Яшки к тому времени в селе не стало: перебрался в райцентр, на железную дорогу. Но в село наведывался, и все чаще - с новыми городскими приятелями. Все они в черной форме ходили: шинели, кителя, фуражки с лакированным козырьком. Сельские девчата обмирали при виде таких женихов, а по Яшке многие прямо-таки сохли: видать, форма и медали привораживали, потому как из себя был он невидный. Но хотя невидный, с девчатами не миндальничал. Походит с одной - бросит, другую бросит, третью. "А чего теряться? - смеялся Яшка. - Сейчас наш брат на вес золота. Любую поманю, она от радости пищит. Такое время, Степка! Мы ж не виноваты, что нас не убило. Вот живи и наслаждайся!" У него и в городе девиц хватало. Бывало, Степан встречался с Яшкой и в городе, приезжая за товаром. И не раз тот выручал Степана: помогал грузить товар, а то и друзей своих призывал на подмогу.
И тут случилась кража. Как раз перед Майским праздником, когда Степан много товару завез. Под вечер завез, а ночью вычистили все до ниточки. Ну и пошло!.. Милиция, следствие, допросы, расспросы, - чего только не было в тот день. Овчарку с собой привезли. Но какой она след возьмет, когда всю ночь дождина хлестал?
Следователь был хромой, с больным лицом и злющий, как тигра, - скорей всего оттого, что не мог ни за что зацепиться. Остался с двумя милиционерами ночевать в сельсовете, взяв от Степана расписку, что он не сбежит. А с рассветом побудил его следователь, взялись делать у него обыск. Соседка Лукерья, призванная в понятые, шепнула ему, вроде в сельсовет подкинули записку насчет такого обыска.
И вот же штука: направились сразу в сарай, давай ворошить сено, а там - ящик мыла лежит и мешок соли. Ну и крышка. Арестовали, повезли. Никаким словам не верили. Сам подстроил кражу - да и все тут! Десять лет дали. Через семь вышел по амнистии. И как-то привык за эти годы к Северу, не потянуло на родину. На ту пору попался ему вербовщик: так и так, говорит, полярникам на острове рабочие требуются, могу направить…
Работа его на острове состояла в том, чтобы обеспечивать полярников водой. Летом такое занятие - что отдых на курорте: знай носи воду из ручья. Зимой же курорт каторгой оборачивался. Сто потов с тебя сгонит, пока напилишь на морозе снежных кирпичей. Навозишь санками к кухне гору твердой воды, а растопят гору - глядеть не на что.
Но Степану нравилось у полярников. Жили дружно, одной семьей. Ученый ты - неученый, выше - ниже должностью, - никто себя не выставляет, все равные. Пойдет пурга, навалит под небо сугробов, засыплет станцию по трубы - все лопатами махают: радисты, гидрологи, аэрологи, начальник станции с женой. Семен Гордеевич Подобед, начальник станции и доктор наук, тоже родом был с Украины и крепко любил украинские песни. Как праздник, так у них в кают-компании концерт идет, и беспременно Степан с Семеном Гордеевичем украинские народные поют. Всегда на "бис" их вызывали…
Сейчас из тех людей никого на полярной не осталось, все разъехались. Последними Семен Гордеевич с женой покинули станцию. Но тогда Степан уже ушел от полярников. Тогда на острове колхоз организовали: приехали пароходом оленеводы с материка, привезли по морю стадо оленей для развода, разбили поселок на юге острова. И спасибо, что приехали. Иначе не знать бы ему своей жены Марии и не иметь бы сыновей Андрея и Егора.
Когда увидел он в поселке дочку пастуха Иналя, смуглую и кареокую Марию Пенечейвыну, когда понравились они друг другу и решили пожениться, Степану и пришла мысль обосноваться посреди острова и заняться охотой на песцов. Избушку ему поставили полярники, не пожалев бревен и досок, ценившихся здесь повыше золота, и свадьбу они с Марией справили в новом доме. На свадьбу с одного конца острова съехались на нартах чукчи-оленеводы, с другого - полярники.
На пятый год женитьбы Степан повез Марию в родное село Калиновку. Там жили сестры его, Софья и Марина, давно вернувшиеся из немецкой неволи. С ними он переписывался, находясь еще в заключении, знал про медную пуговицу и про смятую пачку "Примы" с тремя сигаретами, найденными соседкой Лукерьей в ихнем сарае, после того как его осудили. Лукерья забирала сено своей корове, нашла эту пуговицу и пачку "Примы", но не придала им значения. Пачку она сожгла в печи, пуговицу пришила на курточку сына. Все это она после рассказала его сестрам, и те тоже не придали услышанному значения. Лишь потом стали думать да гадать и додумались до того, что повезли пуговицу в райцентр - показать хромому следователю. Тот высмеял сестер вместе с их пуговицей, которых по дворам и на улицах можно найти сколько угодно, и выпроводил их, сказав, что ему некогда заниматься глупыми пустяками. Сестры вернулись домой оробелые и пристыженные и написали Степану, что их затея с пересмотром его дела ничего не дала…
В село Степан приехал в самый развал лета, в июльскую жару, и Мария сразу заболела. Местный фельдшер, осмотрев ее, признал сердечную недостаточность, прописал лекарства. Но от лекарств не было проку, и план Степана - пожить на родине три-четыре месяца - не сбылся, ибо он лучше фельдшера понимал, что жену, непривычную к такой жаре, надо поскорее увозить отсюда.
Лопнул и другой его план - разыскать Яшку. Никто в селе не знал, куда пропал Яшка. Сгинул, как в прорубь шастнул. Степан пробовал отыскать его следы в городе, расспрашивал у железнодорожников - и все без толку. Сходил в прокуратуру, хотел повидать хромого следователя - и тут неудача: помер тот следователь.
Но хотя и разыскивал Степан Яшку, голова его больше другими мыслями была занята: совсем плоха стала Мария, и он поспешил уехать. Вернулись они на остров в октябре, а здесь уже метровый снег лежит и полярная ночь сторожит океан и землю. Мария вскоре поправилась: как рукой сняло ее болезнь. Но больше Степан в родные края не ездил…
Степан повернулся на кровати, кашлянул.
"Должно быть, середина ночи уже, а пурга, гляди ж ты, не стихает, - подосадовал он на пургу, шумевшую за стенами избушки. И мысленно спросил ее, точно она была живым существом, которое могло услышать его и ответить ему. - С чего это ты распалилась, как злая старуха? Пора б и уняться. Мне вон в райцентр надо. Да и ему нечего тут задерживаться", - подумал он о похрапывавшем на кушетке ревизоре.
Степан заметил, что розовое свечение в комнате поубавилось - затухало в плите.
"Пойду подкину, - решил он, подымаясь с кровати. - Чего ж его жалеть, уголь? Буду улетать, зайду к Миронову. Пока вернусь, ребята в аккурат подвезут".
На кухне Степан сунул ноги в валенки, набросил на себя полушубок, взял фонарик и ведро, вышел в сени.
За загородкой в сенях была еще порядочная кучка угля - ведер десять, не меньше. Степан начерпал совком полное ведро. Забросил все из ведра в плиту, снова улегся в постель. И только лег, как на кушетке заворочался ревизор, сонно закряхтел и стал подниматься.
Степан видел, как ревизор спустил на пол ноги с кушетки и принялся зевать, широко открывая рот и откидывая назад голову. Потом встал, подтянул подштанники и пошел босиком по оленьим шкурам, застилавшим полы, на кухню. Из кухни вышел в сени и застучал щеколдой, отворяя дверь на двор.
3
Степан был доволен, что ревизор сам проснулся: теперь и поговорить с ним можно.
- У-ух, пробирает!.. - сказал сам себе ревизор, заскочив из сеней на кухню.
- Что, сильно метет? - спросил Степан, когда ревизор снова появился в комнате.
- Метет, чертовка, бр-р-р! - ответил тот замерзшим голосом. - А ты не спишь, батя?
- Да вот не спится что-то, - сказал Степан и попросил: - Прикрой, Иван Иванович, двери на кухню.
- Жарко стало? Сейчас…
- И правда, душно вроде. Может, потому и сон не идет.
- Бывает, - сказал ревизор, укладываясь на свое место и сопровождая слова свои громким зевком. - От тоски это у тебя. Живешь бобылем, как сурок в норе, вот и находит.
- Почему же бобылем? - ответил Степан. - У меня жена есть, в больнице сейчас, и двое сынов. Один летчик, другой - в милиции служит, капитаном. Она чукчанка сама, жена моя, а сыны, выходит, полукровки.
- Как же это тебя, батя, русского человека, занесло сюда? - В голосе ревизора прозвучало живое любопытство.
- Чего это ты меня, Иван Иванович, мил человек, батей зовешь? - спросил Степан. - Я так понимаю, что мы как бы не одногодки с тобой. Тебе, поди, шестьдесят, есть?
- Было б шестьдесят, не мотался бы по этим клятым дорогам. Сидел бы дома и в телевизор поглядывал, - досадливо ответил ревизор. - Два года еще до пенсии. Это до нашей-то, северной. Выходит, пятьдесят три мне.
- С виду ты старше, Иван Иванович. А семья у тебя большая? - поинтересовался Степан. Ему нравилось, что у них так складно вяжется и течет разговор.
- Средняя: жена, сын и дочь. - Казалось, ревизора тоже увлек разговор: он бросил зевать, и голос его утратил сонливую хрипотцу. - Сын женатый, отдельно живет, а дочь с нами. В десятом классе. Женился я поздно, отсюда и с детьми задержка, - усмехнулся он. - Артисткой хочет стать, в драмкружке выступает. Что скрывать - мне, как отцу, приятно.
- А сам-то родом издалече? - поддерживал разговор Степан.
- На Дону рос, донской казак я, - молодцевато сообщил ревизор. - И смотри, как бывает: из казаков северным жителем стал. Горячий я когда-то хлопец был, по комсомольской путевке понесся Север осваивать.
- Опасная у тебя работа, Иван Иванович, - в раздумье сказал Степан. - Вашу службу многие боятся. Копнешь ты, случись, какую растрату крупную, хищение там или подделку в документах, тебя ворюги ведь и убить могут.
- Ну нет, у меня опыт, - снова усмехнулся в темноте ревизор. - Не так опасное наше дело, как тонкое. Ты возьми любую хозяйственную точку, и нет такой, чтоб я при ревизии ничего не вскрыл. А тут уже от меня зависит, куда повернуть. И от того, что за человек сидит на этой точке. Стоит ему рубить голову или простить ему стоит?
- Да как же ты простишь, если он мошенник? - удивился Степан.
- Э, мошенник мошеннику рознь! Потому и говорю, что ревизорское дело тонкое.
- Сын мне как-то рассказывал, Егор, тот, что в милиции, - повел свою речь Степан, возвращаясь к мысли об опасности ревизорской службы. - В нашем районе когда-то было. Приехал на торговую базу ревизор, тоже из Магадана, давай проверять. День проверяет, другой, неделю и видит - растрата не дай бог какая. Тысяч на триста старыми деньгами, тогда старые ходили. Он еще проверку не кончил, а они, значит, базовское начальство, на именины его зовут. Ну, упоили его там, как нужно, и выпроводили в ночь. Он в гостинице жил, на другом конце поселка, а на дворе пурга была - света божьего не видать. И пропал он. После те, что с базы, в один голос кричат: вышел он от нас, в гостиницу рвался. Мы, мол, ничего знать не знаем, он не дитя малое, чтоб за ручку водить. А в гостинице свое гнут: не видали его, не приходил. Так и не нашли его.
- Не помню такого случая, не слышал, - отозвался с кушетки ревизор.
- Говорили, строгий мужик был, не падкий до всяких посул. Неподкупный, одним словом. А тут, видишь, не смекнул, к чему именины затеяны. Ну, а ты как мыслишь, Иван Иванович, есть ревизоры, которых подкупить можно?
- Разве за всех поручишься? - ответил тот. - У меня такого не было, чтоб деньги предлагали. Ну, если что другое поднесут и мне понятно, что неспроста, я возьму, но за все заплачу. Вот и у тебя шкурки песцов купил бы. Дочь задание дала: песцов и белого медведя. Может, в колхозе у кого-то из охотников есть, не знаешь?
- Не найдешь, Иван Иванович. Я ведь тебе объяснил: песца сдать положено, умку стрелять запрещено.
- Ну, будем спать, раз так. Разболтались ночью, как старые совы. - Ревизор заворочался на кушетке, поудобнее укладываясь.
- Так я, мил человек Иван Иванович, на твой вопрос не ответил, - сказал Степан после недолгого молчания.
- На какой вопрос? - Ревизор, видимо, спрятал голову под одеяло, поэтому голос его прозвучал совсем глухо.
- Как меня занесло сюда.
- А-а… Да всех нас как-то занесло, - опять глухо ответил из-под одеяла ревизор.
- Ты все же послушай, я расскажу. Не спи, послушай, - настойчиво сказал Степан.
- Ну-ну, говори… Я пока не сплю, - вяло отозвался ревизор тем же глубоко упрятанным голосом.
- Значит, мил человек Иван Иванович, сидел я в этих местах. А за что сидел, сейчас узнаешь, - начал не спеша Степан и продолжал: - Был у меня когда-то верный друг, Сашко Млин, - я его в партизанском отряде, после боя, сам же и схоронил. Был потом еще один друг, Яшка Дугель, тоже в этом самом отряде мы с ним одно время были. Пока, значит, не пропал он из отряда. Так вышло, что ранило его на задании, хлопцы скрылись, а его обходчик на путях подобрал и в другой отряд переправил. Ну, свиделись мы потом с ним в нашем селе и сдружились. Он до войны в колхозе счетоводом был, его так и звали Яшка-счетовод. Вот, значит, стал я нашим магазином заведовать, а Яшка в город подался, в бухгалтерию на железной дороге устроился. Но дружбу мы поддерживали: то он в село прискачет, то я в город приеду. Ну, а где-то через год ограбили мой магазин. И до чего ж, сукины сыны, ловко сделали! Подкинули в мой сарай мешок соли и ящик мыла, а следствию записку подсунули, чтоб меня пощупали. Вот по-ихнему и вышло: раз соль с мылом у меня обнаружены, значит, я и ограбление подстроил. Все другое, мол, сплавил, а этого не успел. И крыть мне было нечем, мил человек Иван Иванович. Ты не спишь ли, случаем? - как бы спохватившись, спросил Степан.
Ревизор молчал. Доносилось лишь его тяжелое, приглушенное посапывание.
- Ты дальше слушай, - сказал Степан, точно ему безразлично было, спит ревизор или нет. - Ну, отсидел я положенное, живу уже на этом острове. А через сколько-то там годов поехал с женой в свое село. И что б ты думал узнаю я там? Узнаю, мил человек Иван Иванович, что это Яшка магазин ограбил. Не один, конешно, одному б ему не справиться. А выдала его пуговица от шинели железнодорожной. Ее в сене нашли. И пачку "Примы" смятую с тремя сигаретинами. А Яшка, скажу тебе, только "Приму" курил, Это когда они соль и мыло в мой сарай втягивали, у него и оборвалась пуговица. А пачку мог случайно обронить. Я эту пуговицу и сейчас у себя хороню. Погляжу на нее и вспомню бывшего друга-товарища. Не спишь, Иван Иванович? - снова спросил Степан. - Ты водички попить не хочешь?
- Попить? - отозвался далеким голосом ревизор. - Нет, не хочу.
- А я попью…
Степан встал и отправился на кухню. Слышно было, как булькнула в ведре потревоженная кружкой вода и как пил Степан, шумно глотая.
- А может, глотнешь? - спросил он с кухни ревизора.
- Не хочу, - ответил тот.
- Ох, натопили жарко!.. - вернулся в комнату Степан. И, присев на свою кровать, спросил: - Не наскучило тебе, Иван Иванович? Ты потерпи чуток, сейчас конец будет.
Степан остался сидеть на кровати, белесо обрисовываясь в темноте, слегка подсвеченной проникавшим из кухни светом от горевшей плиты, и продолжал рассказывать:
- Ну, это я одно дело узнаю. А на него новое наскакивает. Яшку-то моего в городе один человек из другого района как полицая опознал, вон что! Выходит, неспроста он из нашего отряда пропал, верно я говорю? Выходит, справка и медали у него липовые были, так или нет? Человек тот дурня спорол: увидал Яшку и к нему. "Что-то, говорит, знакомым ты мне сдаешься. Только форма на тебе тогда не эта была. Я, говорит, теперь выведу тебя на чистую воду". Тут Яшка, будь не дурак, шмыг от него и пропал. Да так, что ни в городе, ни в нашем селе Калиновке с той минуты его не стало. - Степан повторял сейчас то, что слышал от сестер и других людей. - Но думаю я, мил человек Иван Иванович, что присосался он где-нигде, как вошь до кожуха, живет да поживает. Да скорей за все и не Яшка Дугель он теперь. Может, каким Петром Петровичем стал, может, и года поменял. Кто ж его ныне искать будет? Мне Егор мой объяснил, что за давностью лет его уж и не тронут… Вишь, какую тебе историю Степан Белосвет рассказал… Да ты заснул, видать, не дослушал меня? - похоже с обидой спросил Степан.
И тихо стало в комнате.
- Не сплю я, - отозвался с кушетки ревизор. Помолчал и сказал сочувственно: - Невеселая твоя история…
- Какая уж есть. Ну да спасибо, что послушал, - сказал Степан. - И пурге спасибо, что тебя в мой дом завела. Не случись ее - не пришлось бы мне вот так свою душу вывернуть. А вывернул, и полегчало. Теперь и поспать можно. Вот, кажись, и на дворе стихает.
- Стихает… - эхом отозвался ревизор.
- Эх, Иван Иванович мил человек, - громко вздохнул Степан, укладываясь на кровать. - Многое мне твоя поговорка напомнила: "Бог не выдаст - свинья не съест". В нашей Калиновке одно время она в ходу была. И Яшка частенько ее приговаривал… Ну, спи, ехать тебе скоро. И я подремлю.
Степан повернулся к стене, закрыл глаза. Но уснуть так и не уснул. Лежал и прислушивался к шуму пурги и слышал, как затихает ее черная песня, светлеет тягучая мелодия, удаляется в сторону упрятанного во льды океана и растворяется где-то там, среди огромных торосов, всегда казавшихся Степану неисчислимым стадом белых медведей, бредущих и бредущих в бесконечность.
Потом он слышал, как поднялся с кушетки ревизор, протопал на кухню, засветил лампу, разбудил Толика Каме.
- Надо батю поднять, сказать, что едем, - сказал Толик.
- Не надо, пускай спит, - ответил ревизор и притворил двери в комнату.
Толик ушел запрягать собак. Ревизор потоптался немного на кухне, задул лампу и тоже вышел.
Минут двадцать они еще оставались возле избушки. В наступившем после пурги полном затишье слышались скрипучие шаги на снегу, повизгивание собак, покашливание ревизора и голос Толика Каме, обращенный к собакам, неохотно шедшим в упряжь.
Степан уловил ухом тот момент, когда собаки взяли с места и нарты ушли от избушки, оставляя за собой хорошо слышимое шелестенье твердого снега под полозьями. Степан встал, надел валенки и полушубок и вышел из избушки.
На дворе светало, и казалось, что это снега стали к утру испускать в воздух белесые лучи. Но в синем небе еще горели звезды и небо украшал надутый оранжевый пузырь луны.
Степан удивился, не увидев в низине недавно отъехавших нарт. Собаки не могли так скоро проскочить низину и унести нарты за цепь холмов. Но тут он заметил, что следы полозьев огибают избушку. Он тоже обогнул избушку. Теперь в низине темным пятном обрисовались удалявшиеся нарты. Нарты шли не в сторону колхоза, а на север острова, к полярникам и аэродрому.
- А-а, понял, что я тебя узнал! Теперь бежишь? - вслух проговорил Степан. - Боишься, что явишься в колхоз, а я сообщу туда, кто ты есть?.. Ну да дело твое, Яков Савельевич. Вот тебе и знамение судьбы случилось…
Он вернулся в избушку. Надо было навести порядок в доме, покормить собак и собраться в дорогу. "Аннушка" улетала в райцентр в четыре дня. Значит, выезжать ему в двенадцать. Собаки у него быстрые, домчат за три часа. Упряжку он, по обыкновению, оставит у полярников, заодно зайдет к Миронову, скажет насчет угля. К тому времени бывший друг Яшка Дугель покинет остров. В этом Степан не сомневался.