- Это тебе, - кинул Мухину две утки Росхи.
- Хо-ро-шо! - засмеялся Киу и бросил Мухину в рюкзак еще одну - свою.
Рабочие, зацепив крюками куски моржатины, потащили мясо в склад, а охотники направились домой. Двух других моржей будут разделывать женщины, они тоже здесь на берегу, - довольные, смеются.
- Будем чай пить, - сказал Росхи, и все втроем пошли вверх по тропинке в одинокий домик старого охотника.
Небо затянулось как-то сразу, потемнело, пошел легкий пушистый снежок. Начинался шторм.
"Вот уж жена удивится", - думал Мухин, относя уток в коридор, в холодное место, пока старики возились с печью и льдом.
…Все так и было. Пурга за окном. Небрежно брошенные утки. Вздох удивления.
- От тебя всего можно ожидать… я знаю… - тихо сказала жена. - Я даже боюсь…
- Вот если б крокодила принес, - усмехнулся он.
- Крокодилов я не ем… не хочу…
- Ну и зря. Я пробовал. Крокодилье рагу в пальмовых листьях, пекут на костре… Еще когда ходил на Фиджи, с нашими гидрографами…
- Не надо, - умоляюще прошептала она и, тяжело неся свое тело, пошла на кухню.
- Я сам приготовлю, ладно? А ты пригласи Тею и Киу.
Веселый был ужин. Киу смешно рассказывал, а Тею переводила, как неуклюж был Мухин, стреляя в птиц и все мимо, как сам он прозевал лахтака, увлекшись моржом на льдине ("надо же, - думал Мухин, - а я-то и не заметил"), как можно было бы и второго моржа взять, да Росхи помешал, заторопил домой. Тут уж ничего не поделаешь, хороший Росхи наблюдатель погоды, а моржа возьмут в следующий раз, куда он денется, да и нельзя сразу брать много добычи.
Мы не берем больше, чем надо человеку, говорит Киу. Как и раньше. Море надо беречь. Если все возьмем, что оставим детям?
Она неожиданно засмеялась, и Киу тоже.
- Киу говорит, - перевела она, - вот скоро родишь сына, на кого он будет охотиться, если мы перевыполним план и всех зверей в море добудем?
Жена Мухина зарделась.
- Почему Киу решил, что сын? А вдруг дочь? - спросил Мухин.
- Если дочь, то из чего она торбаса шить будет? - ответила Тею. - Еду своему мужу готовить? Из консервов? Разве из консервов можно сделать вот это? - она показала на стол. - Разве будет так вкусно?
- И полезно… - уточнил Мухин.
- Да, - сказала Тею и принялась нарезать бабушкиным пекулем тонкие ломтики свежей мороженой оленины. - Ешьте, - сказала она жене Мухина. - Вам сейчас много сырого мяса надо кушать. Чтобы младенец был крепким.
- Жаль, сыну не стать полярным путешественником, как Великий Кнуд, - сказал Мухин. - На земле уже нет белых пятен. И собачьих упряжек к тому времени не будет. Как я счастлив, что застал наше время.
- Человек идет всю жизнь, - ответил по-эскимосски Киу. - Это самое большое путешествие.
"Да, да, - согласился про себя Мухин. - И в этом путешествии, как в полярном, он должен окружать себя только самым необходимым. Что оставит он в конце пути? Как люди узнают о нем?" И сам же себе ответил: дети и имя.
Чай перешли пить в комнату. Мухин остался на кухне готовить кофе для жены - она не пила чаю.
На столе вместе с чукотторговскими галетами появилось вино нового завоза, ароматный кофе, крепкий чай.
- Есть сюрприз - на любителя, - сказал Мухин и выставил три бутылки пива. - Из Магадана привезли, дефицит.
Киу засмеялся.
- Он говорит - "копченая вода", - перевела, смеясь, Тею. - Он пиво называет "копченой водой".
- Действительно, чай лучше, - заметил Мухин. Он от пива отвык. Давно не был в Магадане. Да и не хотел туда ехать. Не к кому.
"Надо быть там, где тебя ждут. У Великого Полярного Путешественника были слова: "…идите сюда и смотрите… к вам… вот… пришел один я… и зла не хочу". И люди, положив оружие на снег, шли к нему, странному, одинокому в снегах человеку. А потом долго не отпускали его, полюбив. И просили хоть когда-нибудь приходить к ним еще. Всегда для тебя отдельный снежный дом построим, обещали. Мы это умеем быстро. И песни для тебя петь будем, раз ты любишь наши песни. Песни - товарищи по одиночеству".
Тепла его сердца хватило на всех людей, кого он встретил в своем самом длинном полярном путешествии. И когда за его спиной остались восемнадцать тысяч арктических километров, в одном из стойбищ Берингова пролива он услышал рассказ о людях, решивших обойти землю. Совсем юными они отправились в путь, а завершили его глубокими стариками. "Свет велик, - сказали они. - И мы состарились в пути. Но нам не жаль ушедшей молодости. Мы прожили богатую жизнь и, пока достигли цели, набрались знаний и мудрости, чтобы передать будущим поколениям".
…чтобы передать будущим поколениям…
Что-то знакомое почудилось ему в этой легенде.
Может быть, он слыхал ее тогда, в гренландской юности? Откуда он знает ее, в каких далеких кладовых его памяти хранилась она?
Великий Полярный Путешественник вспоминал и не мог вспомнить. Понятно, почему. Ведь эту сказку он слышал от своей матери, когда еще только учился ходить.
День большого везения
В минувшую зиму у нас с Игорем был большой переход на собачьих упряжках с мыса Шмидта дальше на восток. Через много дней тяжелого пути мы заночевали в Нутепельмене, собак сменить нам не удалось, и утром, едва отдохнув, но хорошо на ночь покормив наших четвероногих товарищей по работе, двинулись к конечной точке маршрута - маяку Дженретлен, чтобы осмотрев его и оценив его возможности в будущей навигации, повернуть на юг к побережью Колючинской губы, где были наши балки - два передвижных домика лоцмейстерско-гидрографического отряда. Там надлежало оставить собак сторожу экспедиционного имущества (их заберут каюры с Нутепельмена), а самим, дождавшись вездеходов из бухты Провидения, возвращаться домой, в эту бухту.
За один перегон мы прошли Острова Серых Гусей (никакие это не острова, а длинные узкие песчаные отмели, насквозь продутые ветрами: даже зимой высокая сухая трава здесь обнажена и колышется от малейшего дуновения, будто это желтые взмутненные волны моря), прошли косу Беляка, и собаки радостно вынесли нас на крутой обрыв, почуяв ярангу. Их энергии прибавилось в предчувствии долгого отдыха, и, вконец обессиленная, упряжка остановилась у одинокой яранги, где когда-то было стойбище Тойгунен.
Удивительно, но никто нас не вышел встречать. Мы привязали нарту к выброшенному морем бревну и осторожно пошли к яранге. Зарычали черные лохматые псы хозяина, но никто так и не вышел. Псы обнюхали нас и замолчали.
Мы вошли в чоттагин, присели у потухшего костра.
Два черных пса вошли следом за нами. Откинулся полог, и выглянула старуха. Следом за ней показалась голова старика и тут же скрылась.
Мы поприветствовали хозяев, старуха не ответила, слушала молча, нашего чукотского языка было крайне недостаточно, чтобы растолковать ей о ночлеге, о кормежке для нашей упряжки, о том, чтобы взять взаймы хотя бы двух-трех псов взамен наших ослабевших.
Так же молча она вылезла из полога, собрала веток, разожгла костерок и повесила над ним закопченный чайник.
Мы поняли это как приглашение, как знак чукотского гостеприимства. Игорь остался, а я пошел к нарте и вскоре вернулся с рюкзаком, где были наши съестные припасы.
Мы с Игорем обратили внимание, что старик часто и натужно кашлял. Наверное, простудился. Наша аптечка была в том же рюкзаке, и, пока готовился чай, я достал необходимые таблетки, протянул старухе, показал в сторону полога, объяснил ей знаками, что старику их надо принять, показал сколько, налил горячего чая из термоса и протянул ей.
Она поняла, кивнула, забралась в полог, и мы слышали, как она объясняла своему мужу что-то по-чукотски.
После чая с сахаром и галетами (старуха присоединилась к нашей трапезе так же молча, подавая иногда в полог то кусочек сахару, то галету с маслом, то чай) мы принялись варить обед - суп из нерпы.
Чего-чего, а специй для чукотской кухни у нас было много, и старуха с удивлением вдыхала незнакомый запах нашего варева и внутренне удивлялась, как из обычной нерпы можно приготовить что-то с другим запахом.
Игорь налил ей чашку бульона, она с готовностью приняла чашку, вдохнула, попробовала, выпила и улыбнулась, впервые улыбнулась за эти два часа.
Мы налили ей еще, и она отнесла чашку старику. Вернула чашку пустой.
Ночевали мы в яранге, в спальных мешках, а утром наварили ведро нерпичьего супу со специями, оставили его хозяевам, старуха улыбалась и кивала головой.
Потом я рассортировал таблетки по пакетикам, на каждом пакетике нарисовал - где голову (от головной боли, значит), где шею и грудь (от кашля), трудности были с левомицетином и фталазолом. Тогда я на этих пакетиках изобразил веселого толстопузого человечка, схватившегося руками за живот. Отдавая каждый пакетик, показал знаками, что для чего. Она все приняла с молчаливой благодарностью, аккуратно спрятала таблетки в кожаный мешочек, мы простились и пошли к упряжке.
Старуха догнала нас и протянула большой сверток. В обрывке плаща из моржовых кишок был здоровый кусок оленины.
Мы поблагодарили, подняли собак и тронулись в путь. Игорь помахал ей на прощание, я тоже, она молча стояла у яранги и долго, смотрела нам вслед. Но мы шли не на северо-восток, а на юг. Нам было ясно, что на ослабевших собаках мы последний переход (хоть и небольшой, но ведь надо возвращаться) не одолеем, и тихо плелись к тем двум балкам, где будем ждать вездеходы. Решено было, что к маяку Дженретлен весной мы вернемся, времени будет достаточно, а сейчас торопись не торопись, а время ушло.
Все это было зимой. А сейчас раннее лето, море во льду, но шторм отогнал льды далеко на север. Это первый шторм, он нам на руку, на руку будущей навигации.
Всю ночь был шторм, и люди стояли на берегу. Игорь вышел из палатки и присоединился к ним. Он стал рядом и тоже смотрел на море, на первый шторм. Было что-то языческое в этой картине: высокие скалы, пенящееся море, гул ветра и шум разбивающихся волн, тонкий мечущийся дымок догорающего костра, молчаливые люди и красная полоска горизонта там, за морем.
Здесь, этой светлой полярной ночью, мне казалось, люди чувствовали свое родство с природой и стояли потрясенные красотой ночи, моря и ночного солнца на горизонте.
Я тоже стоял у палатки и смотрел на море.
Сюда к морю, к нашей стоянке, еще вчера подошли пастухи со своим стадом оленей. Летом животные будут выпасаться на побережье, тут меньше гнуса, постоянные ветры, нет жары - хорошо тут летом и оленям, и людям.
За зиму пастухи соскучились по морю, по ветру, пахнущему морской капустой, и сейчас они стояли у яранг и очарованно смотрели.
Долог путь тундровиков к морю, и мы несказанно рады встрече. Правда, им тут кочевать по берегу до первого снеговея, а нам завтра, если утихнет шторм, сворачиваться и идти на север в Берингов пролив и дальше в Ледовитый океан.
Место это называется Угол Иноземцевой, у нас тут маяк. Мы не знаем, почему этот мыс так назван.
Наша лоцмейстерско-гидрографическая партия разбита на две группы. Мы арендовали белоснежную красавицу шхуну "Полюс", первыми после зимы вышли в плавание и сейчас высаживаемся группами на берегу и на островах, вводим в строй световые и радиомаяки, и, когда вся работа будет закончена, наш участок Северного морского пути станет открыт для навигации и следом за нами потянутся суда с генгрузом - углем, техникой, сгущенкой, спиртом, банками-склянками, фруктами-продуктами.
Нас с Игорем высадили вчера, и "Полюс" ушел на другую сторону залива высаживать второй отряд, числом побольше, там вдвоем не управиться.
Игорь - начальник экспедиции, он так решил, и решил правильно. И сейчас тут на берегу он не чурался никакой черновой работы, хоть и начальником был, хоть и "оттащить-притащить" - это моя прямая забота, а его - радиодело, всякая-разная электроника, и я как глянул на проводочки, так и ахнул - тут сам черт ногу сломит.
Конура, где всю зиму хранились батареи к маяку и техническое оборудование, построена под мачтами радиоантенн, и свободной от ящиков площади пола там всего-то было не больше двух метров, и мы удивились, что этот уголок застелен оленьей шкурой. Тут же обнаружили огарок свечи, пачку чая, спички и кружку. Больше ничего не было. Но и этого достаточно, чтобы определить - сарайчиком зимой пользовались как избушкой каюры, охотники или просто проезжий люд.
Но нам хотелось, чтобы на нарте было двое - каюр и его молодая спутница. Им радостно в дороге, в солнечном морозном апреле, им счастливо. Но вот к вечеру их настигает пурга. В апреле пурги часты, они влажны и теплы.
Снег отовсюду - мокрый, липкий, собакам трудно идти. Но на пути возникает наш сарай-склад. Каюр решает переждать непогоду здесь. Он привязывает нарту, отпирает конурку, и вот уже шкура на полу, огарок свечи на ящике с батареями, примус гудит, чай кипит, тепло, и рад каюр, и рада его молодая спутница.
После трудной дороги, доброго чая, в тепле и затишье они гасят свечу, у них целая ночь, и они говорят нежные слова, говорят тихо-тихо, и им слышно, хотя пурга воет за дверью, шумит, неистовствует, собаки уже под снегом - спят под снегом, их занесло, и склад наш заносит, но путникам хорошо, хорошо им вдвоем, и мы рады, что в прошлом году, сколотили эту времянку - вот ведь как пригодилась людям!
Нас с Игорем устраивает только такая версия, на другую мы не согласны, и мы с надеждой ищем следы женщины - зеркальце, или губную помаду, или бусинку - что-нибудь, хотя прекрасно знаем, что никому из тундровых женщин не нужны помада, зеркальце, пудра или духи.
- Все было именно так! - твердо говорит Игорь, почти приказывая, как начальник, верить мне в это, и я вижу, что он боится, как бы наша легенда не растворилась в суете быта, не разбилась бы вдрызг, опустившись на простую реальную землю.
- Да, да, - отвечаю я, - а как же иначе? Именно так!
И он улыбается. Я тоже рад. Рад счастью тех двоих, рад, что рад Игорь, рад бушующему морю, и рад я пастухам, и рад, что хорошо идут работы, рад, что все здоровы, и рад завтрашнему солнцу, и рад, что мы уйдем в пролив, где вода под солнцем изумрудно-зеленая, и очень я рад, что нигде в Арктике нет такой глубокой зеленой воды.
Утро действительно было солнечным, но ветреным, и шторм утих лишь к полудню, когда в залив вошла наша белоснежная шхуна, и пастухи были ошеломлены такой красотой - белый двухмачтовик на черной воде и снежно-голубые сопки на горизонте.
Мы не стали дожидаться бота с судна, а вышли ему навстречу на "ледянке" - легкой двухвесельной дюралевой лодке. Лодка предназначена к маневрированию во льдах, в тихой воде, к высаживанию гидрографических десантов, когда неуклюжему боту труднее в узких разводьях среди льдин.
Но на большой волне верткая "ледянка" вела себя строптиво, взбрыкивала, металась, приходилось внимательно смотреть за волной, чтобы не перевернуться.
Мы дали ракету, нас заметили и следили до тех пор, пока мы не пристали к судну. Лебедкой с "Полюса" нас подняли на борт вместе с "ледянкой".
Пастухи на берегу разложили большой дымный костер - приглашали в гости, но "Полюс" снялся с якоря, и, мы пошли на север, в Берингов пролив, чтобы оттуда идти дальше в Ледовитый океан.
О каждом своем шаге мы докладывали в штаб ледовых операций, расположенный на одном из ледоколов, работающих в Восточно-Сибирском море. Ледокол шел навстречу с запада и застрял в тяжелых льдах.
Мы наконец обогнули Чукотский Нос, вышли в Чукотское море и через сутки были благополучно затерты льдами.
"С чем и поздравляю", - ехидно отстучал штабной радист по приказанию начальства.
Мы слегка дрейфовали вместе с ледяным полем, но через два дня налетел ветер, поле всторошилось, сломалось, показалось много воды, и мы, не мешкая, двинули назад на юг - в Берингов пролив, оттуда к берегам залива Святого Лаврентия отстояться в тихой бухте, походить по райцентру, людей посмотреть - себя показать.
Штаб согласился с таким маневром, но напомнил еще раз, что работы плановые, ответ держать придется перед Центром, хотя там и знают о сложнейшей ледовой обстановке на трассе.
Мы и не сомневались, что в Центре знают, если уж ледокол застрял. Знали через час.
Игорь бросил в папку очередное радио с ледокола.
- Что нового?
- При любых обстоятельствах рекомендуют в первую очередь ввести в строй маяк Дженретлен.
- Они же знают, что сейчас это невозможно…
- В том-то и дело… Ни ледоколу, ни нам до этого маяка не добраться. Хотя так хотелось бы проведать старика и старуху, помнишь, зимой мы у них гостевали?
- Конечно, помню. Как же! Вот они удивились бы. До яранга от маяка совсем немного, дошли бы на боте.
- На всякий случай надо что-нибудь взять из судовой аптечки и специй у кандея. Если старуха нас не помнит, то по обеду из нерпы сразу бы вспомнила.
- Ну, когда это еще будет! Зачем же все-таки штаб дает нам радио, хоть и знает, что все безнадежно? - демонстрировал я Игорю свою наивность.
Игорь засмеялся:
- Вообще-то, во-первых, безнадежных ситуаций почти не бывает… ну, а во-вторых, чтобы мобилизовывать… чтобы держать в напряжении… чтобы не терялся рабочий энтузиазм в дни вынужденного безделья.
- Не думаю, что там сидят психологи, - засомневался я.
- Я тоже этого не утверждаю, - сказал Игорь.
- Идем на берег, - предложил я, - там у меня друзья-приятели, давно не видел.
У крыльца маленького домика-аэровокзала лежали две лодки "Крым" и "Прогресс", нагруженные полевым скарбом, из спальных мешков выглядывали лохматые головы.
- Спим, касатики? - спросил Игорь. - Осваиваем Север?!
- Как же! Тут освоишь, - дружелюбно буркнул бородач, очевидно старший.
- А что так?
- Да авиация… садитесь, - радушно пригласил бородач.
Теперь было видно, что он действительно начальник. Кто-то из его подчиненных бросил нам два туго свернутых спальных мешка - чтобы не сидеть на сырой земле.
- Денек-то люкс, хоть купайся, - заметил Игорь.
- Пока своих геологов не вывезем, не надейтесь, говорят нам вертолетчики, ждите, мол, - продолжал начальник.
- Так вы не местные? - спросил я рабочего.
- Магаданские…
- Ничего не поделаешь, - развел руками Игорь, - они правы.
- Тут все правы, - не согласился начальник.
Я понял, что и начальник по-своему прав. Кому охота терять такие прекрасные деньки? Мы простились с ребятами и пошли к вертолетчикам.
После ахов и охов (я встретил знакомого командира экипажа Глеба) начали о деле.
- Есть идея, Глеб.
- Какая?
- Интересная. Ты берешь нас двоих и радиста и сбрасываешь на Дженретлен при попутном рейсе. Надо ввести радиомаяк. Надежда только на вас - с моря все блокировано льдом.
- Видел…
- Тем более. Ну и что ты думаешь?
- Думаю, что ничего у вас не выйдет.
Я оторопел. Нарушены все законы северного товарищества: старый приятель отказывает в просьбе.
- Сейчас вертолет принадлежит здешней геологической экспедиции. Значит, и мной, и вертолетом распоряжаются геологи. У них заявки на все рейсы на всю неделю, - неторопливо объяснял Глеб.
- Что же делать?