- Ну, что вы! - сказала девушка. - Конечно, нет. Не один Николай на свете. Любовь необходима, как вода, хлеб и воздух, без нее немыслимо. Но смысл жизни не в том, чтоб только пить, есть и дышать, также и не в том, чтоб любить, нужно еще что-то.
- Правильно. Необходимое, вернее, неизбежное - целью не является, стараются достичь того, что может выпасть на долю, а может и нет, если его не добиваться всеми способностями души. Ну, а в чем же вы все-таки видите смысл своей жизни?
На этот прямой вопрос Лена ответить не сумела. Она перескакивала с мысли на мысль, забормотала и совсем запуталась. Чударыч, пожалев, прервал ее:
- Скажите, Леночка, для чего вы носите городскую одежду, когда все девушки давно в стандартном обмундировании?
- Не понимаю, почему вас это занимает? Мне и так проходу не дают.
- И правильно, что не дают. Необыкновенное явление, всех поражает. И смысл здесь чуют глубокий. Так все же - для чего?
Обычные объяснения, какими Лена отделывалась от подруг, вдруг показались ей малоубедительными.
- Как вам сказать? Не нравятся мне полушубки и ватные брюки. К своему я больше привыкла.
- Давайте разберемся, что такое "не нравится" и "привычка", - продолжал старик. - И тогда, возможно, найдем ответ и на письмо Николая. Стандартная одежда для местных условий удобней - легка, тепла, не стесняет движений. Но вы предпочитаете старую, городскую, сносите ради нее неприятные вопросы и насмешки. Так ведь? А почему? Нет, вправду, почему вам нравится малоудобная, странная здесь одежда? Да потому, что она связывает вас с прежней жизнью, это последний ее осколочек, вам трудно с ним расстаться. Мыслями вы там, в Москве, с Николаем.
- Вот уж ничуть! - возразила девушка. - Ничего общего не имеет моя одежда с Николаем. Я ее ношу, не думая о нем.
- Второе, Леночка. Другие девушки говорят о работе, о ребятах, о зарплате - они в сегодняшней жизни. Вы как-то одно время стали вживаться в сегодняшнюю жизнь, а теперь опять перестали. Боюсь, рано или поздно вы убежите, тем более, что и попали сюда случайно, не по влечению души.
Это была правда, Лена должна была признаться про себя. Правда ее возмутила, она колола глаза, Лена не хотела такой правды. Она не желала вспоминать, как еще вчера мечтала о возвращении, писала покаянное письмо. Назад в Москву она не возвратится, это решено окончательно, она приехала сюда, хоть и случайно, но добровольно, так же добровольно останется. Потом Лена снова спросила:
- Что мне ответить Николаю на его оскорбительное письмо?
- Такое ли уж оскорбительное, Леночка?
- Да, оскорбительное! Я для него по-прежнему лишь деталь его собственной жизни, важная, как обстановка в комнате, но - деталь! Никогда я с этим не примирюсь!
- Тогда это самое и отвечайте, что мне сказали, - посоветовал старик. - Раз вы пускаете корни здесь, зачем вам Николай? Он сюда не приедет, это ясно из письма. И в другом вы правы - не один он на свете, найдете еще парня себе по душе.
Девушка задумчиво проговорила:
- И по-моему, так. Уехать ради одного того, чтоб выйти за него замуж? Не годимся мы с ним в супруги. Столько кругом несчастных браков, еще один добавится. Я очень рада, Иннокентий Парфеныч, что и вы, как я, теперь я знаю, что поступаю правильно.
Она говорила спокойно, но Чударыч догадывался, как нелегко ей дается спокойствие. Ее лицо, побуревшее от мороза и ветра, стало серым. Только большие, почти квадратные глаза светились сумеречным голубоватым блеском, как всегда у нее бывало при волнении, и от этого - одними белками - сияния ее некрасивое лицо вдруг стало одухотворенным, привлекательным. Девушка опустила голову, она увяла, всех ее сил хватило лишь на тяжелое решение. Чударыч шепнул, наклонившись очень близко, словно то, о чем он говорил, нельзя было объявить громко:
- Не терзайтесь, Леночка! Жизнь только начинается. Сколько вы прожили своей, самостоятельной, без папы и мамы? Года два-три, правда? А жить своей жизнью, взрослой, надо полусотню, не меньше. Первый блин комом, кто этого не знает!
Лена в ту ночь долго не засыпала. Она писала ответное письмо Николаю, совсем не похожее на те, прежние, что не были отправлены. Она покрывала строчками страницу за страницей, нельзя было одним холодным словом рубить, как топором, - каждую нить, связывавшую с прошлым, требовалось разорвать отдельно. Она все припомнила Николаю, все поставила ему в упрек. В письме ее перемешивались и собственные наблюдения и представления, усвоенные из книг, и толкования Чударыча. "Любовь не только чувство, любовь - это дело, огромное, страшно важное, великое дело, - писала она, - а какими делами ты доказал свою любовь? Вот почему я не верю в нее, вот почему мне не надо ее, вот почему я ушла от тебя и никогда больше не вернусь!" И окончила она страстными, жестокими, злыми словами, сама расплакалась над ними: "Забудь меня, совсем забудь, как я тебя забываю, хотя я, в самом деле, очень тебя любила!"
Утром Лена достала еще ни разу не надеванную зимнюю одежду - шапку-ушанку, ватные брюки, телогрейку, полушубок. Старое - из того, что полегче, - она уложила в чемодан, пальто сунула под простыню - будет мягче спать. Схватив письмо, она побежала на почту, чтоб сдать его авиазаказным. После почты надо было в столовую, но ей не хотелось есть, да и было поздно.
Лена направилась на стройучасток. Ее обгоняли, удивленно оглядывались, ее преображенный вид всех поражал. Взобравшись на четвертый, заканчиваемый этаж, Лена осмотрелась. Все, как обычно, - серо, холодно, снежно. Непроницаемые тучи навалились на лес, ледяной туман скрывал дали, шуршала пронзительная поземка.
Вот он и приходит, самый темный день года - Спиридон на повороте…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
КАЖДЫЙ СТОИТ ТОГО, ЧЕГО ОН СТОИТ
ГЛАВА ПЯТАЯ
СОЛНЦЕ КАТИТСЯ ВВЕРХ
1
Ах, как круто поворачивал Спиридон!
Каждый день налетали встрепанные ветры, сухой снег шипел, от ледяного тумана - его даже буря не могла развеять - першило в горле. На стройплощадке росли дома, их заметало, обледенелые сугробы вздымались рядом со стенами. Строители торопились до зимних бурь закончить коробки зданий. Бригады разделили на звенья, отвели звеньям разные смены - выходили то в день, то в ночь. Все перепуталось, не ясно было, когда вставать, когда ложиться: жизнь брела в тусклом сиянии лампочек, раскачивающихся на столбах. В половине декабря дома подвели под крышу - стало легче.
Игорь был единственным, кто обрадовался новому расписанию. Он выпросил себе постоянную ночную работу, другие предпочитали день. Игорь отдалялся от приятелей - нужно было в одиночку перестрадать неудачи, сочувствие томило больше, чем осуждение. В напарники к нему пошла Вера.
Они прочно заняли последнее место, более отстающей пары не было на стройучастке. Медлительная Вера не умела класть кирпич в предписанном порядке, скверно расстилала и разравнивала раствор. Иногда, вспыхивая, она суетилась, разбрызгивала раствор по кладке, хватала кирпич обеими руками за торцы, а не за боковые грани, как полагалось. Но Вера скоро угасала, движения замедлялись, она словно замирала у корыта с раствором.
- Вера, проснись! - говорил Игорь. - Работать надо!
- Я работаю, - отвечала она. - Отстань, Игорь!
В получку им выдавали рубли, они вырабатывали лишь аванс. Вера жила экономно - в ее жизни бывали и похуже времена. Но Игорю не хватало на еду. Из каждого аванса он по-прежнему отправлял по сто рублей, почти треть месячной зарплаты. Не просто было отдавать эти, так нужные самому бумажки, в них таилось все, чего недоставало - сытные мясные обеды, обильные завтраки. Он пересиливал себя, деньги уходили в Москву, Игорь успокаивался, даже радовался - не все потеряно, пока он способен на такое усилие. Конечно, мать обошлась бы и без посылок, он поддерживал себя, а не ее - она не должна знать, как отчаянно ему нелегко! Только одну уступку он сделал обстоятельствам - первые переводы были телеграфные, теперь он отправлял почтой, это давало экономию в несколько рублей.
Зато в столовой приходилось изворачиваться. О хорошем обеде нельзя было и мечтать. Игорь боялся, что Вася или Миша увидят его за столом. Они, конечно, разахаются и заставят одалживать у них деньги. Игорь выбирал часы, когда в обширном зале столовой было почти пусто. Он покупал первое и уходил в дальний угол, к столикам, где лежало много хлеба. Хлеб входил в стоимость блюд - на вазах громоздились горки белых и ржаных ломтей. Игорь наедался хлебом, закусывая борщом или щами. Он прихватывал с собой десяток кусков, рассовывал их по карманам. В одно утро он съел килограмма полтора. От сытости он заснул, не успев стащить рубашку и брюки, только сбросил валенки. Но не дошло до полудня, он проснулся от голода и принялся уминать куски, принесенные из столовой. Он теперь часто, среди крепкого сна, просыпался и, не раскрывая глаз, тянулся к хлебу, лежавшему в тумбочке. Это был волчий аппетит - ненасытный и непрерывный, его можно было приглушить, но не потушить. Игорь вспоминал вкусные снеди у мамы, они не волновали, зато стоило вообразить черный хлеб с луком, как рот наполнялся слюной.
В столовую Игорь ходил раз в день. Внутренние карманы полушубка были набиты ломтями, завернутыми в носовые платки. Вера подкреплялась бутербродами, захваченными из дома, иногда приносила в котелке кашу или мясные пирожки собственной кухни. Она предлагала Игорю, он отказывался.
- Нет, я в столовую, - говорил он, не глядя на Веру. - Проголодался на воздухе, хочу чего-нибудь поплотнее.
Столовая работала круглые сутки, ночью в ней бывало немногим меньше народу, чем днем. Дойдя до первых бараков, Игорь сворачивал в лес. Он присаживался на пень и опустошал карманы. Еда шла в темноте, временами между ветвями поблескивали звезды, ветер сыпал мелкий, как пыль, снег: хлеб со снегом был так же вкусен, как и сухой. Возвратившись, он напивался теплой воды из бачка.
- Как ты скоро? - удивлялась Вера. - Ты, наверно, бежал?
- Бежать не бежал, а разгуливать не люблю.
Как-то Вера принесла сырнички, Игорь побрезговал и ими.
- Очевидно, в столовой было лучше? - спросила она сухо, когда он возвратился. - Интересно, что ты ел?
- Понимаешь, без горячего мясного я не могу, - пояснил он. - Сегодня были отбивные. Я взял две порции.
Отбивные считались редкостью, Вера оценила его удачу. А на другую ночь она сказала, пожимая плечами:
- И чего ты врешь? Отбивных уже две недели нет - я узнавала.
- Разве я сказал отбивные? Гуляш, конечно!
С этого дня он старательно запоминал, что есть из вторых блюд, чтобы при нужде ответить без сшибки.
Пересмена происходила в восемь утра, Семен, работавший днем, пришел однажды в шесть. Было темно, как ночью. Дул ветер. Семен казался не выспавшимся и зевал, закрывая рот ладонью. Он рассказал, что проснулся не вовремя и надумал погулять.
- Только сумасшедшие, - сказала Вера с осуждением, - гуляют в такую черную рань.
- Как ваши делишки? - спросил Семен. - Теперь даже не посмотреть, как вы работаете - все в ночь и в ночь.
- Посмотри на доске показателей, - с неохотой ответил Игорь. - Хорошего мало.
Семен сперва стоял около них, потом стал вмешиваться в работу.
- Вдвоем у вас лучше, чем когда работали поодиночке, - сказал он. - Но нельзя же так медленно. Пусти-ка меня, Игорь.
Он сперва поработал за Игоря, потом за Веру. Кирпич играл у него в руках, раствор расстилался полотном, а не вываливался горкой из совка, как у Веры. Один он делал больше, чем они вдвоем. Игорь отметил про себя, что Семен совершает почти в два раза меньше движений, чем он. Вера скучала, зябко кутаясь в полушубок. Игорь упрекнул ее:
- Вот как надо нам работать - четко, одними и теми же продуманными движениями, ничего лишнего.
Она ответила с досадой:
- Я не автомат. И в каменщики на всю жизнь не собираюсь.
Под оценивающим взглядом Семена она постаралась все же двигаться живей. Теперь Игорю не приходилось ожидать ее. Он сказал, когда Семен пошел на свое место:
- Так бы всегда работали, можно было и к норме подобраться.
- Руки болят, - пожаловалась Вера. - И в плечах ноет.
Когда ночная смена ушла домой, Вася, тоже выходивший в день, подошел к Семену.
- Успел?
Семен ответил, зевая:
- Чуть не проспал. Ужасно трудно вставать так рано.
- Как у них дела?
- Неважно. Зачем ты их в ночь пустил? Днем было бы легче приглядываться к ним.
- Сами потребовали, чтоб в ночь. Ладно, ты разок-другой в неделю навещай их, а я что-нибудь придумаю после перевыборов бюро.
В поселке готовились к комсомольской конференции. Мише удалось оправдаться перед Васей в неудачной заметке, они снова сдружились. Вася всюду агитировал за Мишу, он прибежал и к Усольцеву. Тот слушал его, улыбаясь.
- Старого руководства больше не потерпим, так и знайте! - выпалил Вася. - Что это за секретарь - мямля! Вы говорите, он вам в рот смотрит. Такой не то, что кулаком по столу, любой собственной мысли пугается.
- А тебе нужно, чтоб секретарь обязательно кулаком по столу бил?
- Не обязательно, зачем преувеличивать? Но чтоб при случае не постеснялся.
- И Мухин, по-твоему, годится для таких случаев? Ну, ну, предлагайте, кто вам нравится, ваше право.
Вася не знал, что Усольцев и сам замыслил обновить руководство молодежной организацией и прикидывал про себя, кто из новоселов поэнергичней и политически грамотней. Миша привез из воинской части хорошую характеристику, в ней говорилось о способностях к общественной работе, стойкости и исполнительности. Стойкие и энергичные ребята попадались не редко - надо было, чтоб нового секретаря уважали и любили товарищи. Если порывистый и резкий Вася Ломакин заговорил о Мухине, как о подходящей кандидатуре в секретари, значит тот заслуживает выдвижения, главное он завоевал - поддержку новоселов.
Курганов, однако, усомнился в Мише. - Редактор ом неплохой - старателен, точен… Маловато для секретаря, Степан Кондратьевич. Сам же ты твердишь, что комсомольскую работу надо перестраивать радикально, применительно к каким-то новым изумительным чертам нашей молодежи - гак, вроде, я излагаю твою мысль?
Усольцев добродушно отмахнулся от насмешки. После волынки, затеянной Сашей, все они с особым вниманием присматривались к молодым своим рабочим - и Курганов, и Усольцев, и прорабы, и инженеры. Без хорошего понимания этих малознакомых им людей нельзя было руководить ими. И все они, не один Усольцев, согласились и даже записали в постановлении парткома, что старые формы комсомольской работы не соответствуют новым условиям. Никто, впрочем, не знал, каковы должны быть иные, более подходящие формы - их еще требовалось найти. Пока же Усольцев изучал молодежь, стараясь отбросить наносное и временное, всяческие пустяковые моды сегодняшнего дня, пену, стремящуюся поверх потока и маскирующую истинную его глубину и скорость. Он искал нарождающихся свойств характера и ума, черт будущего, малозаметных еще, но бурно кинувшихся в рост - новые стебельки тоже теряются среди старых могучих стволов, но одним отмирать, а другим - расцветать. Усольцев смотрел вперед, а не назад. И он знал, что Курганов с уважением относится к его пытливой аналитической работе познавания и если подтрунивает, то не со зла, а для задора.
- Я ведь на чем основываюсь, Василий Ефимович? Ребята досконально знают, кто из них чем дышит и чего стоит. Ломакин за Мухина горой, да и по мне Мухин человек принципиальный и деловой.
- Твое дело - выдвигайте. Но не по душе он мне, ваш Мухин - не знаю и чем, а не по душе…
При поддержке Усольцева Миша прошел в бюро и был выбран в секретари.
Миша энергично взялся за дело, все поняли, что пришел конец старым традициям - "работать валиком". Список мероприятий на месяц занял три страницы, ничего похожего не было при прежнем секретаре. Миша поспевал на все собрания, смотры и обсуждения, он был теперь самый занятой человек в поселке. Много времени отнимало и переоборудование кабинета. Старое помещение человек на тридцать заседающих его не удовлетворяло. Он договорился со строителями, чтобы они перенесли торцовую стену барака на четыре метра дальше, и сам руководил перестройкой. Работа здесь кипела в две смены. Уже к концу первой недели Миша переселился в новый кабинет - самое большое теперь помещение в поселке после столовой и клуба. Это было также и самое убранное и меблированное помещение - на окнах висели шторы, стены украшали портреты и картины, вдоль столов выстроились хорошие привозные стулья: даже у Курганова было беднее.
- Зачем тебе эта пышность, Муха? - удивился Вася, посетивший приятеля.
- Не пышность, а целесообразность, - поправил Миша, любуясь кабинетом. - Рабочие места нужно содержать в порядке, а сейчас мое рабочее место здесь.
- Какое же это рабочее место? Коробка со стульями для протирания брюк. Не собираешься ли ты утонуть в заседательстве?
- Чудак! - засмеялся Миша. - Когда ты отделаешься от своего мальчишеского анархизма? Просто удивительно, как ты не понимаешь очевидных вещей!
- Объясни, если не понимаю.
- С охотой. Кабинет этот - не коробка со стульями, как она тебе представляется, а штаб оперативного руководства молодежью. Это котел, где собирается и варится комсомольская масса. Я добился пристройки именно для того, чтоб собрания наши стали подлинно массовыми, чтоб покончить, наконец, с бюрократической практикой прежнего руководства - вызовы по одному, по два. В такой комнатушке просто неудобно разводить индивидуальщину, тут все задумано для коллектива - форум, а не кабинет!
Резон в этом был, и Вася не стал спорить. Он заговорил об Игоре. Нельзя больше тянуть, парень нуждается в срочной помощи. Может, официально прикрепить к нему кого из старших товарищей? Семен уверен, что при хорошей поддержке Игорь вытянет норму.
Миша задумался и забарабанил пальцами по столу, рассеянно глядя на портреты на стенах.
- А может, разрешим вопрос радикальней - переведем Игоря на работу полегче? Не верится мне, чтоб вышел из него настоящий каменщик.
- Смотря какая легкая работа.
- В технический отдел просят трудяг на калькировку чертежей - чем ему не занятие? Переговоры с Кургановым о переводе беру на себя.
- Что же, технический отдел - неплохо! - одобрил Вася. - Работа посильная и интересная.
- Тогда присылай ко мне завтра Игоря.
Миша заглянул в настольный календарь и развел руками.
- Завтра не получается. Два заседания, выезд на рудник, агитбригада, лекция о международном положении, план разоружения и проверка качества блюд в столовой - забито от зари до ночи! Давай послезавтра. И пораньше утречком, пока не перехватили на летучку к Курганову. Не возражаешь?
Вася не возражал, отсрочка выходила небольшая. Он побежал в барак, чтоб скорее порадовать Игоря.
- Переведем тебя на легкую работу, - сказал Вася. - Хватит кельмы, поработаешь рейсфедером.
- На легкую? - переспросил Игорь, помертвев. - Почему на легкую?
- Да ведь тебе же лучше! Зайди завтра после смены к Мухе.