9
Великие мечты уже не кружили голову Игоря, он понял, что жизнь и мечта - штуки разные. Это было горькое открытие. Игорь краснел от стыда, вспоминая, как разговаривал в Москве с мамой. "Писать не буду, ты услышишь обо мне из газет!" - так он ей отрезал, он верил сам, заставил ее поверить. Она и сейчас верит, пишет об этом в каждом письме, два раза в неделю, хотя ни разу не получала ответа. Игорь чуть не плакал от обиды, так все было далеко от того, что ей представлялось. Прочитав письмо, он рвал его намелко и рассеивал клочья - мысль, что кто-то может узнать, как она в нем ошибается, была непереносима. Он уходил в лес и сидел на пеньке или на снегу, пока не коченел. Он возвращался в инее, как во мху, и долго не мог отогреться.
Игорь открыл в себе еще неожиданное свойство, это было тоже нерадостное открытие. Он был труслив. Можно высокомерно молчать, когда за тебя говорят твои трудовые подвиги. Но подвигов не было, были провалы - как смеет он их замалчивать? Разве не должен он все честно рассказать единственному человеку, который в него еще верит? Но правда его страшила, он впадал в отчаяние при мысли, что мать услышит о ней. Игорь знал, что она молчание его толкует в единственном смысле, ничто не было так далеко от правды, как этот смысл, молчание превращалось в ложь - он молчал, терзаясь, не уважая себя. Он лгал, не произнеся ни слова лжи, лгал поступками.
Друзья видели, что ему тяжело - каждому нелегко, это стало общим. Ему сочувствовали, но сочувствие лишь поддерживало, не умножая физических сил. Раза два разгонялся помогать Леша, но он был только что сильнее, а умел еще меньше. По-настоящему помог Игорю Семен, но Игорь отказался от его услуг. У Семена кирпич словно летал в руках. Показывая Игорю, как надо, он потихоньку делал его урок. Игорь остановил Семена.
- Спасибо, хватит! - сказал он, не глядя на товарища.
- Ты чего? Давай потружусь. Часок я могу, а ты присмотришься.
- Нет, нет, я сам! - настаивал Игорь. - Должен же я научиться.
- Недостаток у тебя, знаешь, какой? - заметил Семен. - Копуха! В работе требуется темп.
Игорь промолчал. Он был, конечно, копухой. Но медлительность происходила не от лени, даже не от неумелости - не хватало сил на скорость. У Семена было 185 сантиметров роста, у Леши 176, даже Вася вымахнул до 169, вес их отвечал росту - таким нетрудно быть быстрыми. А как ему с его 158 сантиметрами, с его 54 килограммами? Его обидела природа, никакими стараниями этого не исправишь.
Один Вася понимал глубину терзаний Игоря. Но и он не сумел помочь. Он старался - выходило хуже, а не лучше. Он то кричал, то утешал. Как друг, он готов был простить Игорю все неудачи, как бригадир - не мог ничего покрывать.
Как-то вечером в столовой Вася сказал Семену:
- Пойдем не в барак, а погуляем. Надо посоветоваться об Игоре.
Семен согласился с охотой, хотя погода была не прогулочная. Они вышли в лес, где не так шумел ветер, и присели на упавший ствол, очистив его от снега. Вася мог вести задуманный разговор и в клубе, и в бараке, но там он не имел бы того значения, которое ему придавало уединение в лесу. Для Васи это было важно. Он, как никто другой, умел делать свои заботы общей заботой своих товарищей, заражать их своими переживаниями, подталкивать и организовывать на то, что ему представлялось нужным. Одними равнодушными словами этого добиться было нельзя, тут обстановка влияла больше речей.
И, усаживаясь на замшелый, много лет гниющий в глухомани ствол, Семен понимал, что разговор будет принципиальный и необычный, раз они забрались для него так далеко.
- Игорь заваливается, и больше всего виноваты мы с тобой, - сказал Вася значительно. - Я - как бригадир, ты - как лучший рабочий.
До этой минуты Семен и не помышлял о том, что ответственность за плохие дела у Игоря падает на него. Он делал свою работу, Игорь - свою, каждый выполнял то, на что был способен. Вася несколькими словами опрокинул это самодовольное представление. Теперь Семен видел, что он, точно, виноват, так как обязательно должен был помогать Игорю, даже если бы это и пошло в ущерб его собственной работе. Хорошо было, что такое суровое обвинение брошено ему не в присутствии других товарищей.
Вася хмуро глядел на Семена, понимая, что тому возражать нечего. Семен был старше и сильнее всех в бригаде и, по виду неторопливый, работал быстро и умело. Но этим и ограничивались достоинства Семена. Он был просто хороший рабочий, из тех, что задумываются лишь о трудовых операциях, а не о товарищах. Вася не мог допустить, чтобы дальше так продолжалось. Все, кто мог помочь Игорю, должны были помогать - он твердо решил этого добиваться.
- Что я должен сделать? - спросил Семен.
- А вот этого не знаю, - возразил Вася. - Думай сам, тебе виднее. Каждый должен думать за себя.
Семен вспомнил, как он пытался поработать вместо Игоря, чтоб тот немного отдохнул, и как Игорь отказался от такой помощи.
- И правильно сделал, - подтвердил Вася. - Не работать за него, а научить его - вот что требуется.
Семен, подумав, спросил:
- А ты чем собираешься помогать?
Вася объяснил, что главное у Игоря - это неверие в свои силы. Нужно возвратить ему твердость духа. Индивидуальные советы малоэффективны. Коллективная критика недостатков - испытанное средство их преодоления. На днях в комитете комсомола собираются обсуждать положение на стройплощадке. Вася будет отчитываться за бригаду. Вот там и нужно поговорить, по-хорошему, по-дружески поговорить об Игоре.
- Значит, договариваемся, - закончил Вася. - Ты присматриваешься к Игорю, нельзя ли посодействовать в смысле передачи производственных навыков и приемов, а я организую деловое обсуждение в общественном порядке.
Семен возвращался домой озабоченный. Он ломал голову над трудной задачей. Ничего лучшего, чем просто поработать немного за Игоря, не придумывалось. Но это простое решение не годилось.
Вася сказал Игорю о совещании в комитете комсомола.
- Выступят Курганов и Усольцев. Выведем на чистую воду все прорехи. Я считаю, с этого дня начнется перелом!
Игорь слушал его грустный и молчаливый. Возможно, кое у кого и произойдет перелом. Ему некуда переламываться. Обсуждение нужно, чтобы подстегнуть нерадивых. Разве можно помочь ему, которому не хватает десяти сантиметров роста, десяти килограммов веса? В его теле недостает миллиардов организованных молекул, даже переливание крови не восполнит этой недостачи.
- Ты против обсуждения? - изумился Вася. - Может, ты боишься критики?
- Я не против, - сказал Игорь. - Поверь, я не боюсь критики.
Заседание комитета походило скорее на конференцию, так было многолюдно. В повестку напрессовали много вопросов, Васе отвели пятнадцать минут - он выступал не один. Его прервали на первом же слове: все интересовались, как в бригаде отказались от работы, пусть-ка бригадир расскажет об этом возмутительном случае поподробней. Вася, на ходу ломая план выступления, заговорил о Саше, не пожалел черных красок, его снова прервали - а ты где был? Вася признал, что руководил бригадой плохо, он сказал это так уныло, так низко опустил голову перед собиранием, что Игорю стало его жалко. Вася упомянул, что лучший - Семен Прикумский, отстающий - Игорь Суворин.
Игорь знал, что именно так и скажет о нем Вася, недаром он замышлял сконцентрировать на Игоре огонь критики и прожекторы дружеских советов. Но героем обсуждения стал Саша, Игоря лишь походя лягнули. Игорь сидел с горящими ушами, боялся, что на него уставятся. Все глядели на Васю, Игорь мало интересовал собрание. Только раз еще упомянули его фамилию - Курганов сказал в своей речи, что там, где нет настоящего руководства, появляются и безнадежно отстающие, как Суворин, и хапуги, вроде Внукова. А бригадир покрывает приятелей вместо того, чтоб призвать их к порядку.
Васю уязвило не столько осуждение его работы бригадира, сколько то, что Сашу произвели ему в приятели.
- Саша - мой друг, - проговорил Вася с горечью, когда они с Игорем возвращались. - Хоть бы кто пролаял, что не так…
- Мне нельзя было, - сказал Игорь. - Меня ругают, а я вдруг о Саше… Если уж выступать, так о себе.
- Я о Леше с Мухой… Могли бы - нет, как воды в рот… Ладно, обижаться никому не придется. Стесняться больше не буду!
В эту ночь Игорь долго не засыпал, мысли его все возвращались к прошедшему собранию. Он думал и о себе, и о Васе, и о маме, и о Саше. Конечно, ему досталось по делам, возмущаться он не имеет права, он и не возмущается. Но он ожидал иного от этого важного совещания. Распутывались мучительные производственные нелады, выступали хозяйственники, не ребятня, а что-то во всем этом было от ребяческого, от старого школьного - те же громкие речи, те же фразы… Игорю надо было другого, не того, что уже знакомо - это была тоска по серьезности, по взрослости, все должно кругом идти иначе, раз он - иной, и дело его - иное, настоящее дело. Игорь уснул, так и не решив недоумений.
Игорь опасался, что Вася после выговора переменится, как он пригрозил. Но Вася, посердившись, остался, как был, может, кричал больше. Он по-прежнему размышлял, как бы Игорю помочь. Он вспомнил о Мише. Печать - вот решение! О чем он думал раньше? В зале о многом не скажешь, мысли растрепываются, когда в тебя упираются сотни глаз, написать легче, каждое слово можно десяток раз обдумать!
Миша согласился с Васей, что без товарищеской помощи Игорь не вытянет.
- Сделаем, Вася! Следующий номер как раз о новых методах работы. Я пущу туда заметку об Игоре.
Вася ничего не сказал Игорю, чтоб не тревожить его до поры, но сам с нетерпением ждал обещанного номера. Игорю были отведены две колонки, Миша не поскупился на площадь. Заглавие кричало крупными буквами: "Игорь Суворин бьет рекорд отставания! Позор твоей плохой работе, Игорь!" Текст не уступал заглавию - Игоря высмеивали, клеймили, стыдили, уговаривали работать лучше. "У тебя все возможности догнать товарищей, Суворин, - утверждала газета. - Скажи, почему ты не используешь эти возможности?" Подписи не было.
Вася, бросив дела, понесся в редакцию. Миша читал свежий номер, Вася ткнул пальцем в заметку об Игоре.
- Это что? - спросил он, задыхаясь.
- Как что? - удивился Миша. - То самое, что ты просил.
- Я же просил товарищеской помощи! А ты накатал подлость! Каждое слово - нечестно, гадко, отвратительно!
- Ну знаешь, в таком тоне я не собираюсь!.. Газета не бабушка, которая всех по головке гладит. Мы популяризируем хорошие примеры и осуждаем плохие. Очень жаль, что ты не разбираешься в газетной специфике.
Вася с грохотом хлопнул дверью. Миша снова перечитал заметку, и снова она ему понравилась. Это была боевая, принципиальная корреспонденция с переднего края строительства, только такие и надо писать.
- Обиделся, что пробрали приятеля, - решил Миша и успокоился на этом. - С приятельством пора кончать. Игорь мне тоже товарищ, но спуску давать ему не буду.
Вася плелся на площадку, страшась встречи с Игорем., Нет, не этого он хотел. Игорь - самый старательный, самый добросовестный из рабочих. У него не выходит - правильно, но не от лени же, от неумения, от неуверенности в себе, от слабого здоровья, наконец! Было великолепное лето, когда они сюда приехали, один Игорь простудился. Стоит ему раскрыть лицо, стащить рукавицы - конечно, он обмораживается, даже с девушками этого не происходит. Ему может помочь только доброе слово, чтобы он понял, что верят в него. А его стукнули молотком по темени, как телка на бойне!
Вася с газетой в руках подошел к Игорю. Тот сразу понял, что случилась неприятность.
- Вообще-то, конечно, пустяки, - сказал Вася. - Расстраиваться не из чего… Короче, о тебе сегодня в газете…
- Обо мне? - Игорь вспыхнул. - Что же там обо мне?
- Прочти, - Вася протянул газету.
У Игоря дрожали руки. Вася отошел к своему месту, чтобы не видеть, как он будет читать. Хоть ему полагались поблажки на вызовы в контору и организацию работ, он не мог слишком отставать от товарищей, сегодня же пришлось потерять много времени. Игорь спрятал газету в карман, снова работал - старательно, но медленно, как обычно. Его спрашивали, он отвечал, голос его был спокойным, ничто не показывало, как он расстроен. Вася знал, что он потрясен.
К Игорю подошел Семен и некоторое время наблюдал за его работой. Семен ничего не знал о газете, и Игорь не сказал, как его обругали.
- Ты все же копуха, - повторил Семен прежнюю мысль. - Теперь я это вижу ясно.
- Я хочу поаккуратней, - оправдывался Игорь.
- Аккуратность не должна мешать быстроте. Одно - старательно вмазывать кирпич в раствор, другое - веселее подносить. Дай я тебе покажу.
Игорь должен был признать, что Семен работает не просто быстрей, но ловчей. Он, беря кирпич из стопки и перенося его на стену, поворачивался одной верхней половиной туловища, а ногами не двигал. Игорь же делал шаг от стены к кирпичам, ему казалось, что так быстрей, а выходило медленней.
- Попробуй по-моему, - посоветовал Семен. - И у тебя получится лучше.
Игорь попробовал, как Семен. От непривычки было хуже, и быстроты не получилось. И он не мог сосредоточиться на работе - все мысли заполняла газета.
- Не горюй, - сказал Вася по дороге домой. - Муха - дурак, такие или хвалят без меры, или лупят без совести. Гром, трам, трах! Что с него возьмешь?
- Я не горюю, - ответил Игорь.
После ужина Игорь вышел на пристань, ему не хотелось под свет лампы, на разговоры с приятелями. Он присел на бревно, валявшееся на дебаркадере. Ветра не было, но с реки тянуло холодком. Было темно, ночь наступала около пяти часов, и морозно - ниже сорока. Игорь поднял воротник полушубка, мех и сукно ватной шапки быстро покрылись инеем. Потом Игорь вынул газету и, повернув ее к фонарю, перечел заметку. Пальцам стало холодно, Игорь сунул их в рукавицы, газета упала на дощатый настил. Игорь склонил голову на руку, глядел на смутно темневший на снегу газетный лист и не видел его. Перед ним стоял он сам, но только иной - прежний Игорь - он разговаривал с собой.
Это было страшно давно, так удивительно не походил тот прежний мальчик на юношу, сумрачно сидевшего на обледенелом бревне. Какой прямолинейной казалась жизнь тому, прежнему - стремительная дорога вверх, только вверх, в стратосферные дали. Нет, я знал, что жизнь нелегка, что на каждом шагу подстерегают испытания, все кругом говорили, писали, кричали, пели о трудностях - как не понимать, что они существуют? Трудности не только существовали - борьба с ними наполняла жизнь героизмом. Я стремился к ним, готовился с ними сразиться, они для того, собственно, и возникали, чтоб их преодолевать, я пойду на них грудью, вот как это рисовалось. Нет, реальные трудности иные, чем воображались, они маленькие, они гаденькие, что в них героического? Я думал, что на тяжелом подъеме израню ноги о камни, набью мозоли на руках, но неукротимо, хватаясь за кусты, за землю, уже не стоя, а лежа - все буду пробиваться наверх! Красивая картина, не правда ли? А на деле - болотце, ты барахтаешься в вонючей жиже, на тебя с насмешкой показывают пальцами! Да, ты воображал, что если не хватит воздуху, то лишь от высоты, зато какие дали кругом! Никаких высот, никаких далей! Ты задыхаешься не в разреженном, а спертом воздухе, нет сил оторвать лицо от земли!
И самое главное, сокровенное, священное - как я верил в себя! Какая бы тяжесть ни пала на плечи, понесу ее до конца, какая бы дорога ни вышла, буду шагать впереди! Я требовал от жизни испытаний, трудных троп, такая это была вера. Нет, не из бахвальства я крикнул матери: "Ты прочтешь обо мне в газетах!" Да и вера ли это была, слепая, тупая, боязливая, как все веры? Не вера, знание, я знал о себе - будут писать, будут выделять! И точно, совершилось! Написали, выделили - радуйся! Что же теперь остается? Запаковать газету в конвертик, послать матери - читай, мама, ты верила в своего сына, посмотри, каков он в жизни!
Игорь опустил затекшую руку, склонил голову на другую, продолжал терзать себя беспощадными мыслями. Все азбучно ясно - я не тот, каким воображал себя, я в себе ошибся. Не нужно самообмана, тем, воображаемым, не быть. Можно прыгнуть через созданные человеком преграды - через барьеры, воздвигнутые природой, не перемахнуть. Нельзя добавить себе ни роста, ни веса, ни мускулов, суровой правде нужно смотреть в лицо. Надо примириться с тем, что еще долго плестись в хвосте, что не раз ткнут в тебя пальцем, насмеются, строго выговорят. Пройду и через это, выхода нет. К прежней жизни, под крылышком у мамы, так же нет возврата, как нет прежних иллюзий. Раньше жилось мечтой о будущих подвигах, чем жить теперь, если возвратиться? Воспоминанием о провалах? Да, нелегкая, совсем по-иному, чем мечталось, нелегкая обидная жизнь выпадает на долю, жизнь худшего среди всех…
Игорь взял газету. Бумажные листы пробрало морозом и покрыло изморозью, они ломались. Игорь подышал на газету, чтоб она отошла, свернул ее и спрятал в карман. Потом он пошел, с трудом сгибая онемевшие ноги, с каждым шагом двигался все быстрее, он не мог идти медленно, хотя и не знал, куда спешить.
10
Лене зима показалась, пожалуй, горше, чем другим девушкам. Дело было не в холоде и снеге, хоть и холод временами казался нестерпимым, а снег валил так густо, что в трех шагах было не видать, а с кирпичей приходилось сдувать его, перед тем, как укладывать. Снегопады закрыли дороги в лес, туда не пробирались и на лыжах, а если удавалось углубиться, то скоро становилось страшно - в валящей с неба белой мути легко было заплутать и на опушке. Лена привыкла к лесу, к его нарядным деревьям, к их раскачиванию на ветру, к их шуму и запаху - она скучала дома и в клубе, а в библиотеке было нечего делать. Выдача книг была прекращена. В бараке ломали перегородки, стучали топорами, визжали пилами и рубанками, переоборудуя помещение под новый читальный зал. Чударыч, в хлопотах по своим строительным делам, не всегда мог уделять Лене и двух минут - она перестала ходить к нему.
Однажды в хорошее воскресенье она выбралась в тайгу и не узнала леса. Лес умер. Он стоял на склонах безжизненно белый, лишь на вершинах, где вольно гулял ветер, торчали освобожденные от снега лохматые кроны кедров и острия пихт - из желтовато-зеленых и синих они превратились в черные. Лену особенно огорчило, что лиственницы оголены - потеряв свою оранжевую хвою, они походили теперь просто на огромные палки, ничем не напоминали деревья, вчера еще такие величественные. Буйное пылание цветов и красок, радовавших Лену недавно, поглотила мертвая белизна снега, мертвая чернота окоченевшей хвои. Но самым безрадостным было то, что лес утратил свои запахи и голоса. Сколько Лена ни бродила меж стволов, как ни отыскивала местечко, хоть немного защищенное от снега, всюду пахло им, только им - сырым, пронзительно холодным снегом. И всюду было так тихо, что слышались удары собственного сердца. А когда налетал ветер, нагие вершины лиственниц, кедры и пихты одинаково бесстрастно покачивались и мертвенно скрипели: жестяные, резкие звуки, просто звуки - не голоса!
Лена выбралась из леса подавленная. Ей хотелось плакать. Больше она не ходила в тайгу.