит", - подумал о нем Мандриков. В предложении торговца он уловил скрытый смысл. Пчелинцев хотел переложить всю ответственность на ревком.
- Правильно, - поддержал Щеглюк.
К нему присоединилось еще несколько человек.
- Ревком - власть, ему и решать!
- Можно мне? - спросил Бесекерский, и, хотя он говорил тихо, все услышали. Маленькой сухой, ручкой он поправил очки на крючковатом дородном носу. - Зачем, граждане, а по-новому, товарищи, торопиться? Решаем о человеческой жизни. О жизни. Виноваты господа Громов, Толстихин и Суздалев, но кто в наше время без грехов, без ошибок. Смутное время, и нельзя…