А если Кен не приедет, дождусь жены и сам к нему поеду…
В дни молодости Миронова, где-то два с лишним десятилетия назад (боже, как быстро летит время!), эта узкая многокилометровая заснеженная коса сияла первозданной белизной до самой середины июня.
Весной над ней пролетали птицы, и белые канадские гуси обязательно отдыхали тут перед последним броском на остров Врангеля.
Поздним летом на косу вылезали моржи, грелись на солнышке, нестерпимый запах стоял вокруг, рев и хрюканье, но чаще все-таки была тишина: моржи больше спали, нежились на солнце.
Осенью и ближе к зиме коса превращалась в медвежью столовую. Медведи подкочевывали сюда с первыми льдами, на косе валялись во множестве мертвые моржи: для старых, больных и просто задавленных в толкотне и свалке коса была последним прибежищем. Пищи для белых медведей было в избытке.
По следам медведей шли песцы, довольствуясь остатками медвежьей трапезы.
Согласие в природе не нарушалось.
Но по следам песцов шел человек. Охотники ставили капканы иногда на косе, иногда вынося привады во льды океана - добыча была богатой.
Добыча Миронова не интересовала. Но охотничий сезон ставил перед Мироновым трудноразрешимые проблемы. Ему, молодому начальнику геологической партии, необходимо подобрать место для весновки, место выброски, где небольшой отряд должен соорудить стационарные палатки, устроить базу. Это место должно быть идеальным во всех отношениях: и чтобы отсюда удобно было вязать сеть маршрутов, и чтобы река была рядом, и чтобы в реке рыба водилась, и чтобы место это при половодье не заливалось, и чтобы выход к океану был покороче - можно при случае взять у чукчей вельбот, да и грузы морем доставлять легче.
Это сейчас с заброской легко: заказал вертолет - и ты вертолет получишь. А тогда на весь район одна "аннушка" и один "канаельхын" "бычок", как чукчи называют вертолет.
У "аннушки" в районе забот полон рот: то санрейс, то отел начался - надо оленеводов необходимым обеспечить, то еще что-нибудь непредвиденное. Да и не всегда "аннушка" сядет там, где необходимо геологу. А на единственный вертолет тоже очередь не меньше.
Одна надежда - собачья упряжка. Но где их взять, если поселковые каюры занаряжены в тундру к оленеводам, а охотники заняты своим делом и не бросят участок, пока сезон не кончится, а он длится аж до середины апреля.
Вот в такое тяжелое время и свела судьба Миронова и Кеннакука. На знаменитой Иультинской трассе. Длина ее невелика - всего двести семь километров, но иногда зимой на эти километры уходила неделя. И тогда в пути была колонна автомашин, замыкал которую геологический автофургон. Из трубы вился дымок: фургон отапливался, ребята на короткий путь не рассчитывали.
Миронов сидел с водителем. Машина плелась потихоньку, впереди основная колонна пробивала дорогу.
Почти половина пути была уже пройдена, когда на дороге Миронов увидел человека. Сначала он подумал, что это идет к ним шофер одной из забуксовавших машин, но в свете фар различил на встречном меховую одежду, какой никто из местных шоферов не носил.
"Пастух, наверное, - подумал Миронов. - Где-то, видать, тут бригада кочует…"
- Мэй, этти! - поздоровался Миронов.
- Привет… - ответил незнакомец.
- Куда?
- В Иультин…
- Ого! - присвистнул Миронов… - Без малого сотня кэмэ! Пешком! Очумел, что ли? Пурга ведь!
- Да я не замерзну… И пурга скоро кончится… Все равно кто-нибудь бы встретился, - весело сказал незнакомец.
Во время разговора Миронов внимательно рассматривал его. Он был, пожалуй, чуть старше его, - впрочем, у северных людей очень трудно определить возраст.
"Чукча или эскимос?" - гадал Миронов и не мог определить.
- Давно идешь?
- Нет… часа два…
- Подожди… - Миронов вытащил термос. Отвинтил, налил в крышечку. - Пей!
- Чай? - удивился путник.
- Ага! - засмеялся Миронов. - С коньяком и смородиной. Вкусно.
- Ни-че-во-о!
- Садись к ребятам в фургон, там печка, - сказал Миронов и сам забарабанил в дверцу.
- Принимай гостя! - крикнул он в темноту и помог Кеннакуку забраться.
В дорожном шоферском профилактории, где остановились на ночевку, наскоро поужинали, получили маленькую комнатку. После трудной дороги всем хотелось спать, а тут тепло и уютно, узкие железные кровати аккуратно застелены солдатскими одеялами и белоснежными простынями.
Ребята рухнули в постели, и тут только Миронов обратил внимание, что свободной осталась одна койка - для него, а дорожный попутчик вообще куда-то пропал.
Нашел его Миронов в коридоре. Он не сняв своих мехов, сидел на полу, в углу, и, казалось, дремал.
- Товарищ, - толкнул его Миронов, - вставай.
Тот послушно встал.
- Пошли.
У окошка диспетчерши (она была и хозяйкой гостиницы) они простояли долго. На стук Миронова никто не откликался. Наконец окошечко отворилось и показалось заспанное лицо.
- Что такое? - спросила женщина. - Новенькие? А-а, - узнала она, - геологи…
- С нами пассажир… нужно еще одно место, - показал Миронов на Кеннакука.
- Мест нет, - сказала она, увидев человека в кухлянке. - Да не волнуйтесь, они привычные…
- Как это привычные! - взорвался Миронов. - "Мест нет", - передразнил он. - На краю света, а совсем как на материке - "мест нет!"
- Ну нет… - вздохнула она. - А вдруг еще машины подойдут?
- Значит, есть?
Она молчала.
- Пожалуйста, раскладушку - и в нашу комнату.
На раскладушку Миронов постелил спальный мешок, сверху простыни, раскатал одеяло и стал не торопясь устраиваться.
- Ложись сюда, - показал на койку. - Тебе еще ой-ой сколько топать, выспись хоть по-человечески.
Кеннакук не возражал. Его коричневое продубленное лицо было непроницаемым.
- Э-эх, хорошо-то как! - вздохнул Миронов. - Спим до победного конца.
Пурга действительно улеглась. Остаток пути прошли за день. В Иультине Миронов спросил Кеннакука:
- А теперь куда?
- Мне в другой поселок, на север. Должна за мной прийти упряжка.
- Там, где Коса Двух Пилотов?
- Да. Оттуда.
- Мы из этого поселка будем выбрасываться в поле, - обрадовался Миронов. - Весной…
- Скоро, - улыбнулся Кеннакук.
На улице были декабрь и непроглядная темень полярной ночи.
Но весна все-таки наступала. Миронов вышел из столовой поселка, присел на крылечко, закурил, щурясь от яркого солнца и снежной белизны. Вдали в океане голубели торосы, весело, по-новогоднему сверкали снежинки на антеннах полярной станции, неподалеку резвились щенки, и даже движок возле бани тарахтел не уныло, а весело. С визгом высыпала из школы ребятня… Всюду весна, у всех хорошее настроение. Даже у Миронова, хотя он и думает: "Кому весна, кому весновка…"
- Здравствуй, начальник… - услышал он знакомый голос.
Миронов с интересом оглядел подошедшего, привстал:
- Ке… Кен… - пытался он вспомнить.
- Конечно, Кен! - обрадовался тот. - Здравствуй!
- Здравствуй, друг, здравствуй! Вот не ожидал! Надо же где встретились!
- Так мы же зимой договорились!
- Не помню. Все равно здорово!
После, в маленькой поселковой гостинице, когда попивали чай на коньяке и смородине ("фирменный" напиток Миронова), он поведал Кену о проблемах с транспортом, в данном случае с упряжкой.
- Это мы решим, - твердо пообещал Кен.
- Тогда я в магазин, - засмеялся Миронов.
- Пойдем вместе. А оттуда ужинать ко мне домой. У меня такая еда, что ты и не пробовал.
Домик, в котором жил Кеннакук, состоял из двух небольших комнат, просторной кухни, большой кладовки, склада для угля и пристройки для льда.
Встретили их высокий старик, очень древний (так показалось Миронову), и бабушка, круглолицая, со смешливыми глазами.
- Это мой дядя Агыга, - сказал Кеннакук, - а это бабушка Кайо, моя тетя, самая веселая на побережье.
- Ай! - махнула на него Кайо (она понимала по-русски) и засмеялась.
Стол соорудили быстро. Миронов впервые пробовал сырую нерпичью печень, строганину из чира, жареный озерный голец ему понравился меньше. Потом печень пожарили - для гостя. Завершал трапезу олений бульон. Мясо и ребрышки были выложены отдельно. Чай предложили Миронову заваривать самому, тут понимали: на Чукотке у каждого обязательно свой рецепт заварки и обязательно самый лучший. И гость в доме - всегда хозяин, пожалуйста, заваривай.
Старики пили мало, как-то незаметно встали из-за стола и уединились в другой комнате. Вскоре оттуда донеслось негромкое пение, скорее речитатив.
- Вспоминают… - объяснил Кен. - О прошлой жизни. Про гостей разговаривают. Об охоте и дороге тоже. У нас песни называют "товарищи по одиночеству". Когда один, песня всегда помогает. А вдвоем песней можно разговаривать. Каждый свое сочиняет. Это как танец. Ты когда-нибудь увидишь танец. Надо праздник дождаться.
Кен проводил Миронова до гостиницы.
- Когда тебе удобней выезжать? - спросил он, прощаясь. - Тебя повезет Агыга. Я уже договорился. Я буду проверять его охотничий участок, я помогаю ему: ему трудно охотиться. А поехать он согласен. Он отличный каюр, ты не смотри, что дядя старый. У него собаки тут самые лучшие. Увидишь сам.
"Когда же он успел? - недоумевал Миронов. - Все время были вместе, и об этом речи не велось".
- Ну спасибо, Кен! Я расскажу, куда надо ехать. Утром загляну и договоримся.
- Только пораньше, - предупредил Кен. - Мы все очень рано встаем.
"Есть необъяснимое очарование в езде на собачьих упряжках. Я счастлив, что захватил это время", - говорил Амундсен. Миронов может сказать то же. Каюр Агыга тогда помог ему начать отсчет первым километрам. Сейчас, по прошествии стольких лет, на тундровом спидометре Миронова этих километров не одна тысяча.
С грустью и теплотой вспоминает Миронов то время. Сейчас он не смог бы проделать на нартах путь в несколько сот километров. И не потому, что не хочет или отвага поубавилось, а просто здоровье не то, да и собак сейчас найти не так-то просто. Отвыкли люди от упряжек, вездеходы избороздили тундру, стала она морщинистой, как лицо Кеннакука. Но до сих пор просыпается Миронов с легким сердцем, с тихой радостью, с верой в удачу наступающего дня, если ему кажется, что видел ночью белую тундру и солнце над ней, и тысячи солнц, отраженных в каждой снежинке, в каждом кристаллике льда, и слышал скрип полозьев, и улавливал запах тундры, запах весны, и, наверное, какая-то мелодия тех лет - далеких, лучших лет его жизни, - слышалась ему ночью, только он не помнит, какая, но знает: хорошо ему было, как хорошо сейчас, когда он все вспоминает…
…Провожали их Кайо и Кен. На дорогу Кайо вынесла что-то завернутое в тряпицу. Агыга кивнул, положил сверток в мешок. Потом Миронов узнает, что это прэрэм - костный мозг оленя с толченым мясом, самая калорийная пища, незаменимая в долгих переходах. Каюры всегда берут ее с собой.
Для собак захватили целую нерпу. Агыга объяснил, что об остальном не надо заботиться, по пути будут избушки, там есть запасы - людям хватит. Миронову оставалось только доверять каюру, он теперь полностью подпадал под его власть, хотя каюр формально подчинялся Миронову.
"Десять дней примерно, не так уж и много…" - прикидывал Миронов.
Шли чаще ночью, когда подмораживало. Днем отсыпались на солнышке, выбрав хорошую проталину, разбивали палатку. Иногда валились усталые рядом с палаткой, в меходежде было тепло.
Агыга надел двум собакам чулочки - они порезали лапы о лед, чулочков у него было припасено достаточно. Миронов старательно изучал все детали каюрского быта: и как Агыга разговаривает с собаками, и какой выбирает снег, и как псов кормит, и когда дает им передышку, и когда сам отдыхает, и как укладывает на нарте груз, и как строит взаимоотношения с пассажиром. Есть чему научиться в такой дороге, есть чему. Многое придется постичь Миронову, чтобы потом уже не забывать никогда.
Долгая дорога, ночевки в снегу, хорошо выполненная обоими работа сдружили каюра и пассажира. И, когда уже вернулись в поселок, вместо подарка отдал Миронов старику все банки-склянки-консервы, что были в рюкзаке (вот ведь как хорошо дорогу рассчитали, - даже вернулись с продуктами и полным НЗ!), и весь остаток спирта, что хранился у него в гостинице, а было там литра два.
Кену он выложил две нейлоновые рубашки, заграничные - они тогда входили в моду…
- Бери. Когда я еще в центре буду? А мне пришлют, бери!
Кен взял и принес Миронову нерпичьи торбаса и нерпичьи штаны.
- Непромокаемые, - сказал он. - В твоей работе очень пригодятся. Залезай в воду, стой - и ничего. Сухо, тепло, как в постели.
- Ну спасибо, Кен! Вот это я понимаю! А легкие-то! Да в них бегать в маршруте, как олень, буду!
- Да, - смеясь, согласился Кен. Он был рад, что его подарок пришелся геологу по душе.
- Да, пока не забыл, - засуетился Миронов. - Давай я дяде расписку напишу!
Он достал из планшета полевую книжку, вырвал две странички, сел писать.
В те годы листок, вырванный из блокнота и подписанный пассажиром упряжки, являлся для бухгалтерии неопровержимым финансовым документом. (Расписка. Я, имярек, арендовал упряжку и совершил проезд по маршруту такому-то общей протяженностью столько-то кэмэ с каюром таким-то. Число, подпись.)
Это сейчас, если надо выбить транспорт у другой, неподведомственной, организации, приходится запастись справками, печатями, доверенностями и прочее и прочее. А тогда бухгалтерия смотрела на километраж, производила несложные расчеты, платила каюру покилометражно, а счет выставляла той организации, представителя которой каюр вез.
Миронов увеличил в полтора раза пройденный километраж - заплатят Агыге хорошо: как еще можно отблагодарить каюра? Все, что было у Миронова свое, он отдал.
- Вот и все. - Миронов передал бумагу Кену. - А я в ночь на вездеходе полярной станции укатываю в райцентр. Самолетов еще долго не будет, надо торопиться. Спасибо тебе, спасибо дяде передай, хороший он старик.
- До встречи, - сказал Кен. - Если с Чукотки не уедешь, обязательно встретимся.
- Да мне только в этом, в вашем районе работать, почитай, три года до отпуска! Надоедим еще друг другу! - засмеялся Миронов.
Встречались они потом не раз. То Кеннакук по своим делам приедет в райцентр, то Миронов окажется на побережье. Один раз даже ходили вместе на медведя, тогда он не был запрещен к отстрелу. Миронов уже и не останавливался в гостинице, а, приезжая, заходил к Кену, швырял в угол спальный мешок; Кен мешок вышвыривал на кухню и стелил шкуры. На медвежьей шкуре да под пыжиковым одеялом - разве с мешком сравнить!
Очередной весной понадобилось ехать Миронову, нашел ему Кен другого каюра. Агыга вот уж больше месяца не поднимается: совсем заболел, и врачи ничего сделать не могли и в район не отправляли. Говорят, нетранспортабельный.
Вернулся Миронов через неделю, когда Агыги уже не было в живых. Посидели тихо с Кеном, вспомнили старика. Бабушка Кайо пропадала в соседнем доме, она теперь больше жила у соседей: там сверстницы - две старухи вдовые.
Миронов расположился на полу, на шкурах. Закурил. Рядом с ним присел Кеннакук. Перенес со стола стаканы. Сходил за чаем.
- Вот… - неопределенно сказал Кен. И они помолчали.
- Как он умирал? - спросил Миронов.
- Он тебя хорошо вспоминал, - ответил Кен. - Говорил, чтоб я тебе помогал. И еще распорядился, устное завещание…
- Какое завещание?
- Вэрэтгырын… - тихо сказал Кеннакук. - Старый обычай. Добровольной смерти. Уходящий к верхним людям старик просит самого любимого из рода - сына или племянника - ускорить его уход. Он поручает. Это приказ.
- И ты выполнил?! - привстал Миронов.
- Нельзя ослушаться воли уходящего в небо. Дядя - последний старик в нашем роду… Больше никто не будет выполнять этот обычай, нет в нашем роду стариков… все там, наверху…
Миронов сидел, обхватив колени, и отрешенно глядел в пол.
- Выходит, еще сохранился обычай?
- Где-нибудь, далеко в тундре, если есть древние старики, могут выполнить…
- Дядя ведь был безнадежен, да? - спросил Миронов, пытаясь в душе оправдать Кена. - Врачи ничего не могли, дядя знал об этом?
- Знал…
- А сколько лет ему было?
- В будущем году исполнилось бы восемьдесят.
- Шаман приходил?
- Нет… Дядя сам был немного шаман… умел немного… Сейчас в поселке шаманов нет… может быть, в тундре, не знаю… Но камланья у нас я не видел…
Миронов заметил на полу в углу черный камень, машинально взял его и принялся рассматривать… Положил на место, не найдя в образце ничего интересного.
- Тунг елькутак… - сказал Кеннакук.
- Что? - встрепенулся Миронов.
- Камень Агыги… это наш семейный охранитель… бог по-вашему…
Миронов издали, по-новому, уже боясь взять его в руки, стал рассматривать камень.
- Ты никому больше не рассказывай… - тихо сказал Миронов. - Могут быть неприятности…
- Я не виноват… так было надо…
- Я понимаю, - сказал Миронов, хотя чувствовал себя абсолютно растерянным.
Спустя две недели после этого разговора, уже в райцентре, Миронова вызвал следователь и спросил, не знает ли он каких-нибудь обстоятельств смерти Агыги.
- Нет, - ответил Миронов, у которого внутри все похолодело. И спросил, почему именно к нему обращаются с таким вопросом.
- Это скорее не вопрос, - ответил следователь, - а желание навести кое-какие справки; ведь вы - друг дома, останавливаетесь там, когда приезжаете, знаете всех родственников и знакомых. Вот мы и решили обратиться к вам за помощью. Возможно, вам что-либо известно.
- А чем вызван ваш… как бы это… профессиональный интерес? Есть какие-то подозрения? - Миронов уже успокоился.
- Нам известно, что выполнен ритуал добровольной смерти. Откуда? Ну, как бы вам сказать… утечка информации… самым невероятным образом… экспертиза ничего не дала: очень уж ветх был старик, и всюду или аномалии, или просто больные органы. Ну, это уже неинтересно, это специфика медицины, если надо, поговорите с моим коллегой - медиком.
- Нет, не хочу… нет, - заторопился Миронов.
- Мы проводили работу очень деликатно, - говорил следователь, - и, чтобы собирать жителей всего поселка, вести с ними контрпропагандистские беседы о вредности предрассудков, нам надо знать в точности все про этот случай. А мы знаем все приблизительно, все на грани версии.
- Я понял, - сказал Миронов. - К сожалению, я ничего об этом не знаю.
Миронов был последним, кто "проходил по делу" об Агыге. Дело закрыли. Но каким-то образом Кеннакук узнал об этом разговоре Миронова со следователем и узнал, что Миронов ничего не сказал.
Обо всем этом вспоминал Миронов, когда шел в ясли за Малышом, и недоумевал, почему же так долго к нему в Магадан не едет толстый добродушный Кен. А потом они все это, в который раз за долгие десятилетия дружбы, вспоминали вместе ночью, на кухне, за чаем и вином. Вернувшись из яслей, Артур Миронов с удивлением обнаружил Кена, мирно попивающего чай.
- Я звоню, звоню, никто не отвечает, - вместо приветствия говорил Кен, спеша навстречу Миронову. - Толкнул дверь, а она открыта. Я и зашел.