Письма любимого человека
1
Еще днем, когда они вошли в ресторан и заняли столик у окна, Эмма определила, кто из четырех парней улетает. За полгода работы в ресторане при аэропорте она научилась безошибочно угадывать улетающих, провожающих и только что покинувших самолет. Улетал, безусловно, щуплый блондинчик в сером грубошерстном свитере, остальные парни провожали его. И улетал, конечно, в отпуск, в долгий северный отпуск на полгода, - это прямо-таки было написано на его светившейся физиономии.
Эмма быстро подала им заказанное и занялась другими столиками: она обслуживала семь столиков, и ни один сейчас не пустовал. Ее поминутно окликали, желая то рассчитаться, то еще что-либо заказать. Словом, приходилось крутиться.
Видимо, самолет, которым улетал блондинчик в сером свитере, задерживался, парни давно пообедали, но продолжали сидеть за столиком, негромко разговаривая. И не прислушивались, в отличие от других посетителей, к сипловатому голосу в динамике, висевшем в зале, который извещал о прибывавших и убывавших лайнерах. Стало быть, знали, когда блондинчику лететь, и не спешили убраться на тридцатиградусный мороз. Сидеть в теплом ресторане куда лучше, нежели гулять по морозу или томиться в прохладном вестибюле аэровокзала.
Если бы за стеклянной дверью на площадке второго этажа стояли люди, ожидая свободных мест, Эмма намекнула бы парням, что им следует уйти. Но желавших войти в зал не было, и она оставила парней в покое. Посидев еще примерно с час, они поднялись и ушли.
"Скряги", - подумала о них Эмма. И вовсе не потому, что парни не оставили на столике чаевых. Эмма заметила, что, когда она подала счет, один из парней внимательно провел глазами по столбику цифр, как бы проверяя, верно ли сосчитано. Таких клиентов Эмма не любила. Но, слава богу, их попадалось мало. Люди, улетавшие с Севера на материк, не считали не то что копейки и рубли - пятерки и десятки.
Часа через три эти четверо вернулись снова. Теперь они заняли угловой столик в конце зала, который тоже обслуживала Эмма.
- Опять мы к вам, - улыбнулся ей блондинчик и качнул головой: - Чего доброго, и завтракать у вас придется.
- Задерживается рейс? - спросила Эмма.
- Причем капитально, - сказал он. - Вместо десяти утра на три ночи обещают.
- Ничего, старик, минимум терпения - и завтра при любом раскладе ты в столице, - сказал ему парень с черной курчавой бородкой, по виду самый старший в компании. И спросил Эмму, как старую знакомую: - И чем вы нас теперь, милая девушка, кормить будете?
- Выбирайте сами, - ответила она, поскольку парень держал в руках меню.
Парень был красивый: смуглый, кареглазый, белозубый. И рослый, крепко сбитый. Не то что блондинчик или тот, который прежде изучал поданный ею счет. Тот тоже был неказист: остроносый, с маленькими въедливыми глазками. Четвертый парень был так себе: не уродлив и не красив, серединка наполовинку. Во всяком случае всем им было далеко до кареглазого с бородкой. Эмме всегда нравились такие смуглые, белозубые парни.
Особого выбора в ресторане не было. Эмма посоветовала им взять поджарку из оленины и мясные салаты.
- Отлично! - весело сказал кареглазый. Но заказал отбивные и салат из зеленого горошка.
Спиртное тоже заказал он: бутылку коньяка и бутылку шампанского.
Сервируя стол, Эмма по отдельным фразам, которыми перекидывались парни, поняла, что они с полярной станции, и удивилась, что они так скромно, без размаха провожают товарища. Она считала, что у полярников, как у золотодобытчиков и геологов, денег куры не клюют. А эти пообедали почти насухую и сейчас взяли с гулькин нос. Чего доброго, за этими двумя бутылками и просидят до самого отлета.
Так оно почти и вышло. Они сидели до двенадцати ночи и лишь дважды заказали за это время кофе и печенье. Потом кареглазый с бородкой попросил Эмму принести еще бутылку шампанского.
- На посошок, и мы отчалим, - зачем-то объяснил он Эмме, когда она принесла шампанское. И сказал ей, кивнув на блондинчика: - А Володю на ваше попечение оставим. Ничего не поделаешь: нам с утра на смену, а ехать еще триста километров. Смотрите не обижайте его. - Кареглазый шутливо погрозил Эмме пальцем, блеснув белыми зубами. И прибавил: - Он смирненько посидит с полчасика - и топ-топ на регистрацию билетов. Договорились?
- Договорились. - Эмма тоже улыбнулась кареглазому. Он нравился ей, но она почему-то подумала, что он женат.
Они разлили по бокалам шампанское, потом все встали, чокнулись и выпили. Кареглазый тоже чокнулся с блондинчиком Володей, но пить не стал. Видимо, это он не выпил свою стопку и за обедом, - водка так и осталась на столе. Эмма сразу сообразила, что парни приехали с полярной станции на своей машине и кареглазому предстоит еще сидеть за рулем. Эммин муж, Костя, тоже никогда не возьмет в рот за рулем. Ну, да ее Костя - особая статья. Он и в праздники скрепя сердце раскошелится на бутылку. Костя помешан на машине: "Москвич", "Жигули", - все равно, лишь бы заиметь собственную машину. Он и на Север завербовался ради того, чтоб скопить на машину. Работает на "КрАЗе", возит грузы в тундровые поселки, кое-как двести восемьдесят выгоняет в месяц. Долго ждать ему своего "Москвича"!..
Блондинчик Володя вышел проводить друзей до раздевалки на первом этаже. Эмма тем временем убрала со столика посуду, смела крошки со скатерти, поставила как следует стулья. Возле стула, на котором сидел улетающий Володя, стоял небольшой чемоданчик. Эмма переставила легонький чемоданчик с пола на стул. Может, это и весь багаж блондинчика? Впрочем, нет, конечно. Просто с багажом в ресторан не ходят, сдают в камеру хранения.
Вскоре блондинчик Володя вернулся, прошел на свое место. Эмма видела, как он вошел и как пристраивал на спинку стула принесенное из гардероба пальто. Шапку положил на свободный стул. Сел, подпер ладонями щеки и, похоже, стал дремать.
"Слабенький, - подумала о нем Эмма. - Каплю выпил, и развозит".
Народу в ресторане значительно уменьшилось, и никто не подсаживался к придремнувшему Володе. На какое-то время Эмма выпустила его из виду. Когда же обернулась в его сторону, увидела, что он делает ей знак подойти.
- Принесите мне водки, - сказал он.
- Сколько? - спросила Эмма.
- Бутылку.
- С собой возьмете?
- Зачем? Я здесь выпью, иначе усну, - ответил он. Но тут же передумал: - Нет, лучше бутылку коньяка… А может, шампанского?..
- Не знаю. По-моему, вы ничего не пьете, - усмехнулась Эмма.
- Вы правы, - сказал он. - У нас на станции сухой закон. Вот так вдруг решили - и точка. Три года никто не нарушил. Но сегодня мне можно, правда?
Эмма пожала плечиком: дескать, ваше дело.
- Нет, вы знаете что? - оживился он. - Я хочу угостить вас шампанским. Вы очень славная девушка, похожи на мою сестру Томку. Завтра я ее увижу и скажу, что она на вас похожа.
Наверно, ему просто хотелось поговорить, надоело сидеть в одиночестве.
- Я не могу, я на работе, - сказала Эмма.
- Да ну, ерунда. Честное слово, вы похожи на Томку. Я смотрю на вас и все больше и больше убеждаюсь в этом.
- Вы меня задерживаете, - мягко сказала Эмма. - Что вам принести?
- Вот видите, какая вы!.. Тогда мне все равно. Тогда водку. Нет, коньяк… Бутылку коньяка.
Она принесла ему коньяк, нарезанный лимон и печенье. Ему снова захотелось с нею поговорить.
- А вы давно здесь работаете? - спросил он.
- Полгода.
- Почему же я вас не видел? Я здесь летом бывал. Я бы вас заметил, раз вы похожи на Томку.
- Наверно, вы не попадали в мою смену. Давайте сразу рассчитаемся. С вас пятнадцать шестьдесят, - сказала Эмма. И напомнила ему: - Вам скоро к самолету.
- "Самолеты, самолеты, в них сидят дяди пилоты!.." Из серии детских стишков, - говорил он, глуповато улыбаясь. И, доставая бумажник, продолжал: - А что вам привезти из Москвы? Я вернусь весной и попаду как раз в вашу смену. Ага, вот что я вам привезу: огромный букет тюльпанов. Весенних тюльпанов…
Уж не подбивает ли он к ней клинья? Упаси бог - такой невзрачненький! Хватит с нее своего невзрачненького Кости…
- Вот так штука, всем наука! А денег у меня и не хватает, - вдруг сказал он, извлекая из бумажника одну-единственную десятку.
Он сунул десятку обратно в бумажник, поднял свой, снова перекочевавший на пол, чемоданчик, раскрыл его и отвернул лежавшее сверху полотенце. Две толстые пачки пятидесяток лежали под ним. Еще - электробритва, мыльница, тюбик зубной пасты, какая-то книга…
Он выдернул из пачки две зеленые купюры, одну подал Эмме, другую отправил в бумажник, и закрыл чемоданчик.
Было около часа ночи, когда сипловатый голос в динамике сообщил, что начинается регистрация билетов на московский рейс. За некоторыми столиками тотчас задвигали стульями, народ стал подниматься и потянулся к выходу. Блондинчик Володя оставался на месте: возможно, не слышал объявления, возможно, решил что успеется, возможно, хотел все же одолеть до конца свой коньяк. Он поднялся минут через десять, начал надевать пальто. Нахлобучил косо шапку и побрел к дверям, стараясь ступать твердо, что ему мало удавалось. У дверей он остановился и постоял немного, что-то напряженно вспоминая. Вспомнил и вернулся за чемоданчиком.
Увидев Эмму, убиравшую с соседнего столика на поднос грязную посуду, он небрежно взмахнул рукой и сказал:
- Гуд бай, гуд бай!.. Я все помню: тюль-паны!.. - Бутылка коньяка заметно подействовала на него, сделав язык неповоротливо-ленивым.
Эмма унесла поднос на кухню и вернулась в зал. Сильное беспокойство овладело ею. Она прошла вдоль пустующих столиков, поправляя без надобности скатерти, переставляя солонки, горчичницы и вазочки с салфетками. Потом приподняла штору - посмотреть в окно. Но окно разрисовал мороз, и ничего нельзя было увидеть.
Эмма опять вышла из зала, побежала по длинному коридору к служебному туалету. Что-то настойчиво твердило ей, что именно так нужно сделать. Она выключила в туалете свет, в темноте прошла к узкому оконцу. Но это окно вообще сплошь обросло замерзшим снегом. Тогда она встала на раковину, с силой открыла обе створки примерзших к раме форточек и высунула на мороз голову.
Ночь была лунная, и Эмма хорошо видела дорогу, пролегшую через пустырь, отделявший здание ресторана и гостиницы от аэродрома. Весь аэропорт был ярко освещен, а вдоль дороги фонарей не было. Сейчас по дороге, пошатываясь, брел человек. Один-единственный. И вдруг он сильно заспотыкался, точно попал на скользкое, и не мог устоять. Не удержавшись на ногах, он упал и остался лежать на дороге.
Эмма прекрасно знала, что это блондинчик Володя. У нее засаднило сердце, потом быстро и тревожно застучало. В этот час по дороге не ходят машины. Ну, а если пройдет и раздавит его?.. Или если кто-то просто выйдет на дорогу и наткнется на него?.. Правда, все пассажиры московского рейса давно уже в аэропорту, о ближайших рейсах пока еще не передавали, но кто-нибудь все же может появиться на дороге… Блондинчик сильно пьян, и если упал и не может подняться, то вряд ли он сейчас что-то соображает. Его запросто могут ограбить…
Эмма выскользнула из туалета, пробежала коридором к служебной раздевалке. Надевать пальто ей было некогда. Она набросила на себя пуховый платок и по боковой лестнице спустилась во двор. Потом побежала к аэровокзалу, совершенно не чувствуя укусов мороза, хотя на ногах у нее были капроновые чулки и летние туфельки на низком каблучке.
Стараясь сдержать шумное дыхание, Эмма приблизилась к блондинчику Володе. Тот лежал, уткнувшись лицом в снег, не издавая никаких звуков. Скорее всего, что, упав, он ушибся головой о заледенелый наст и потерял сознание. Шапка слетела с его головы и валялась в стороне. Чемоданчик тоже отлетел в сторону.
Эмма склонилась над блондинчиком Володей, тронула его за плечо. Но он не шевельнулся.
"Что же делать, что же делать?!" - лихорадочно думала Эмма, чувствуя, что начинает замерзать.
…Примерно, через час вся смена, в которой работала Эмма, уехала служебным автобусом в поселок. Теперь трое суток Эмма могла отдыхать. Но уже в автобусе ее начал бить сильный озноб. Знобило плечи, ноги никак не могли согреться в теплых валенках, и все внутри у нее колотилось от холода.
2
Прошло еще не меньше часа, прежде чем Эмма добралась домой. Хозяева, у которых они с Костей снимали половину деревянного домишка, с отдельным входом, кухней и комнаткой, спали. В квартире было пусто и холодно. Утром Костя ушел в рейс на своем "КрАЗе", это - на четверо суток. Он растопил плиту на кухне и засыпал дрова углем, но все давно перегорело и тепло вынесло в открытую трубу.
Больше всего Эмме хотелось согреться. Но она не знала, что лучше: разжечь ли в комнате печку или забраться в постель и хорошенько укрыться. Если бы в шкафчике были водка или спирт, она, казалось, выпила бы всю бутылку, - только бы стало ей теплее. Но из-за этого проклятого "Москвича" в доме, случалось, не бывало масла и картошки. И водку и продукты она могла бы приносить из ресторана (этого добра всегда достаточно оставалось на столиках), но попробуй принеси! "Убью, если будешь опивки и объедки таскать. Не нищие!" - это он так требует, муж ее. А сам каждый месяц двести в сберкассу несет. "Ничего, переживем! Зато потом мы с тобой полмира на собственной карете объездим!" Все "потом", все на "потом" кивает. Когда она не работала, сидела полгода в этой конуре, - совсем весело было. Маме своей десятку в месяц посылала. Чтоб она на ту десятку их трехлетнюю Светланку кормила. Бросили ребенка на бабушку - и десятку. Хорошо, что мама не требовала. Но ведь и мама ее: "Костик, Костик!.. Пока молодые, почему бы и на Севере не пожить? Потом на своей машине по грибы будем ездить!" Прямо влюблена в Костика!..
Мало того что ее лихорадило, у нее разболелась голова и заломило в висках. Все же она сходила в сарай за дровами, накидала в мешок поленьев. Когда наклонилась поднять мешок, в голове забухало, будто молотом ударяли. Подняла голову - голова закружилась. Потом прошло.
Дрова сразу вспыхнули, из открытой дверцы печки в комнату потекло тепло. Рукам и коленям было жарко у огня, а ступни ног и все в средине у нее никак не согревалось. Эмма выпила кружку обжигавшего губы чаю, легла в постель в свитере и шерстяных носках и укрылась всем, чем можно было укрыться. Вскоре ей стало жарко, она вспотела, и страшенно захотелось пить. Голова совсем раскалывалась, и эта боль не давала уснуть. От боли и мысли стали тяжелыми, едва ворочались. Но Эмма заставляла их ворочаться. Ей нужно было, чтобы они ворочались, чтобы решали, как ей быть дальше.
Костю она бросит, это ясно. И как она могла выйти за него? Они даже похожи: Костя и тот блондинчик, оба невзрачненькие… Ну, а за кого она могла выйти в их родном захолустье? Одно название, что город, на самом же деле - село селом. Женихов по пальцам перечтешь, а невесты табунами ходят. После школы ребята в институты, в училища, в армию подаются. И больше не жди их. Девчонки тоже в институты рвутся. Но не успели отбыть на экзамены, как опять все дома: не прошли по конкурсу. И всем одна дорожка - в ателье "Силуэт", на массовый пошив. Она тоже целый год наволочки из ситчика на машинке строчила. Два пятьдесят - за смену, семьдесят в месяц на руки. Вот и вышла за Костю. Светланку родила. Смешно подумать: он даже нравился ей тогда! Это все равно, что ей понравился бы этот самый блондинчик Володя. С ума сойти!.. Тюльпаны обещал… Только здесь, когда устроилась в ресторан, и увидела настоящих парней. Какие ребята есть! От штурмана Алехина глаз не оторвешь, всегда из Москвы апельсины ей привозит. Да если бы она захотела…
Да-да-да, завтра она уедет! Оставит Косте записку - и на аэродром… Нет, не завтра, сегодня уедет! Пусть без нее копит на свою машину. Сто лет еще копить будет. И без нее пусть ездит на ней. Копеечки считает, экономит! И ее заставляет копеечки с ним считать. Принцип свой ставит: "Убью!.." Кого он теперь убивать будет?..
Нет, в свое захолустье она сразу не поедет, к маме и Светланке ей пока нельзя. Надо так скрыться, чтоб долго не знали, где она. Позже она им напишет: через год или раньше. В Норильск нужно лететь, найти Катю Салатникову, Катя поможет с работой. Вот кому повезло! А сама дурнушка, все лицо в конопатинах. Только и всего, что старший администратор Коробкова всегда ее расхваливала: "Девочки, берите пример с Кати. Смотрите, сколько ей благодарностей клиенты пишут!.." Вообще Коробкова хорошенькая зануда. Каждый раз перед сменой одну и ту же молитву тянет: "Девочки, не дай вам бог обсчитать клиента! У нас клиент особый, он на радостях отлета перебрать может, а денег у него много. Вы молоденькие, жизнь начинаете. Смотрите, не прельщайтесь на чужие деньги!.." Говорят, она уже лет десять эту молитву поет… А тогда в их аэропорте самолет "Москва - Норильск" сел: в Норильске пурга была, аэродром не принимал. Пассажиров - в гостиницу, они из гостиницы - в ресторан. И один сел за Катин столик. Через три дня Катя улетела с ним в Норильск. Оказалось, он главный инженер какого-то треста, Катя королевой зажила. Штурман Алехин видел ее в Норильске: скоро рожать будет…
Эмма пыталась вспомнить, когда от них уходят самолеты на Норильск, и не могла. Она сама удивлялась, почему не может вспомнить время этих рейсов, если сотни раз о том сообщал динамик в ресторане? Ей даже послышался знакомый голос диспетчера: "Граждане пассажиры! Начинается регистрация билетов на рейс "23-15" до Норильска…" Но время отлета голос не сообщил…
Эмме стало невмоготу жарко, сорочка на ней взмокла и прилипла к телу. Эмма хотела приподняться и сбросить с себя все укрывалки, которые так давили на нее, что под ними было тяжело лежать. Но голова не хотела отрываться от подушки. Кое-как Эмма все-таки приподнялась, столкнула на пол два одеяла и полушубок, стянула с себя свитер и носки. Потом спустила с кровати ноги, включила ночник и по ледяному полу прошла к окну, отворила форточку и подышала морозным воздухом. Ей сразу стало легче. А еще легче стало, когда она напилась холодной воды. И тут она вспомнила, что на Норильск есть два рейса: в двенадцать дня и в четыре утра.
"Только первым рейсом, только в двенадцать! - подумала она. - Надо выехать из поселка девятичасовым автобусом!.."
Она посмотрела на будильник: ровно шесть. Оставалось не так уж много времени. Тем более что будильник барахлил и мог отстать на целых полчаса.
"Скорее собираться, скорее собираться!.." - приказала она себе. И опустилась на колени возле кровати, чтоб достать из-под кровати чемодан.
У нее снова забухало молотами в голове. И опять утихло, когда она подняла голову и постояла немного, держась за спинку кровати. В чемодане лежало Костино бельишко. Эмма вытряхнула его на кровать, стала доставать из шкафа (шкаф, как и вся мебель, был хозяйский. Своего, кроме одежды и малого количества постельного белья, у них здесь ничего не было) и бросать в чемодан свои вещи. Вещей было немного.
Эмма ходила по комнате босая, в одной сорочке, в открытую форточку седым парком лез мороз, но ей по-прежнему было жарко и все время хотелось пить.