* * *
После уроков у Бориса Петровича и Якова Яковлевича бывал напряженный час "пик": приходили родители, учителя, разбирались дела, заседал комитет комсомола и учком.
Сегодня этот час начался с неприятности. В кабинет Бориса Петровича ворвалась мать ученика шестого класса Альфреда Гузикова, похожая на оплывшую свечу, женщина лет сорока пяти. Свое чадо она тащила за руку. Еще у двери Гузикова начала кричать истерическим голосом:
- Это школа? Да? Это школа? Вот полюбуйтесь, полюбуйтесь! - трагическим жестом она указала на сына.
Под левым глазом Альфреда красовался изрядный синяк. Борис Петрович спокойно выжидал спада истерической волны. Тот, кто плохо знал Волина, мог решить, что он всегда невозмутим, так умел он владеть своими нервами и мимикой. Только иногда его выдавала лихорадочно пульсирующая жилка у виска. И лишь дома знали, чего ему стоила эта сдержанность, - вечерами после таких происшествий разыгрывалась невралгия.
Гузикова, видимо, не собиралась останавливаться. Она говорила так быстро, что, казалось, слово наскакивает на слово, а все они сливаются в булькающий поток.
- Учителям тысячи платят, они обязаны… А они ничего не делают… Ни за что двойки ставят. У них любимчики… Читали в газете статью? Формализм! Нет подхода!.. Альфред - золотой ребенок… А у вас пионервожатая, девчонка, назвала его лодырем… Я буду жаловаться в гороно!
"Золотой ребенок" не прочь был бы подпевать маме, но под суровым взглядом Бориса Петровича благоразумно помалкивал.
"Полюбуйтесь, - защитница Эдика Ч.", - подумал Борис Петрович и, не выдержав, гневно потребовал:
- Перестаньте!
Гневный голос его, если и не привел Гузикову в чувство, то, по крайней мере, заставил ее умолкнуть.
- Постыдились бы отзываться так о людях, отдающих свое здоровье и знания вашим детям… Кто это тебе синяк набил? - спросил Волин, повернувшись к мальчику, и прищурил, словно прицеливаясь, левый глаз.
- Ко-о-тька Бударов, - начал притворно хныкать Альфред, прижимаясь к сочувственно пододвинувшейся матери.
Борис Петрович открыл дверь в коридор и попросил вызвать с репетиции хора Костю Бударова.
- О каких несправедливо выставленных двойках вы говорили? - спросил он мать ученика.
- А как же! - оживилась она. - Ни разу ребенка по русскому не спрашивали и двойки в дневник поставили. К нему придираются, а у него сложная психика. Альфред очень способный ребенок…
- Это вам Альфред объяснил насчет двоек? - невесело усмехнулся Волин.
Он достал из стопки тетрадей одну, где делал свои отметки, и начал ее внимательно рассматривать.
- Ты двадцать первого правило не выучил? - обратился он к Альфреду.
- Не выучил, - покорно опустил голову тот, понимая, что отступать некуда.
- А двадцать шестого диктант плохо написал?
- Плохо, - еще тише ответил мальчик.
- А двадцать восьмого домашнюю работу не сделал?
- Не успел… - прошептал Гузиков, пряча глаза от матери.
- Альфред! - с воплем всплеснула она руками. - Ты мне лгал? За что же я купила тебе велосипед? Альфред!
- Слушай, парень, - нахмурился Борис Петрович, - совесть-то у тебя есть?
В это время в кабинет вошел крохотный Костя Бударов и, поглядывая исподлобья, выжидающе остановился у двери. Он был щедро разукрашен синяками, но, видно, не собирался никому жаловаться.
- Поглядите на этого "тирана!" - обратился Борис Петрович к Гузиковой.
Альфред стыдливо потупился.
ГЛАВА XIII
Леонид Богатырьков возвратился домой в четыре часа дня. Неторопливо разделся, положил портфель на свой стол и заглянул в соседнюю комнату. Там сестра, старательно склонившись над тетрадью, немилосердно грызла ручку; светлые косички перекатывались у нее по спине.
- Ленечка, - увидя брата, вскочила Тая, - у меня задачка не получается, - решаю, решаю, никак не выходит. Хоть умри!
Она умоляюще посмотрела на Леонида и в ожидании слегка вытянула вперед пухлый подбородок.
Леонид подсел к столу, не спеша прочитал условие задачи, подумал: "И мы в шестом классе эту решали", заглянул в тетрадь сестры и осуждающе сказал:
- Ход решения у тебя правильный, а вычисляешь невнимательно… торопишься.
- Я уже час вычисляю! - с отчаянием воскликнула Тая, но покорно села на стул, - знала, что иной помощи от брата не дождешься. И мама вот такая же, говорит: "Сама думай!" А если не надумаешь - покажет, но зато еще две задачи даст… Другой раз и не захочешь, чтобы за тебя решала.
Тая вздохнула и с силой опустила перо в чернильницу. На балконе промяукала кошка. "Дать ей хлеба? Нет, - потом, а то Леня опять скажет: "рассеиваешься"". Запахло паленым.
- Леня, что-то горит, - потянув маленьким носом, озабоченно сказала Тая.
- Ты знай работай! - добродушно посоветовал брат. - Я сам разберусь, горит или не горит…
Он вышел в коридор. Оказалось - соседский мальчишка жег резину.
Леонид принес со двора воды, наколол дров на завтра и, умывшись, сказал сестре:
- Пойду за Глебкой в детский сад.
Он выбрал самый ближний путь: через стадион, трамвайное полотно и строительную площадку.
"С Афанасьевым попрошу поговорить Костю. Он его так проберет, что Игорю не захочется больше драться", - думал Леонид, лавируя между штабелей досок. "В таких случаях сильнее всего действует общественное мнение… Но, с другой стороны, Анна Васильевна просила и помочь ему в учебе… Он начал отставать".
Путь преградила глубокая канава, Богатырьков легко перескочил через нее.
"А жаль со школой расставаться. Конечно, и на заводе появятся друзья, - Леонид решил по окончании школы поступить на завод, - и будет очень интересно, но здесь все так знакомо и дорого… Как хорошо Пушкин сказал: "От вас беру воспоминанье, а сердце оставляю вам"".
Богатырьков вошёл во двор детского сада. Двор был широкий, с клумбами и горками чистого песку.
Глебка сидел на скамейке у веранды и увлеченно беседовал со своим другом Тодиком, таким же, как он, мальчиком лет шести, курчавым, как барашек.
Леонид подошел, к ним незамеченный.
- У меня кашлюк был, - с гордостью сообщил в это время Тодик, несколько свысока глядя на своего друга, - а у тебя?
- Не было, - виновато признался Глебка, - у дади Степы был, - стал фантазировать он, но тотчас спохватился, - нет, то у него пендицит был… - У Глебки совершенно белые волосы и губы такие полные, словно он постоянно немного обижен.
Увидя старшего брата, Глебка ринулся к нему:
- Ленчик! Ленчик!
По дороге домой он болтал безумолку:
- А Тодик говорит: "У меня папа директор театра", а я говорю: "А у нас мама новые машины выпускает. Самые, самые новые! Две нормы делает". Ленчик, я когда вырасту, тоже буду два нормы делать…
- Ну, еще бы! - добро усмехается Леонид. - Конечно, будешь.
Рядом с Глебкой он выглядит еще взрослее. Спортивная байковая куртка с широким поясом делает его плотнее, кряжистее.
Крепко держа брата за руку, Леонид идет, стараясь соразмерить свои шаги с его маленькими и быстрыми, - но это ему не удается.
- Ты сегодня самолетик мне сделаешь? - деловито осведомляется малыш, снизу вверх поглядывая, на брата.
- Сделаю завтра, - баском отвечает тот.
- С мотором? - допытывается мальчик и ногой подбивает спичечную коробку.
- По специальному заказу, - улыбается Леонид, - Завтра и к папе пойдем.
Василий Васильевич Богатырьков вторую неделю лежит в больнице.
В прошлое воскресенье Леонид пришел в палату позднее всех. Отец лежал возле окна и читал книгу. У Леонида сжалось сердце при взгляде на его лицо, измученное болью, с комками морщинок у сухих уголков рта.
- Пришел, сынок! - обрадовался отец. - Мама говорила, что ты запоздаешь… Ну, как ваш воскресник?
Леонид неторопливо пододвинул стул к кровати, положил на тумбочку какой-то сверток.
- Сто десять деревьев посадили! - И с тревогой в голосе спросил: - Больно, папа?
- Да, что ж душой кривить, больновато, - признался отец. - Врачи говорят нежно: "камешки в почке", а мне кажется - булыжники ворочаются.
Он добродушно рассмеялся и положил шершавую ладонь на руку сына.
В палату вошла сестра. Она ходила между коек так осторожно, будто ступала босыми ногами по острым камням.
Где-то близко прозвонил на обед колокол, в окно Леониду видно было, как из машины выгружали фрукты.
- Как у вас с Балашовым? - спросил отец и поправил подушку. Ты бы как-нибудь привел его к нам домой…
Леониду очень приятна была и эта заинтересованность отца школьными делами, и его всегдашняя готовность помочь ему, и то, что разговаривал с ним отец, как с равным.
Но сейчас, в больничной обстановке, ему не хотелось говорить о школе - это казалось здесь неуместным.
- Мама собирается зайти к Балашовым, - сдержанно ответил он. - а Борис бывает у меня…
Он умолк и, ласково глядя на отца, стал неловко раскрывать сверток на тумбочке.
- Я вот тебе принес… - сказал он смущенно, поставив банку любимых отцом маринованных огурцов. Леонид разыскал их в магазине на другом конце города.
- Э, родной, вот этого-то мне как раз и нельзя! - с сожалением воскликнул отец и даже вздохнул. - Жалость-то какая, нельзя!
Леонид огорченно поглядел на банку и решительно завернул ее снова в бумагу.
- А ко мне вчера товарищи приходили, - сказал Василий Васильевич, и лицо его просветлело. - Наш цех на второе место вышел по заводу… Знаешь, как радостно?
От недавнего укола атропина зрачки его расширились и возбужденно блестели, он устало откинул голову на подушку. Палатная сестра издали посмотрела на Леонида, и тот, поняв, что пора уходить, встал.
- Ты за Таей приглядывай, - попросил отец, слабо пожимая руку Леонида, - ей усидчивости нехватает. Пусть она чаще вслух читает, с выражением…
…Сейчас, идя с Глебкой, Леонид вспомнил этот разговор с отцом и беспокойно подумал о сестре: "решила ли?"
Потом мысли его невольно возвратились к Балашову и товарищам. "Конечно, Костя прямее, душевнее Бориса, а Виктор скромнее и внутренне гораздо богаче его, но и Борис хороший парень, я в этом убежден; надо только, чтобы рядом с ним были добрые друзья".
Дома Леонида и Глебку уже ждала мать - Ксения Петровна. Она подогревала обед, и в кухне вкусно пахло жареным луком. На раскаленной плите клокотал и побулькивал суп.
- А, Богатырьковы прибыли! - увидя сыновей, радостно блеснула молодыми глазами быстрая в движениях и речи Ксения Петровна. - Тая, накрывай на стол! Мойте руки! - и, отбросив со лба прядь светлых волос, стала энергично скрести ножом кухонный стол.
Девочка с гордостью посмотрела на Леонида, и он, не спрашивая, понял, что задача решена.
Вчетвером они сели за стол. На матери было синее, в белую крапинку, платье, дети его особенно любили.
- Главному помощнику! - протянула Ксения Петровна Леониду тарелку супу, ласково улыбаясь круглым, с ямочками на щеках, лицом.
Глебка, вооружившись ложкой, терпеливо ждал своей очереди.
- Мамуня, - спросила Тая, поднимая на мать такие же голубые, как у нее, глаза, - Машу в комсомол приняли?
Богатырькова работала на заводе контролером, а помощницей у нее была молоденькая Маша Плетенцова, частая гостья в их семье и любимица Таи.
- Нет еще - готовится, - ответила мать и испытующе посмотрела на дочь, - да и тебе об этом пора подумать.
Девочка радостно вспыхнула.
- Мне только через три месяца можно будет…
После обеда Леонид ушел к себе заниматься. Тая, вымыв посуду, отправилась к подруге, в квартиру через коридор, а Ксения Петровна, поставив на стол швейную машину, склонилась над шпулькой.
- Мама, - обнял ее за шею Глебка, - а ты обещала рассказать, как Сталина видела.
- Раз обещано, значит, закон, - улыбнулась мать и немного отодвинула машину. - Ну, садись рядком, потолкуем ладком. - Глебка с готовностью подтащил свой стул к стулу матери, коленками уперся в ее колени и приготовился слушать.
- А дело было так… Приехали мы в Москву, рабочие с разных заводов, поговорить, посоветоваться, как еще лучше работать… И застал нас в Москве праздник майский. Пошли мы с утра на Красную площадь. Поглядел бы ты, что там было! Знамена, народ - вся Москва!
И как на беду - дождь. Да такой сильный! Так думаешь, кто-нибудь ушел? Ни один человек! Все идут, идут мимо трибуны. Ждут, вот-вот родной наш Сталин появится.
А дождь поутих и кое-где над площадью уже голубое небо проглянуло. Мы в это время как раз проходили мимо мавзолея, смотрим - Сталин!
Глебка сидел, затаив дыхание, устремив на мать горящие глаза.
- Рукой помахал, и каждому кажется - это ему привет… И будто солнышко засияло!
Свет лампы падал на сблизившиеся головы матери и сына. Было очень тихо. Пел свою песенку счетчик у окна. Из-за стены едва слышно доносились звуки пианино.
Леня у себя в комнате захлопнул книгу и начал негромко декламировать.
* * *
Костя, которому Богатырьков поручил "пробрать, как следует Афанасьева за драку", приступил к делу с присущей ему решительностью.
Разыскав в коридоре Игоря, он кратко сказал ему:
- После шестого задержись. Будет крупный разговор.
Сначала все шло так, как предполагал Рамков: он с Игорем отправился домой, путь их лежал через сад, и никто им не мешал. Костя, заранее продумавший, о чем он будет говорить, начал строго:
- Ты почему затеял драку?
В этом месте Игорь должен был оправдываться, а Костя - обрушиться на него со всей силой общественного гнева.
Но Игорь тихо сказал:
- Костя, я тебя очень уважаю…
У него дрогнул голос.
- Но ты пойми… если бы… о твоем отце… что он последний человек, и такая гадость, что дальше некуда…
- Во всяком случае, - не отказываясь от обвинительного тона, продолжал Костя, - я бы не дрался, а обратился к организации…
- Не могу… - еще тише, через силу сказал Игорь я опустил голову так низко, словно ее прижимал кто-то к его груди.
- … мой отец… правда такой… Он бросил нас…
Игорь начал рассказывать и не смог, зажал рот рукой, не давая вырваться рыданьям.
Горе товарища было таким огромным, так охватило все его существо, что Костя растерянно забормотал:
- Ну, что ты, что ты… Брось, - он стиснул хрупкие плечи мальчика, - мы тебе поможем. Вот чудак, да брось же!
Игорь, наконец, овладел собой и поднял голову.
- Я только тебе, Костя… Ничего, мы и сами… С мамой…
- Я понимаю… Я вот поговорю с Леней, с ребятами. Ну, тюка! Выше голову, гвардия! Вот так!
* * *
Девятиклассники Костя, Сема, Виктор и Борис договорились придти к Богатырькову под выходной день.
Юноши любили собираться в большой, просторной комнате Леонида. Им нравилось и спокойное гостеприимство хозяина, и то, что мать Леонида тактично не заходила в комнату сына, когда там находились его друзья, и то, что они могли свободно говорить обо всем и чувствовать себя непринужденно.
Леонид больше, чем с другими, дружил с Костей Рамковым, - у них было много общих интересов, дел, и эта дружба приближала Богатырькова ко всем девятиклассникам, которых он шутливо называл "нашими преемниками".
Первым пришел Костя. По тому, как он с размаха нацепил свою фуражку на крючок вешалки, как стал прохаживаться по комнате, Леонид сразу определил, что его друг чем-то взволнован.
- Леня, - останавливаясь, тревожно сказал Костя, - с Игорем Афанасьевым дело сложнее, чем мы предполагали.
- Упорствует?
- Нет, не то… Ты знаешь, почему он все забросил? У него страшный разлом в семье.
Костя опять начал быстро ходить по комнате.
- Я бы таких отцов, что думают только о себе… я бы их выселял на необитаемый остров, как вредный для общества и государства элемент!
Леонид улыбнулся.
- Ты всегда предлагаешь самые крутые меры.
- Ты бы посмотрел на Игоря! Он извелся. Слушай, ему надо помочь! И помочь немедленно!
- Хорошо, комитет комсомола помирит отца и мать Афанасьева.
- Неуместная и бездушная шутка! - вспылил Костя. - Ты так рассуждаешь, потому что сам не знаешь, что такое разбитая семья!
Леонид пожалел, что так необдуманно пошутил. Еще до войны отец Кости бросил семью и, хотя с тех пор прошло много лет и отец Кости погиб на фронте, юноша не мог простить ему измены.
- Ты извини, - взял друга за локоть Леонид, - я сам готов помочь Игорю в учебе.
- Помоги, - сразу смягчаясь, попросил Костя, - но только главное: поддержать Игоря морально.
В комнату вошли Сема, Виктор и Борис, и сразу стало так шумно, как в классе на перемене.
- Братцы, поиграем в слова! - предложил Сема.
- А какое слово возьмем?
- Равнодействующая!
- Превосходство!
- Электрификация!
Остановились на слове "электрификация" и начали из него составлять меньшие.
Победителем, по-обыкновению, вышел Виктор.
- Ферт - такого слова нет! - доказывал Костя.
- Есть, - мягко возражал Виктор, глядя на Костю добрыми светлыми глазами, - это старинное название буквы "ф" и, кроме того, так называют самодовольного, развязного человека, который ходит как бы подбоченясь, как эта буква…
- Так ты бы сразу и сказал, что это наш Борька! - воскликнул Костя и, довольный шуткой, откинулся на спинку стула.
- Кустарное остроумие! - самолюбиво насупился Балашов.
- Ну, уж и обиделся, и обиделся! - протянул Костя и добродушно толкнул несколько раз Бориса ладонью в плечо.
- Давайте проведем блиц-турнир! - вскакивая, предложил Костя.
Шахматный турнир они закончили через полчаса и хохоча надели на шею чемпиону Семе мохнатое полотенце с подвязанной к нему луковицей.
- Там-та-ра-ра-ра-рам! - играл на губах туш Костя, а остальные, в такт ему, пристукивали подошвами.
- Я сейчас, - сказал друзьям Леонид и вышел в другую комнату.
Через минуту он принес отцовскую плащпалатку. Они расстелили ее во всю ширину на полу и каждый устроился поудобнее. Костя сел, скрестив ноги, Борис расположился полулежа, Сема, Виктор и Леонид привалились спинами к ножкам стола и кровати.
Друзья притихли и повели серьезные разговоры.
- Лучше всего читать первоисточники, - по-мальчишески важничая, говорил Сема, - ты понимаешь, - опираясь рукой о пол, повернулся он к Леониду, - нельзя быть, скажем, настоящим химиком, не изучив "Диалектики природы", не зная истории. Будешь узким специалистом, ограниченным человеком.
Леонид опять ненадолго вышел и возвратился с тарелкой, доверху наполненной подрумяненным "хворостом" в сахарной пудре.
- Дань мамаши нашему хуралу, - шутливо сказал он, - ставя тарелку на плащпалатку посреди комнаты.
Костя вытащил "хворост" подлиннее и, понюхав, понимающе сообщил:
- С ванилью!
Комната наполнилась аппетитным хрустом, и очень скоро тарелка опустела.
Рамков лег на живот, подперев щеки руками. Лицо его стало, строгим и мечтательным.
- Вы, друзья, думали уже, кто кем будет?
Виктор подумал: "Учителем", Леонид - "Конечно, электриком", Сема вслух сказал: