- Я бы хотел стать авиаконструктором.
А Борис промолчал.
- Я буду офицером, - признался Костя, расширив, словно полыхнувшие внутренним огнем, глаза, и голос его прозвучал со страстной убежденностью.
Он помолчал и добавил:
- Таким, каким был Сергей Иванович!
- Что-то орденов у него не богато… - небрежно заметил Борис и лег на спину.
Костя, возмутившись, вскочил.
- Да разве это главное? - сверкнул он на Бориса огромными глазами. - Выполняй самоотверженно долг и тебя будут чтить, уважать. И потом у Сергея Ивановича медаль "За отвагу". Не знаю, как ты, а я эту медаль очень высоко ценю - она боевая… и если бы я выбирал…
- Да ты не кипятись, это я просто так, - примирительно сказал Борис и улыбнулся. - Сергей Иванович, конечно, был храбрым офицером. - А про себя подумал: "Самое главное - честно служить Родине".
Рамков сразу успокоился и сел. Наступила тишина.
- Я вам даже больше скажу, - доверчиво проговорил Костя, - я хочу стать политработником. Разве не благороднейшее дело воспитывать наших воинов?
- Да, уж ты воспитатель! - с одобрительной улыбкой подтвердил Леонид, и все понимающе переглянулись, вспомнив, как в прошлом году Костя один заставил весь класс отказаться от неверного поступка.
В городе последний день шел интересный фильм, и они, тогда восьмиклассники, решили уйти с уроков. Кто-то подложил бумажку в патрон лампочки и торжествующе объявил: "Ура, света нет, айда в кино!" Все подхватили сумки, портфели и с радостными криками устремились к выходу. Но в дверях стоял Костя. Выражение лица его было решительным, он распростер руки и, словно для удара, подставил грудь.
- Ребята, - с тревогой закричал он. - Нельзя!
В его взгляде было столько убежденности, горячего желания остановить товарищей от неверного шага, что они невольно подчинились ему и отхлынули от двери.
…В соседней комнате Глебка что-то громко рассказывал матери, слов нельзя было разобрать, но доносился смех Ксении Петровны и звонкий голос малыша…
- Мы на комитете решили, - сказал Леонид, продолжая разговор, - провести в школе диспут на тему: "Что нам больше всего нравится в людях".
- Шумим, братцы, шумим, - насмешливо бросил Борис и повернулся на бок.
Леонид нахмурился, внимательно посмотрел на Балашова серыми продолговатыми глазами.
- Напрасно ты вышучиваешь каждое наше хорошее дело, - сказал он. - Ты, Борис, сам того не замечая, откалываешься от коллектива.
- Это ты сказал как Леонид или как ответственный товарищ Богатырьков - государственный деятель нового типа? - иронически приподнял бровь Балашов.
Обычно сдержанного Леонида на этот раз взорвало и, как это бывает со спокойными людьми, когда их кто-нибудь выведет из себя, лицо его стало неузнаваемым, оно то бледнело, то волна краски заливала его. Он вскочил и с негодованием взглянул на Балашова.
Виктор испуганно встал, Сема растерянно бормотал:
- Ну, что ты, Борис, разве можно так?
- Однако ты не очень-то гостеприимный хозяин, - криво улыбнулся Борис.
Леонид, овладев собой, недовольно подумал: "Да что я на самом деле?" - и, тяжело дыша, опустился на пол.
Костя гневно посмотрел на Бориса.
- Леня - хозяин и ему, может быть, неудобно тебе все сказать… Так это я, как гость, сделаю…
Костя пальцами обеих рук забросил свои рассылающиеся волосы назад и, отчеканивая каждое слово, произнес:
- Мы недовольны тобой. Откуда у тебя такой гонор? Почему ты не считаешься с нами, с интересами школы, учишься кое-как? Ты стал походить на стеклышко, возомнившее себя солнцем. Имей в виду, если ты не изменишься, то станешь чужим для нас человеком!
- Правда, Борис, - мягко поддержал Костю Рамкова Виктор, и его круглые, в золотистом пушке, щеки порозовели, - ты должен понять, что если хочешь иметь друзей, надо прежде всего самому быть другом.
Борис гибким движением поднялся.
- И здесь нравоучения, - процедил он сквозь зубы и, быстро одевшись, вышел.
Леонид чувствовал неловкость. От вспышки гнева у него не осталось и следа, но было досадно, что так хорошо начавшийся вечер закончился неудачно, и он - старший здесь и хозяин - не смог предотвратить этой стычки.
- Мы все на него так навалились… - виновато сказал он.
- Пусть подумает! Когда-нибудь ему надо было это сказать, - непримиримо возразил Костя и так крутнул пустую тарелку, что она закружилась на плащпалатке. - И лучше раньше, чем когда уже будет поздно, - решительно закончил он.
- Борис не такой уж плохой парень, - заметил Леонид, - фанфаронство у него напускное. В прошлом году знаете, как он помогал Диме Федюшкину из шестого "Б", когда Дима вышел из больницы? Объяснял по математике, делился всем…
Богатырьков сокрушенно вздохнул.
- Нет, комсомольцам его отталкивать от себя нельзя, - убежденно сказал он. - Ведь Борису жить и работать в нашем государстве, и нам не безразлично, каким он станет.
- Может быть, расшаркаться? Извиниться? - загорячился Костя: - Он, видите ли, в прошлом году помогал! Ура, ура! Ты пойми: учится с прохладцей, от роли в пьесе отказался, наплевал на коллектив, на работу в сад не вышел… - ах, у него голова болит! - учителям грубит. Так что, прикажете ему спасибо сказать? Или делать вежливое лицо? Не желаю! Категорически не желаю! Пусть подумает! И если у него не кровь, а нейтральная химическая жидкость, и для него наше мнение - ничто, он мне не товарищ! - Костя обнял руками колено и, упершись в него подбородком, стал напряженно смотреть в одну точку на полу.
Борис в это время шел по улице и мысленно вел спор с самим собой. "Они правы… Да, но об этом можно было сказать иным тоном… Подействует на тебя иной тон, когда ты стал эгоистом… Это неправда, я ценю их дружбу".
Мимо прогрохотал трамвай. В другое время Борис побежал бы и на ходу вскочил на подножку вагона, но сегодня он плелся, сгорбившись и втянув голову в плечи. Невеселые мысли не давали ему покоя.
ГЛАВА XIV
В длинной светлой учительской, с высокими окнами - шумно, как на ином уроке рисования. Два учителя - всегда педсовет, в комнате же человек двадцать, а это - по крайней мере педагогическая конференция.
Учителя особенно любят эту комнату, где со стены внимательно смотрит сквозь очки без оправы мудрый Макаренко, где красные флажки отмечают на карте Китая продвижение народных войск, где можно досыта побеседовать, прочитать "Учительскую газету" и выпить стакан чаю.
Солидный бритоголовый географ Петр Васильевич, добряк и знаток своего предмета, блаженно откинувшись на спинку дивана, рассказывает меланхоличной "француженке" о своих летних приключениях. Каждое лето с рюкзаком за плечами он совершает дальние походы и потом весь год рассказывает о них.
- Представляете, Капитолина Игнатьевна, добрался я до вершины Ай-Петри и вдруг - ливень, настоящий крымский ливень!
Капитолина Игнатьевна широко раскрывает глаза и восклицает по обыкновению трагически и слегка в нос:
- Это уж-жасно!
Искусно сделанная прическа почти совсем прикрывает ее большие уши. Она любит яркие длинные платья, большие сумки и крупные брошки.
У правой стены комнаты, под газетой "Учитель", сидит в кресле маленький ворчливый Глеб Степанович Багаров. Он влюблен в свой предмет - химию и неутомим в выдумках. Ребята прозвали его благосклонно-иронически "Сгусток энергии".
До поздней осени Багаров ездит на велосипеде. Перед каждым уроком химии несколько учеников-добровольцев стерегут появление Глеба Степановича. Вот вдали показывается маленькая фигурка, изо всех сил нажимающая на педали.
- Едет! - восторженно кричат снизу наблюдатели, и весь класс прилипает к окнам, - а дежурный спешит приготовить лучший сухой мел.
Ученики снисходительно прощают Глебу Степановичу рассеянность, и когда он, увлекшись, стирает с доски пальцами, они только добродушно перемигиваются, - мол, видели, в какой азарт вошел человек?
Однако Багаров всегда чем-то недоволен, кто-то ему вечно мешает работать так, как хотелось бы, суживает размах, приглушает инициативу. Он ссорится с бухгалтером школы из-за недополученных на стеклодувную мастерскую денег, с завучем - из-за невыписанной аппаратуры, с завхозом - ревнуя его к другим, и даже с директором, который, по мнению Багарова, уделяет больше внимания физическому кабинету, чем химическому. И хотя во время отпуска он вместе с Борисом Петровичем сутками пропадает на охоте, это ему не мешает, когда дело касается его бесценной химии, вступать в бон и с Волиным.
Громовым голосом, неожиданным для его маленького роста, он требует:
- Дайте мне развернуться!
Ему давали. Но он считал, что этого мало и требовал большего.
…Математики, собравшись в дальнем углу учительской, оживленно обсуждают чей-то урок; возле шкафа с книгами физкультурник Анатолий Леонидович рокочущим баском говорит молоденькому биологу:
- Вы знаете, как силен во мне школьный рефлекс? - он делает испуганное лицо. - Вчера пошел с женой в театр. Ну, в фойе обычный шумок. Так я чуть было не крикнул: "Тише!"- Анатолий Леонидович вздыхает: - Чисто профессиональное!
Учитель биологии улыбается, и его широко поставленные лукавые глаза превращаются в темные щелочки.
- А мотоцикл ваш жив? - спрашивает он Анатолия Леонидовича.
- Жив и здравствует! - с задором отвечает физкультурник, сверкнув рядом золотых зубов..
Анатолий Леонидович страстный мотоциклист. Из каких-то старых, неведомо где раздобытых частей, он вместе с ребятами собрал для кружка дребезжащий, бьющийся в припадке мотоцикл, при виде которого Фома Никитич неизменно отплевывался. Но как сияли лица создателей этого чуда, когда их сооружение победоносно проехало несколько шагов по школьному двору!
Учителя сидят на диванах, на стульях у стола, одни записывают что-то в журналы, другие переговариваются.
Снова раздается голос Анатолия Леонидовича.
- Фаина Михайловна, - вкрадчиво обращается он к худенькой ясноглазой женщине с прозрачной кожей лица, - а вы знаете серенаду, посвященную вам вашими признательными учениками?
Преподавательница пения Фаина Михайловна всплескивает руками и мелодичным приятным голосом говорит:
- Неужели? Это интересно! Расскажите!
Приняв торжественную позу, заложив руку за борт пиджака, физрук нараспев произносит:
До-ре-ми, фа-соль-ля-ми.
Ты, Фаина, ее шуми!
Если будешь ты шуметь,
Перестанем песни петь!
Фаина Михайловна звонко смеется.
В учительской Стоял негромкий, приглушенный гул, Яков Яковлевич назвал бы его "рабочим".
Беседуют об удачах и поражениях, радуются и возмущаются, но в каждом слове чувствуется страстная заинтересованность своим делом. И хотя говорят на десятки различных тем - об охоте и новом мотоцикле, о телевидении и балете, - в гамме голосов звучит этот постоянно повторяемый мотив. То там, то здесь слышится:
- Если учитель дает отрицательную характеристику, ни в пионеры, ни в комсомол принимать нельзя!
- Вы знаете, "Педагогическая поэма" вышла на болгарском языке…
- Ермолаев из пятого "В" сегодня сказал вместо "безобразничает" - "вульгарничает"!
- А у меня один знаток вместо. "жемчужина" написал "джем-чужина", джем-то он хорошо знает!
Рудина, увидев вошедшую Серафиму Михайловну, обрадованно подбежала к ней. Усадив на диван, стала оживленно рассказывать:
- Дала я им тему: "Кем бы стал Ванька Жуков, если бы жил в Советской стране?"
- Ну и что же? - спросила Серафима Михайловна и одобрительно, словно говоря "хорошая ты моя выдумщица", посмотрела на Анну Васильевну.
- Ой, чего только не написали! Определили Ваньку и в ремесленное училище, и в суворовское, и в институт, и дедушка приехал к нему, а потом Ванька стал героем Отечественной войны…
- Это они напишут! - улыбнулась Серафима Михайловна. - А как дела идут с подарками для родителей? Вы, Анечка, имейте в виду, если надо что-нибудь раздобыть - картон или фанеру - мои пострелята вам притащат с превеликим удовольствием.
Неделю назад Анна Васильевна предложила ученикам седьмого класса "Б" сделать к празднику Октября подарки родителям.
Предложение встретили скептически:
- Да ну!
- Что же мы подарить можем?
- Это они нам должны дарить!
Учительница возмутилась:
- "Должны!" А почему не вы, пионеры, должны? Знаете, как бы это интересно получилось? Полная тайна! Приглашаем на вечер ваших родителей. И вдруг сюрпризы: кто рисунок им подарит, кто полочку сделает, стихотворение напишет. А потом и в других классах начнут…
Она сумела их увлечь.
- С подготовкой все в порядке. Ученики - молодцы, - с гордостью ответила Анна Васильевна. - А вот их учительница сплоховала. Боюсь я завтрашнего семинара!
Серафима Михайловна и Анна Васильевна учились в вечернем университете марксизма-ленинизма. Завтра предстояла первая беседа.
- А мы сегодня, в порядке подготовки, пойдем в Дом учителя на лекцию, хотите? - предложила Серафима Михайловна. Рудина согласилась, они решили встретиться вечером.
В это время учитель биологии подсел на диван к Сергею Ивановичу и стал рассказывать:
- Вчера Пронин футбольным мячом разбил в классе стекло.
Анна Васильевна прислушалась.
- Я возмутился, а Пронин мне в ответ: "Ну, что тут такого? Я заплачу!" Понимаете? Он заплатит! Сегодня я в этом классе в конце своего урока минутки три урвал - прочитал отрывок из пьесы Островского - купчина разгулялся, кричит: "Бей, круши, за все заплачу!" Что же вы думаете? - Дошло! Пронин встает и виновато говорит: "Я тогда вам ответил, как купец"…
- Хорошо, что вы рассказали об этом случае, - подошла Анна Васильевна. - Я тоже кое-что предприму, и не только в этом классе.
Она вспомнила давний разговор с отцом Пронина, после той встречи отец часто звонил ей по телефону и приходил в школу. "Надо попросить его, - подумала она, - провести беседу со всей дружиной… рассказать, как рабочие охраняют Социалистическую собственность".
* * *
Яков Яковлевич быстро, словно догоняя кого-то, вошел в учительскую. Остановившись у стола, он обвел всех загадочным, сияющим взглядом и, подняв руку ладонью вперед, произнес:
- Товарищи! Минуточку внимания!
В выражении лица завуча, его торжественно приподнятой руке, было что-то до того значительное, что заставило всех сразу умолкнуть.
- Товарищи, - повторил завуч, - рад сообщить вам… Академия педагогических наук утвердила для чтения работу Серафимы Михайловны… Зимой Серафиму Михайловну вызовут в Москву…
Все знали, что Бокова, вот уже третий год, пишет работу о воспитании чувства чести у школьников, многие учителя помогали ей, и сообщение завуча принято было с радостью.
Сразу зашумели, словно посылали их всех, окружили растерявшуюся Серафиму Михайловну, пожимали ей руки, обнимали и напутствовали:
- Серафима Михайловна, главное - не теряться!
- В добрый путь!
- Восемнадцатая школа в гору пошла!
- А я завидую, по-хорошему завидую!
- Серафима Михайловна, давайте еще разок обсудим на педсовете ваши тезисы!
Бокова, взволнованная, оглядывалась вокруг, отвечала на рукопожатия.
- Мы и там будем вместе… Я расскажу прежде всего о вашей работе…
Она раскраснелась и сразу помолодела.
Багаров протиснулся к ней поближе.
- Серафима Михайловна, дорогая, - умоляюще начал он, - зайдите там в сто десятую школу, у них, говорят, в химическом кабинете… Короче, я приготовлю вам вопросничек.
- Хорошо, зайду, - с готовностью согласилась Серафима Михайловна, нисколько не удивляясь просьбе. Багаров сам охотно выполнял такие поручения.
- А на Садовом кольце, около Каляевской, есть магазин наглядных пособий… - продолжал Багаров.
Бокова покорно приняла и это поручение.
- Серафима Михайловна, - осуждающе глядя на Багарова, сказал завуч, - я дам вам несколько интересных работ восьмиклассников на тему: "Как мы боремся за честь школы".
- Вот за это спасибо! - обрадованно воскликнула Бокова.
- А мы с комитетом комсомола подготовим вам фотоальбом о Герое Светове, покажете в Академии, - раздался голос Сергея Ивановича.
- Вы в Москве остановитесь у мамы… Обязательно! - требовала Анна Васильевна.
- Но, может быть, это неудобно? Я стесню ее…
- Неудобно? - с недоумением, поражаясь такому предположению, переспросила Рудина. - Да вы никогда не можете стеснить мою маму!
В дверь учительской просунулась голова Бориса Балашова:
- Сергей Иванович, вы меня вызывали? - разыгрывая заинтересованность, спросил Балашов.
Кремлев нахмурился. Извинившись перед Серафимой. Михайловной, он направился к Балашову, отвел его в сторону и тихим властным голосом стал за что-то отчитывать. Можно было разобрать только: "Долго ли это будет продолжаться?.. ответственность… самоуважение". Балашов побледнел. Наконец классный руководитель отпустил его.
К Сергею Ивановичу подошел завуч. Вопросительно посмотрел на Кремлева:
- Напутствовали?
- Надолго запомнит, - коротко бросил Кремлев.
- А вот и напрасно, коллега, вы его именно сейчас вызывали, - мягко сказал Яков Яковлевич, - Этими внушениями в перемену мы только взбудораживаем, выключаем виновника из очередного урока, да… и правду сказать… мешаем своим товарищам отдохнуть.
Сергей Иванович удивленно посмотрел на завуча: "Вот о чем не подумал"… И вдруг сделал для себя открытие: ни сам Яков Яковлевич, ни директор никогда не выговаривали учителям перед уроками. В этом был свой смысл.