- О, это знаменитая картина! - Петр-Амая услышал голос старого ученого за своей спиной. - В свое время она наделала шуму! А создана она художником-самоучкой с мыса Барроу в конце сороковых годов прошлого столетия, когда даже самые смелые умы проектировали космические путешествия не ранее чем на третье тысячелетие. Аяхак нарисовал ее и повесил у себя в хижине. Он рисовал много: его произведения вы можете найти даже в нью-йоркских музеях. Запустили первые спутники, Гагарин полетел в космос, а люди, окружавшие Аяхака и знавшие картину, оставались безразличны к ней. До тех пор, пока советская автоматическая станция не сфотографировала обратную сторону Луны. Все крупные газеты напечатали переданную из космоса картинку. И тогда кому-то из окружения Аяхака пришло в голову сравнить действительный лунный пейзаж с тем, что нарисовал эскимосский художник на своей картине. Сходство было поразительным! Об этом пронюхали журналисты. Десятки представителей из самых различных агентств прилетели на мыс Барроу. Но оказавшийся ранее в Барроу Майкл Гопкинс опередил всех и приобрел картину. Лучшие журналы напечатали репродукцию, музеи предлагали бешеные деньги за нее. Начались догадки о личности художника. Сначала объявили его пришельцем с другой планеты, а потом возникли, правда осторожные, предположения: а не является ли вообще весь эскимосский народ посланцем далеких миров, заброшенным с какими-то невыясненными целями на планету Земля в доисторические времена? Именно это переполнило чашу терпения Аяхака, и он объявил, что покажет обратную сторону Луны всем желающим. Барроу такого не переживал никогда! Разве только когда была открыта нефть. Крупнейшие телевизионные компании мира послали целые команды. Что же касается журналистов и фотографов, вооруженных самыми новейшими аппаратами, то их не знали, куда и селить. Они платили большие деньги за право расстелить свой спальный мешок в самой бедной хижине. И вот настала торжественная минута. В час, когда полная Луна достигла своей высшей точки над горизонтом, Аяхак повел людей на окраину поселка, встал на небольшое возвышение и, широко разведя руки, сказал: "Вот этот пейзаж я и нарисовал, назвав его обратной стороной Луны, ибо предполагал, по своей глупости, что это лунная поверхность отражается на белом снегу". И вправду, те, кто догадался взять репродукцию картины, не могли не отметить, что изображен именно этот пейзаж. Ярости журналистов не было предела. Они едва не разорвали в клочья бедного эскимоса. Иные даже попытались начать судебное преследование Аяхака, но, одумавшись, отступили: что возьмешь с бедного морского охотника, изредка баловавшегося кистью?.. Звезда Аяхака так же стремительно закатилась, как и вознеслась. Он умер в безвестности, хотя, судя по одной этой картине, он был незаурядным художником.
- Да это же настоящий большой талант! - воскликнул Петр-Амая. - Как могли его забыть?
- Дорогой Петр-Амая, - снисходительным тоном отозвался Кристофер Ноблес. - В нашей стране многое Диктуется совсем другими соображениями, чем правильное отношение к настоящему таланту. Часто поддерживаются посредственные вещи, если они не затрагивают основ и привилегий имущих. А что касается эскимосского искусства, культуры, то, когда начинаешь их пристально изучать, просто поражаешься тому, сколько по-настоящему бесценных и воистину талантливых произведений было намеренно предано забвению!
- Но почему? Какая причина? - недоумевал Петр-Амая.
- В то время, когда нехватка источников энергии буквально схватила за горло нашу экономику, вторглась в нашу жизнь, когда стало ясно, что надеяться на арабскую нефть может только сумасшедший, взоры обратились на Север, в Арктику. И чтобы можно было безнаказанно хозяйничать на землях, исконно принадлежащих людям, завоевавшим Север и обжившим его во славу Человека, надо было создать впечатление, что аборигены Арктики находятся на такой низкой ступени развития, что без опеки белого человека они не могут жить. И новоявленные опекуны в один голос завопили: да как они могли дожить до конца двадцатого века без внимания добрых и заботливых администраторов, учителей, экономистов, политических деятелей?
Кристофер Ноблес говорил с волнением, видно было, что это у него наболело, глубоко пережито и продумано.
- Источники информации, кино и телевидение изображали арктического аборигена таким образом, что якобы ему буквально и шагу не сделать, не опираясь на твердую, надежную руку белого человека… Трудно было не замечать того, что сделал человек Арктики в искусстве и литературе. Но даже полупризнание делалось так, что произведения северян относили к особому разряду, как бы отсекая их от общечеловеческого художественного процесса. Бесспорны художественные достоинства, своеобразие, но… Как будто это стоит в стороне от главной дороги, интересно только узкому кругу специалистов и так далее… Грустно мне это вам говорить, дорогой мой Петр-Амая, и тем не менее это продолжается до сих пор.
Петр-Амая невольно обернулся и взглянул на картину Хуана Миро. Разумеется, она написана мастерски, но такого удивительного впечатления, такого пленения собой не производила, как картина Аяхака. А может быть, это оттого, что мир испанского художника далек от мира Петра-Амаи?
- Если бы вам пришлось делать выбор между картинами Миро и Аяхака, какую бы вы предпочли? - неожиданно спросил Петр-Амая.
- Подлинные произведения искусства, - со снисходительной улыбкой ответил Кристофер Ноблес, - не делятся на худшие и лучшие.
- Извините…
- Однако, - продолжал старый профессор, - я бы отдал предпочтение картине Аяхака… Не знаю, сумею ли я объяснить вам почему. Дело в том, что на картине Миро видно усилие, с которым он пытался создать тайну, без чего подлинного искусства не бывает… А вот Аяхак, наоборот, как ни пытался облечь в обыденность тайну искусства, это ему не удалось. И я думаю, что его шутка с показом лунного пейзажа за порогом собственной хижины была всего лишь способом отделаться от назойливых журналистов и уберечь свое творчество от пристального внимания, ограничивавшего искусство, свободу художественного мышления.
Вернувшись в гостиницу, Петр-Амая тут же связался с хозяевами дома и картины и договорился с ними о репродукции, объяснив, для чего это нужно.
Предстояло еще несколько дней работы в библиотеке и в архиве Аляскинского университета. От гостиницы "Савой" путь был неблизкий, но по старой своей привычке ходить пешком Петр-Амая вставал пораньше и отправлялся в долгий путь по главной улице Фербенкса, через мост над рекой Танана к Университетскому холму.
Библиотечные служители встречали Петра-Амаю уже с приготовленными картонными коробками архивных материалов, папками, старинными альбомами. Петр-Амая изучил фонд братьев Ломен, в начале прошлого века занимавшихся разведением оленей на Аляске. Они были тесно связаны с Чукоткой, часто бывали на родине Петра-Амаи, и их фотографическая коллекция представляла собой собрание удивительнейших и богатейших свидетельств о давней Чукотке, ее облике, ее жителях - охотниках, оленеводах, царских чиновниках в смешных одеяниях, с украшениями на плечах, называемыми погонами, с длинными ножами в чехлах, пристегнутыми к поясному ремню. Некоторые фотографии изображали сцены меновой торговли, перевозку оленей на кораблях. В то время только начиналась эра моторных судов, и многие корабли еще были оснащены парусами. Странно смотреть на них - предшественников современного огромного парусного флота, управляемого электроникой.
Целый альбом был посвящен встрече Руаля Амундсена после завершения им сквозного плавания по Северному морскому пути. Дамы в длинных черных платьях, с цветами на шляпах и сам носатый, загоревший под холодными полярными ветрами знаменитый норвежский путешественник… В студенческие годы Петр-Амая совершил туристскую поездку в Норвегию и на окраине Осло, рядом с Морским музеем, с удивлением и восхищением рассматривал крохотное, если не сказать утлое суденышко "Йоа", на котором Амундсен проплыл Северо-Западным проходом, через лабиринт островов Канадского архипелага. Путешествие вдоль северных берегов Азии совершалось на другом корабле - "Мод", - который, к сожалению, не сохранился.
Богатства архива и библиотеки Аляскинского университета поражали. Здесь же хранились книги с автографами земляка Петра-Амаи - Евгения Таю. Они были изданы в разное время в разных городах - в Москве, в Ленинграде, Магадане, Нью-Йорке, в Париже. Несколько книг было и на чукотском языке.
Петр-Амая, увлеченный работой, не замечал времени, иногда пропуская обед. Некоторые тексты и фотографии, нужные для книги, он тут же отдавал переснимать.
Однажды служитель, подвозящий на тележке материалы, тихо сказал:
- Вас спрашивают.
Это была молоденькая девушка с черными, гладко причесанными волосами и с белым, бледным лицом.
- Мэри Гопкинс, - представилась она. - Мне передали, что вы заинтересовались картиной Аяхака "Обратная сторона Луны".
- Да. Мне хотелось бы иметь хорошую репродукцию для книги "Великий мост", - пояснил Петр-Амая, вглядываясь в лицо девушки.
- Наша семья считает для себя великой честью оказать вам такую услугу.
- Спасибо, - поблагодарил Петр-Амая.
Чтобы не мешать другим, они перешли в примыкающее к читальному залу небольшое помещение с кофейным автоматом.
Усевшись в кресло, девушка взволнованно продолжала:
- Мои родные, отец Айзек Гопкинс и бабушка Софья, хотели бы также передать вам письма Евгения Таю.
- Письма Евгения Таю?!
Петр-Амая знал, что Евгений Таю и Майкл Гопкинс переписывались почти два десятилетия. Много раз он мечтал увидеть эту переписку.
- Я думаю, что они представят интерес для вас.
- Не только для меня! - воскликнул Петр-Амая.
Еще не веря неслыханной удаче и стараясь не упустить случая, он тут же предложил:
- Давайте сразу же поедем за письмами!
Мэри улыбнулась и нерешительно ответила:
- Можно, конечно… Но мой отец хотел это сделать в торжественной обстановке и приглашает вас отобедать у нас дома сегодня вечером.
- С величайшим удовольствием! - заверил Петр-Амая.
Он уже не мог ничем другим заниматься и едва дождался вечера.
Сначала он бесцельно бродил по городу, заходил в лавки, книжные магазины. Садился в машину и бездумно ехал, пока не оказывался где-нибудь за городом, возле незнакомой речки или озера, и оттуда поспешно возвращался, опасаясь случайной задержки, которая могла бы помешать ему получить драгоценные письма.
Наконец он решил, что лучше всего дожидаться назначенного часа у себя в гостинице.
Он принял холодный душ и, чтобы занять себя, стал рассматривать материалы, полученные для книги. Поездка в Фербенкс оказалась плодотворной. А если к тому же удастся получить письма Евгения Таю, то лишь для одного этого стоило сюда приехать!
Петр-Амая посматривал на часы и торопил время.
Наконец, приблизительно в половине шестого вечера, Петр-Амая еще раз принял душ, надел чистую рубашку и спустился вниз.
В вестибюле его уже ждала Мэри Гопкинс.
- Если разрешите, я вас повезу, - предложила она.
- Но я не хотел бы вас затруднять на обратном пути.
- Мне будет приятно оказать услугу земляку Евгения Таю, друга моего деда, - с улыбкой сказала Мэри.
В дверях они почти столкнулись с парой. Петр-Амая сразу узнал Перси Мылрока, но подругу его видел впервые - белокурая, тоненькая, стройная, она походила на статуэтку, хотя ее лицо лучилось живой улыб: кой. Перси был занят разговором с ней и не заметил Петра-Амаю.
Мэри Гопкинс повела машину новой, незнакомой дорогой.
- Тот дом, в котором вы побывали в гостях у Кристофера Ноблеса, - рассказывала Мэри, - принадлежал моему деду до конца прошлого века. В тот год, когда он впервые встретился с Евгением Таю, случилось страшное несчастье: дед катался на лыжах с дочкой, которой уже было восемь лет, вон там, на другой стороне шоссе, в лесочке. На обратном пути девочка замешкалась, и тут из-за поворота на полном ходу выскочила большая грузовая машина. Шофер уже ничего не мог поделать. Девочка умерла мгновенно. Дед страшно переживал, и даже были опасения, что он может потерять разум. Но слава богу, все обошлось. Родился мой отец - Айзек, но память о погибшей любимой дочери жила всегда, особенно в старом доме. Тогда моя бабушка Джейн решила построить другой дом. Вот туда мы и едем. Старый дом остался во владении нашей семьи, и он, слава богу, не пустует; приезжие профессора живут в нем.
Дом Гопкинсов по своему возрасту приближался к веку, но, видно, построен основательно и прочно. Большой сад благоухал цветами, и перед огромными, доходящими до земли окнами летней гостиной-веранды ярко зеленел травяной газон, пересеченный выложенной яркими керамическими плитками дорожкой, ведущей от асфальтированного проезда. Створки окна-двери были гостеприимно распахнуты.
В гостиной-веранде было полно народу, и на Петра-Амаю сразу же обрушилось обилие разнообразнейших лиц. Благодаря отличной памяти он к концу церемонии знакомства уже держал в голове полтора десятка имен, прилагаемых к ним определений и даже мысленно успел разделить их на несколько категорий. В основном, это были университетские профессора, представители деловых кругов индейской корпорации "Дойон лимитед", несколько студентов. Знакомым был лишь Кристофер Ноблес, уютно сидящий у ярко пылающего камина. В ярангах старого Уэлена в летние теплые дни горит костер, но лишь для того, чтобы согреть на нем еду. А тут во всепожирающем огне сгорали прекрасные березовые поленья. Петр-Амая знал; такое могли позволить себе лишь состоятельные люди.
Хозяин, высокий подтянутый господин неопределенного возраста повел показывать дом. Собственно, демонстрировался не дом, а внушительная коллекция разных эскимосских реалий; от женского ножа-улыка, каменных жирников, изделий из моржовой кости, украшений, наконечников гарпунов и целых, уже оснащенных орудий морского промысла до скульптуры в натуральную величину эскимосского охотника, одетого во все зимнее. Лицо его, по замыслу создателя этого экспоната, должно было отражать типичные черты арктического жителя. Он удивительно походил на Сашу Вулькына. Такой же муляж Петр-Амая видел в Париже, в музее имени Жана Маллори, известного этнолога прошлого века. Тогда он поспорил с хранителем музея, доказывая, что нехорошо и оскорбительно для живых народов выставлять их подобие на всеобщее обозрение. Петр-Амая даже пригрозил выставить в Анадырском музее фигуру белого человека, одетого так, как они одевались в начале прошлого века.
Обитатели дома не только бережно хранили, но и пополняли коллекцию, собранную неустанными трудами Майкла Гопкинса. Она могла составить целый отдел какого-нибудь крупного музея.
Понимая, что все это нужно, и наука тут занимает главенствующее место, Петр-Амая тем не менее каждый раз, посещая этнографические музеи, обозревая выставки, знакомясь с коллекциями арктических культур, испытывал какое-то неловкое чувство, почти унижение, скрытую обиду - и все это грустным облачком ложилось на душу.
У противоположной от стеклянной стены на столах была расставлена еда, на отдельном столике сверкали разноцветные бутылки с напитками.
- Я хотел устроить угощение на манер эскимосско-индейского потлача, - с затаенной гордостью сообщил хозяин.
Однако кушанья, выставленные в доме Гопкинсов, были выдержаны в духе последних рекомендаций научного питания. У каждого блюда белела бумажка с указанием калорийности, содержания витаминов и микроэлементов. Петр-Амая с затаенной радостью подумал, что до такого еще не дошло в арктических районах, и его земляки по возможности обходились тем набором естественных продуктов, которые могла предложить им окружающая природа.
Поначалу гости, занятые едой, обменивались лишь короткими репликами, замечаниями. Мэри поднесла тарелку Кристоферу Ноблесу.
Старик на вид был совсем плох, и, движимый состраданием и сочувствием, Петр-Амая подошел к нему.
- Да и огонь тоже останется, хотя… и он тоже умирает, - услышал Петр-Амая сказанное стариком как бы про себя.
Он не знал, как на это реагировать.
- Вернувшись в Вашингтон, я вынужден буду поселиться в Доме прощания, - грустно произнес Кристофер Ноблес. - Боюсь, что мне не доведется увидеть Книгу. Врачи обещали мне лишь несколько месяцев жизни…
По всей видимости, душевный подъем, начавшийся в прошлом году, когда весть о строительстве моста всколыхнула весь мир, был последним в долгой жизни Кристофера Ноблеса…
Петр-Амая хотел было запротестовать, произнести слова утешения, подбодрить, но язык не поворачивался; вид у старика был уже нездешний. Дома прощания появились в Америке в начале восьмидесятых годов прошлого столетия и первое время предназначались для безнадежно больных раком. Чаще всего туда переселялись еще относительно молодые люди, которые коротали последние дни в полном сознании своего неизбежного ухода из жизни. Знакомясь с периодикой того времени, Петр-Амая с интересом читал многочисленные статьи за и против этого нововведения. Одни считали, что это правильно, гуманно и научно. Другие же спрашивали: как можно отнимать у человека надежду? Как можно заранее хоронить еще живого человека? А если завтра, а быть может, даже в этот час или минутой позже раздастся ликующий возглас: открыто средство продления человеческой жизни! Открыта дорога к бессмертию! Мистер Ноблес, скиньте вашу изношенную телесную оболочку и выберите то, что вам подходит по душе, чтобы продолжить дальше вашу жизнь!
- Дамы и господа!
Все повернулись к хозяину дома.
На столике, на котором обычно развозили напитки для гостей, лежало несколько увесистых пакетов и папок.