"Я, Виталий Кумыкин, в расцвете здоровья, ума и памяти, проиграл Георгию Внукову один миллион миллиардов рублей (в скобках единичка с пятнадцатью нулями, Вик!) и звезду Сириус. Означенный проигрыш должен быть вручен Внукову в руки в наикратчайший срок, для чего будут использованы жизнь, труды и технические достижения десяти поколений моих потомков, в чем и расписываюсь". И подпиши, Вик, обязательно с росчерком, а рядом - дату!
Георгий любовно посмотрел на расписку и спрятал ее в бумажник.
- Это - документ, не стыдно погордиться! Вряд ли кому так повезло в истории, как мне, а? Пятнадцать нулей денег и лучшая звезда в придачу - размах, правда? Теперь так. Поскольку ты моя собственность, ты станешь ко мне, конечно, приставать, что есть, в кого влюбляться, во что одеваться? Заниматься такими пустяками мне не по величию. Делаю тебя вольноотпущенником. Ты не знаешь, что это такое? Ну, управителем собственной судьбы. После смерти письменно отчитаешься, как справился.
Виталий робко спросил:
- А вещи мои? Как с ними?
- То есть не твои, а бывшие твои? - уточнил Георгий. - Вещами ты можешь пользоваться, это не возбраняется. Даже костюмом, Вик. Кроме вот этой штучки, конечно.
Он взял колоду и хладнокровно изорвал ее - карту за картой - на глазах не осмелившегося спорить Виталия.
- Теперь все, Вик. С картами покончено во всем твоем потомстве до десятого колена - не забудь поставить их в известность об этом запрете. Ясно тебе?
- Ясно, - прошептал Виталий, опустив голову. Измученный потрясениями последних дней, он заснул сразу, как залез под одеяло.
7
От Чударыча пришло письмо из Красноярска, что библиотеку свою он упаковал и вылетает в Москву, а затем прибыл самолет, нагруженный одними книгами. Лена видела, как его разгружали - ящики складывали в штабель, штабель удлинялся и рос, а рабочие аэропорта все таскали и таскали грузы с надписью: "Книги", Молодой летчик подмигнул Лене.
- Ваше хозяйство, девушка? Увесисто писали товарищи: тысяча четыреста килограммов книжат. А что - содержание такое же тяжелое, как и вес?
Лене не понравились его остроты.
- Вы, очевидно, признаете лишь шпионскую литературу? О подвигах наших разведчиков здесь ничего нет, так что вам не интересно.
Летчик оказался конфузливым - он покраснел и отошел.
Усольцев для перевозки книг в поселок выделил трактор и сани. Трактор проработал двое суток, пока перетащил весь груз к бараку, где помещалась библиотека. В комнату со стеллажами вместилась лишь четверть ящиков, остальные расставляли в коридорах. Усольцев, осматривая их, улыбался и качал головой.
- До лета не собирались расширять библиотеку, - сказал он Лене. - А теперь выхода нет: придется что-то выкраивать. Вы будете дожидаться Иннокентия Парфеныча или сами заинвентаризируете это богатство?
- Кое-что потихоньку я сама перепишу, - ответила Лена. - Но со всем не управлюсь, пожалуй.
Над первым же распечатанным ящиком она задумалась. Книги были неожиданны. Чударыч, очевидно, раскладывал их в ящики по разделам, чтоб потом не возиться при инвентаризации. В этом первом ящике была собрана философия. Лена доставала старые, пожелтевшие, зачитанные тома со странными названиями "О четверояком корне закона достаточного основания", "Разыскания истины", "Богословско-политический трактат", "Критика чистого разума", "Критика силы суждения", "Мир как воля и представление", "Опыт о человеческом разуме", "Закат Европы" и даже "Трагическая диалектика". Имена авторов были знамениты - Аристотель, Бекон, Декарт, Спиноза, Кант, Шопенгауэр, Гегель, - но произведения невразумительны. Лена убедилась в этом, перелистав несколько книг: любое слово в отдельности было понятно, но они соединялись в таких сочетаниях, что каждое предложение приходилось перечитывать по три раза, чтоб что-то в нем понять, а уж несколько предложений составляли совершенно непостигаемый текст. Только "Метафизические размышления" Декарта заинтересовали ее: пытливый человек, вероятно, юноша, решил докопаться до истины и для этого усомнился во всем, что поддавалось сомнению, особенно же во внушенных ему предвзятых мнениях. И когда он последовательно применил сомнение, оказалось, что нет вокруг него ничего твердого - все заколебалось, зашаталось, стало сползать и обрушиваться. Было забавно читать, как Декарт с усилием продирался потом сквозь развалины и обломки устроенного им обвала мысли. Еще Лене понравились произведения Платона, это были скорее живо написанные пьесы, чем философские работы - их было легко читать. Но в целом книги были неинтересны.
"Неужели и в других ящиках такое же старье? - думала она с тревогой. - Вот уж не ожидала, что Иннокентий Парфеныч увлекался допотопной философией. Он же, кажется, математик".
Во втором ящике лежали ученые труды по физике и химии. Тут же находился рукописный каталог библиотеки. У Лены отлегло от сердца. Ей просто не повезло с первым ящиком. Чударыч собирал главным образом беллетристику русских и иностранных писателей, собрания сочинений, романы и повести, поэмы, сборники стихов. У Лены захватило дух, до того здесь было много великолепных книг - каждую хотелось прочитать.
- Ах, как хорошо! - говорила она вслух, оглядывая забитые ящики. - Здесь на многие месяцы чтения - и какого чтения! - Она даже любовно погладила один из ящиков. За этим занятием ее застал пришедший в библиотеку Георгий.
- Раскошелился наш старичок! - сказал он одобрительно. - Такую махину ума приволок в тайгу. Скажите, хорошенькая, а есть ли тут пища для наших нетвердых духовных зубов?
- Если ваши духовные зубы не вставные, то могу порекомендовать очень интересную книгу, - холодно сказала Лена. Она знала, что теперь отомстит ему за все издевательские поклоны на улице и фамильярные "хорошенькие" и "сероглазенькие", - Вот сочинение Декарта, как раз для вас.
Георгий взял "Метафизические размышления" и, поблагодарив, ушел. Лена весь вечер смеялась про себя, вспоминая, как он обрадовался запыленной, затрепанной книге. Дня через два Георгий пришел опять. Он казался смущенным, от его обычной развязности ничего не осталось.
- Что-то трудновато, - сказал он. - И не по эпохе. В век атомной физики как-то неудобно сомневаться, что мир существует, он слишком напоминает сам о себе. Нет ли у вас чего из художественного?..
- Ящики с художественной литературой еще не распакованы, - ответила Лена. - Но если эта вам трудна, могу предложить кое-что полегче.
Она протянула ему "Феноменологию духа" Гегеля и "Мир как воля и представление" Шопенгауэра. Она торжествовала. Впервые за это время, что они были знакомы, Георгию было не до зубоскальства. Лена наслаждалась смущением на его лице, когда он перелистывал книги.
- Не в коня корм, - признался он со вздохом. - Темновато писали великие старики. Знаете что, Лена, дайте-ка мне опять ту книжицу по астрономии, что я возвратил. Там, по крайней мере, все ясно - солнце, планеты, звезды и туманности.
- О звездах и туманностях могу дать вам чудесную книгу, лучше той, - предложила Лена. - Вот посмотрите: "Гармония небесных сфер и божественная сущность природы".
Георгий поспешно отстранил книгу.
- Нет, нет, этой не надо. От гармонии в высших сферax у меня башка трещит. Говорю вам, ту, старую.
Он ушел так торопливо, что это походило на бегство, и до приезда Чударыча в библиотеке не появлялся. Лена вскоре открыла, что Георгий избегает ее. Он уже не переходил через улицу, чтоб позлить ее нахальным приветствием, и не старался подсаживаться к ее столику в столовой. Он, очевидно, боялся, что она заговорит о книгах, не доступных его разуму.
Чударыч прилетел в начале декабря. Из Москвы он привез почти две тысячи учебников для средней и высшей школы, военные мемуары, романы, политические труды, популярные научные брошюры. Новая стена - на этот раз не ящиков, а тюков - выстроилась с другой стороны коридора. Чударыч, энергичный и помолодевший, покрикивал на носильщиков, отвечал Лене на вопросы, суетился, показывая, как складывать тюки, чтобы они располагались в нужном порядке, и так волновался, когда их сваливали с плеч, словно книги были из стекла.
Потом он уселся на свой топчан и долго отдувался и вытирал пот с лица. Лена видела, что он измучен, но счастлив.
- Словно в родной дом возвратился, - сказал он, любовно похлопывая ладонью по топчану. - Сколько я прожил здесь - месяца два, правда? А скучал, будто полжизни мои тут. И ведь вдуматься если, ни удобств, ни простора, даже окно - за стеллажом, с лета лампочка лишь на ночь выключалась. Воистину - дом твой, где сердце твое!
Лена спросила, как у него с квартирой в Красноярске. У Чударыча там были две большие комнаты в доме с садом на улице Бограда, почти на берегу Енисея. Собираясь в отъезд, он выправил бронь на три года и запер комнаты.
- Квартира у меня - старый замок, - говорил он, посмеиваясь. - Жена любила мебель солидную, дубовый буфет - на ресторан, не меньше, трюмо - в клубе не потеряется, даже вешалка - рога исполина изюбра. Что места от книг оставалось, все мебель захватывала. Я там примащивался, а не жил. Теперь, конечно, просторнее, после перевоза библиотеки.
- Вы опять заперли квартиру на замок?
- Зачем? Поселил знакомых молодоженов. Пусть поживут, пока очередь до своего жилья дойдет.
- А когда мы начнем ящики и тюки распаковывать? Ужасно хочется подержать каждую книжечку в руках.
- Ну, это нескоро! - решительно сказал Чударыч. - Пока не добьюсь нового помещения и не оборудую его по своей идее, даже не притронусь к ящикам.
Лена поинтересовалась, какую идею он собирается вложить в оборудование библиотеки. Чударыч, оказывается, уже давно задумывался, как соединить теснее читателя и книгу. Это ведь приятели, книга и ее читатель, им нельзя быть в разных помещениях, они хотят посидеть рядышком, прижаться друг к дружке плечами. Что наши современные библиотеки? Склады товаров, подвалы наваленных на стеллаже богатств. Их соединяет с читателем лишь каталог, равнодушный бюрократический список названий, ни души в нем, ни вида. А читальный зал? Сарай со скамьями для посетителей, даже вокзалы оборудуются теплее и человечней. Нет, его библиотека будет не помещением, а встречей, не местом выдачи книг, а беседой книги с ее другом. Вдоль обширного зала - открытые стеллажи, на них книги в определенном порядке, специальные надписи показывают, что и о чем в каждой секции. Тут же столики и кресла, никаких этих длинных, унылых, как гробы, столов на все помещение. А на столиках лампы, полочки - можешь разваливаться и прихлебывать чай или закусывать бутербродом. А не нравится сидеть, ходи вдоль стены, бери любую книгу, перелистывай, просто подержи в руках и клади, если не нравится, а понравилась, садись в любое кресло и углубляйся, пока не надоест. Не выдача книг, а общение с книгой - вот его идея о библиотеке.
- Неужели и чай разрешите пить в зале? - усомнилась Лена.
- Конечно! Что плохого в чае? Обязательно договорюсь со столовой, чтоб в коридоре кипел титан и была заварка. Вот увидите, Леночка, к нам в библиотеку пойдут, как в гости к приятелям, - провести время в полное удовольствие.
- В гостях шумят и разговаривают.
- Ну и что? И я разрешаю шуметь и разговаривать, если речь пойдет о книге, которая всех затронет. Не вижу в этом ничего плохого. Библиотека, я так считаю, не храм науки и литературы, а завод знаний и искусства. На заводе без шума не бывает.
- Я буду вам помогать, Иннокентий Парфеныч, - пообещала Лена.
Старик поблагодарил. Он с радостью примет ее помощь, но скоро она не понадобится. Сейчас надо разыскивать новое помещение, белить, красить, строгать, пилить, рубить, изготавливать и расставлять мебель. Плотники, штукатуры, столяры - вот кто нужен ему в первую голову.
- Штукатурить и мы можем, - сказала Лена. - И побелим сами.
8
Зима была такой же, как миллионы раз раньше, а казалась неожиданной. Никто не ожидал, что тучи опустятся так низко - словно ватные одеяла тащились по лиственницам. Иногда сквозь дыры в одеялах вываливалась вата, земля цепенела под грузом снега. В другие дни налетал ветер, кругом шипело, грохотало и гремело, снег набивался в рукавицы, за шиворот, в валенки. Лара замерзла, по ней можно было ходить, но никто не ходил, реку покрывали метровые наносы. А потом стали раскручиваться холода, каждый день термометр падал на градус-два. К концу ноября ртуть укатилась за сорок и окаменела, на стене конторы вывесили спиртовый термометр, этому холода не были страшны. День стал тусклым, как сумерки, на работу и домой шли при электричестве. В полдень на часок выключали освещение, можно было оглядеться. Кругом, по крутым берегам, уступами поднималась тайга - темнохвойная и густая внизу, разреженная, серая, потерявшая хвою - вверх.
Только теперь было ясно, как неодинаковы работы. Тем, кто попал на проходку штольни, завидовали - их не мучили ни морозы, ни снег, ни ветер. Зато строители домов хлебнули горя. Светлане каждый вечер представлялось, что она дошла до предела: хуже быть не может. Но проходила ночь, и новый день был хуже.
Все навалилось сразу - морозы, пурга, темнота, нормы, неясно было, что труднее. Дома на площадке росли, но еще ни один не вывели под крышу, а без этого не было защиты от снега и ветра. С зарплатой стало немного лучше, бригада добралась до восьмидесяти процентов. Трое - Семен, Надя и сам Вася - шли выше ста, они были уже по ту сторону нормы. Игорь отставал, даже больше прежнего, разрыв между ним и другими увеличивался. Все теперь видели, что он попросту слаб.
Светлане тоже не хватало сил. Ей было трудно и от работы, и от одиночества. Она с тоской думала каждый вечер, что надо помириться с Валей. Но Валя держалась, как незнакомая, а просить извинения Светлана не могла. Она часто вспоминала совет Виталия - написать родным. Брошенная им мысль зрела, уже не казалась такой невозможной. Лучше отцовская проборка, чем смерть от невыносимой работы. Светлана надумала в последний раз - уже окончательно - посоветоваться с Виталием. Вместо этого она заговорила с Лешей. Они работали вместе и разговаривали о бедах своей нынешней жизни. Вернее, говорила Светлана, а Леша соглашался и поддакивал - она сердилась, когда ей возражали.
На этот раз он не поверил, что она серьезно.
- Брось заливать, Света! - сказал он снисходительно. - Я не такой наивный.
Светлана окрысилась:
- Что это значит - брось? Завтра пишу письмо и в конце месяца уеду!
Леша разволновался.
- Света, не нужно. Ну, прошу!
- Может, объяснишь по-человечески - почему не нужно?
Он хмуро огляделся по сторонам.
- Неудобно здесь, Света.
Они разговаривали на стене, укладывая кирпичи. Дул ветер, кругом было много глаз и ушей.
- Вечером поговорим в прихожей, - решила Светлана.
Прихожая барака, узенькое пространство перед сушилкой одежды, служила местом встреч, требовавших некоторого уединения. Светлана вышла, когда подруги улеглись. Леша уже ждал. Она сухо сказала:
- Слушаю.
Леша забормотал, что никак от нее подобного поступка не ожидал. Светлана особенно раздражалась, когда при ней мекали. Леша упомянул слово "дезертир", она оборвала его:
- Я не позволю так о себе! Больше нам говорить не о чем, слышишь?
Она не ушла. Леша стоял, прижавшись плечом к стене. Светлана с гневом ждала, что он еще скажет. Леша сказал:
- Ладно, могу не говорить… С тобой, как с человеком, нельзя. А что без тебя мне будет тяжело, тебе все равно!
- Это что же - объяснение в любви? - спросила она враждебно.
- А хоть и объяснение. Или объясняться тоже нельзя?
- Смотря, как объясняются…
- Как умею… Особых слов не подбираю.
- И напрасно! Я люблю только особые слова. И со мной надо по-особому, ясно?
Он ответил, падая духом:
- Ясно, конечно. Все как на ладони.
Светлана опять заговорила первая. Она воображала, что он способен на настоящее чувство, а он дальше болтовни не пойдет.
Он не стерпел обвинений.
- Да нет же, Светлана! Поверь, я от всей души…
- От всей души! - сказала она со слезами. - Даже поцеловать меня не захотел - вот твоя душа! К стене привалился, как инвалид!
Он оторвал плечо от стены и обнял Светлану. Но в ней болела обида.
- Не смей! - крикнула она, топая ногой. - Вот еще что задумал - обнимать без разрешения!
Леша теперь боялся даже прислоняться к стене. Он молчал и она молчала. Через некоторое время она сказала: - Если бы я поверила во все твои слова, так была бы дура.
- Чего же тебе надо, Света?
- А ты поезжай со мной, тогда поверю, что дорога…
Он не сумел сразу возразить. Она придвинулась ближе, возбужденно зашептала. Она ругала тайгу, поселок, строительство. Ведь это курам насмех, чем они занимаются - какие-то четырехэтажные дома! А им говорили - стройка коммунизма, стройка коммунизма! Нет, ГЭС, каналы в пустыне, железные дороги - это стройки коммунизма, не чета их руднику! Я всей душой на большое строительство, как я рвалась в Норильск, хоть там и жуткое Заполярье! Нет, отсюда надо уезжать в Красноярск или в Москву, а там наняться на настоящую стройку коммунизма, чтоб было, где развернуться.
Светлана еще не кончила своей горячей речи, а Леша уже видел, что строительство у них, точно, жалкое, таким не погордишься. Но он поеживался, представляя, сколько обидных слов придется выслушать от Васи, как осуждающе поглядит Игорь.
- Неудобно одним, Света. Если бы еще кто.
- Еще Виталий хотел. Давай потолкуем с ним завтра.
Благодарная, что он уступает, она сама обняла его.
- А раньше всего мы поедем с тобой к моему папе, - сказала она. - Он хороший, но страшный ворчун. Ты ему понравишься, я уверена.
Беседу с Виталием Светлана взяла в свои руки, она еще не полностью полагалась на Лешу. Виталий не нуждался в уговариваниях. Его останавливала только мысль, что он один сбежит, неудобно быть единственным. В компании он готов был пренебречь и насмешками московских приятелей, которых прежде страшился.
- Сегодня же напишем письма предкам! - сказал он, увлекаясь.
На почту Виталий прибежал первым, за ним пришли Леша и Светлана. Письма у всех были хорошие - описание непереносимых условий жизни, просьба о помощи. Такие призывы не могли не дойти до родительских сердец. Но дались они нелегко - Леша хмурился, у Светланы дрожали руки, когда она запечатывала конверт, один Виталий шумно радовался.
На улице он воскликнул:
- После ужина в кино! Нужно отметить праздник возвращения на родной асфальт!