Она не спеша встает, поправляя платье, приветливо улыбается мне и кладет тонкую руку на плечо капитана. Она выше его на целую голову. Смешно подпрыгивая на поворотах, он проворно кружит Леру. Что-то говорит ей, сверкая зубами. Она качает головой. Он опять что-то говорит. Она улыбается. И наконец хохочет. Потом они исчезают за танцующими. Мне сразу становится грустно. "И почему я сам не пошел с ней", - думаю, глядя на ребят, подпирающих стенки. - Ведь научился же! Специально для нее…
Наконец танец кончается. Капитан подводит Леру, кланяется, коснувшись ладонью своей груди.
- Не скучали? - спрашивает Лера, заглядывая мне в глаза… И, не дожидаясь ответа, смеется: - Все-таки чудной этот ваш доктор. Сделал мне предложение, шутя, конечно.
А мне от этого ее сообщения вдруг становится страшно. Ведь в каждой шутке есть доля правды.
Со второго этажа доносятся взрывы хохота. Там у нас Мотыль трясет стариной, проводя, как когда-то в доме отдыха, где работал культурником, аттракционы.
- Хотите попытать счастье? - спрашиваю Леру. Мне хочется увести ее отсюда, хотя бы на время. - Можно выиграть…
- Мне не везет на это. Лучше еще побродим, - предлагает она. - Вы ведь не все показали.
Страница двадцать третья
Мы идем с Лерой на стадион. Сейчас там у нас каток. К моему неожиданному счастью, вокруг ни единой души. Смеркается. Ветер гоняет по темному льду поземку. Покачивается фонарь на столбе, бросая на снег желтые пятна света.
- Что за качели? - спрашивает Лера, решительно подходя к лопингу.
- Для тренировки летчиков.
- Можно попробовать?
Она уверенно встает на площадку и берется за поручни. Привязываю ее ремнями.
- Качните, - просит она.
Толкаю ее - и раз, и два… А дальше она сама начинает раскачиваться. И с каждым взмахом все выше. Видны ее стройные ноги. Сквозь капрон просвечивают острые колени.
- Все. Хватит. Скорее остановите! - кричит она.
Бросаюсь к лопингу и ловлю чуть присевшую на площадке Леру. Наконец удается ее поймать, обхватив руками за талию.
- Вам плохо, Лера?
- Теперь хорошо.
Я не выпускаю ее из объятий. Мне тоже хорошо.
- Отвяжите, - просит она тихо.
Я не тороплюсь выполнить ее просьбу. Как будто и не слышу.
- Очень прошу, - еще тише говорит она.
- Лера, - зачарованно произношу я ее имя.
- Что, Витя?
На губах у нее тихая улыбка. Я отвязываю ремни на ногах и на руках. Она опускается на платформу, и я сажусь рядом. Мы чуть покачиваемся.
- Ну что же вы? - спрашивает Лера, повернувшись ко мне. Глаза у нее закрыты. На пушистых ресницах поблескивает иней.
И я торопливо целую ее.
- Еще, - просит она.
Оглядываюсь по сторонам. Поблизости по-прежнему никого. И тогда уж целую от души. Она встает с допинга.
- Пойдемте. Скоро, наверно, наши будут собираться домой.
- Как не хочется, - говорю я. - Вы даже представить не можете.
- Могу, - говорит она и вздыхает.
Около дверей клуба толпится народ. Танцы кончились. Гости садятся в автобусы. Мотыль посылает всем воздушные поцелуи.
- Я приеду, как только получу увольнительную, - говорю Лере.
- Когда? - нетерпеливо спрашивает она.
Если бы мне это было известно! Автобус трогается. Девчата запевают не очень веселую песню про старый клен, который стучит в стекло, про снегопад, который прошел, про сияющий безоблачный небосвод и про гармониста, которого кто-то любит… Следом за первым отправляются и другие автобусы.
Через несколько минут ворота контрольно-пропускного пункта наглухо закрываются. В нашем городке становится тихо. Переполненный всем тем, что я только что пережил в этот необыкновенный вечер, отправляюсь в казарму. В самом деле: когда еще мне теперь удастся встретиться с Лерой?
Когда гасли огни
А Стахов так и не увидел Беллу. Да и не мог увидеть. Она не приезжала с участниками фабричной художественной самодеятельности в военный гарнизон. Он очень огорчился. Даже на концерт не пошел. Сразу же после ужина лег спать, так как сон считал панацеей от всех зол. Но на этот раз и сон не приходил к нему. Поворочавшись с час в кровати, выкурив одну за другой две сигареты, он понял, что заснуть ему не удастся. Встал, оделся и решил ехать в город. Он не знал еще, пойдет ли к Белле домой, но что-то неудержимо тянуло его туда.
Ноги сами привели Стахова на улицу, где жила Белла. А вот и дом ее с узкими, как в монастыре, окнами. К подоконнику одного из них, Стахов без труда нашел это окно, прилепилась знакомая кормушка для птиц. Она была занесена снегом и выглядела сиротливо, одиноко. Света в окне не было. Но Юрий, точно не веря себе, поднялся на второй этаж, считая в темноте ступеньки. Руки нащупали на дверях висячий замок.
Больше часа Стахов ходил по улице около дома с надеждой встретить Беллу. Но безрезультатно. Если бы он знал, где работает ее отец, то, наверно, пошел бы к нему, чтобы выяснить все о ней.
Он давно уже не чувствовал ног от холода, но не обращал на это внимания. И только когда стали гаснуть огни в окнах домов, Стахов оставил надежду, побрел сам не зная куда.
"Брось, забудь, Юрка, ее. На твоем пути еще встретится столько девочек, не чета этой маленькой маме", - говорил он и скрипел зубами, заставляя себя думать о чем-нибудь другом. И вроде бы как-то само собой получилось, что он оказался возле Зининого дома. Стахов однажды заскочил к ней вместе с Мешковым после футбольного матча, неожиданно окончившегося дождем. Это было, когда она еще работала в летной столовой; он даже заигрывал с ней, как, впрочем, это делали и другие холостяки. Она держалась со всеми просто, непринужденно, могла и по рукам дать, если они позволяли лишнее, но при этом не злилась, не разыгрывала из себя недотрогу.
Впрочем, к холостякам она благоволила. Оказывала им маленькие знаки внимания. Бывало, Стахов или Мешков только подумают что-то попросить, а она уже несет из кухни все, что их душе угодно.
Зина тепло приняла молодых летчиков у себя дома, просушила горячим утюгом их рубашки, а чтобы не простудились, достала из шкафчика "сосудорасширяющее". Они славно тогда провели вечерок. Слушали пластинки, разучивали сиртаки - самый популярный в то время танец в Европе. Зина исполнила под гитару несколько арий из оперетт.
Почему Стахов вдруг решил увидеть Зину, он бы, наверно, и сам не мог объяснить толком. Может быть, потому, что человек не может в подобном состоянии долго находиться один. Ему нужны собеседники. Иногда даже не важно - кто. Лишь бы кто-то был рядом, умел слушать, поддакивать. Лишь бы помог развеять кручину. А Зина как раз такой и казалась Стахову. Она была без затей, смотрела на все просто, любила похохотать… Но Зины дома тоже не оказалось.
- В кино убежала, доподлинно, на последний сеанс. "Легкую жизнь" показывают, - сказала словоохотливая соседка Стахову. - Чувствительная, скажу вам, картина.
"Легкая жизнь" шла в "Прогрессе" - это Стахов знал. Посмотрел на часы, подумал и решил встретить Зину.
- Поздно гуляем, - усмехнулась Зина, здороваясь с Юрием за руку. - Откуда и куда?
Но и ты тоже где-то подзадержалась, - сказал Стахов, уходя от ответа. Ему не хотелось так, прямо с ходу, говорить, что поджидает ее здесь возле театра вот уже четверть часа.
- Я из кино.
- Веселая штучка?
- Не так чтоб уж очень. Время скоротать можно.
- А почему не у нас на вечере? Капитан Саникидзе грозился убить всех концертом. Ты же была в самодеятельности. И на репетиции ходила.
- Была, да сплыла. - Она усмехнулась, чуть искривив полные, ярко накрашенные губы.
- Ну это ты напрасно, девонька. Такой бархатный голос не часто можно услышать. Это уж точно.
Зина поморщилась.
- Хоть бы ты оставил свои комплименты. Господи, ну почему все мужчины врут?
Стахов внимательно посмотрел на Зину. Белое лицо девушки в ночном сумраке казалось немного осунувшимся. В зеленоватых глазах с подрисованными хвостиками притаились напряжение и растерянность. Нет, не такой хотел он видеть ее сейчас. И вдруг задал себе вопрос: что я знаю о ней?
Ему даже было неизвестно, почему Зина ушла из столовой, где к ней все хорошо относились и с ласковой насмешкой называли Зи-Зи, почему потом снова появилась в гарнизоне и стала работать в высотном корпусе. Они стояли в свете фонаря, а их тени лежали на асфальте. Она проследила за его взглядом и улыбнулась:
- Смотри, ты на целую голову выше меня. - Зина чуть приблизилась, и ее тень слилась с тенью Стахова. Он почувствовал тепло ее дыхания, запах волос.
- Ты, кажется, живешь одна? - спросил он неожиданно для самого себя.
- Кажется.
Она быстро взглянула на него.
- Может, пригласишь…
Такси подбросило их к самому Зининому дому - темному флигелю во дворе. Когда красные огоньки такси скрылись под аркой, Зина усмехнулась каким-то своим мыслям, приподнялась на носки, торопливо, чмокнула Стахова куда-то в нос и, сказав: "Подожди здесь", скрылась в дверях дома.
Было ли все это такой уж неожиданностью для Стахова? Пожалуй, нет. Он знал, что нравится женщинам. И ему это было, в общем-то, приятно. "Не о таких ли девушках рассказывали ребята, хвастаясь своими победами?" - подумал Юрий. Ему хотелось все испытать в жизни. Так, во всяком случае, он думал, когда начал ухаживать за Беллой. И Белла казалась ему тогда тоже подходящим для этого человеком. А к чему это привело?
Вот и опять он вспомнил Беллу. Наедине с собой он ни о чем другом не мог думать. Словно несговорчивый стрелочник, поселившийся в его голове, то и дело переводил стрелки мыслей на Беллу. Стахов просто не узнавал себя.
"Что же я наделал? - подумал Стахов, увидев, как зажегся свет в одном из окон, и тень Зины на занавеске. Закинув округлые руки, девушка вытащила шпильки. Тяжелые волнистые волосы упали на плечи.
Она стала собирать их в пучок. Стахов вспомнил, как однажды в клубе отпустил Зине шутливый комплимент, сказав, что лошадиный хвостик ей очень к лицу. И вот теперь она, как видно, тоже вспомнила об этом. В душе Стахова родилось чувство протеста.
Тень мелькнула в окне, и через минуту Стахов услышал стук каблуков по каменному полу вестибюля.
"Уйти. Надо немедленно уйти". Стахов рванулся с места и юркнул за выступ сарая, что стоял в пяти шагах от крыльца, прижался к стене.
Зина выглянула из подъезда.
- Юрик, - тихо позвала она, оглядываясь. Стахов старался не дышать.
- Юра, - повторила она чуть громче и с оттенком плохо скрытого раздражения в голосе. Ей, видимо, казалось, что Стахов не вовремя затеял эту нелепую игру в прятки.
Юрий не отвечал. "Неужели она заметит меня? - подумал он, и сердце в эту минуту билось у него резкими тревожными ударами. - Только бы не заметила. Только бы не пускаться в дурацкие объяснения".
- Юра, - еще раз уже как-то неуверенно позвала Зина. - Ну куда ты запропастился. Господи!
Она постояла с минуту, прислушиваясь, переступила с ноги на ногу, прижимая к груди разметавшиеся волосы, и снова позвала, на этот раз уже почти в полный голос. Она точно хотела сказать: "Ну пошутил и хватит. Выходи".
Но Юрий не выходил. И тогда она повернулась к дверям.
- Глупый дурак! - донеслось до него из подъезда.
Дверь хлопнула. Шаги затихли. Но Стахов еще долго стоял в укрытии, прижимаясь к стене. Он напоминал напроказившего школяра, решившего спрятаться от учителя и избежать наказания. У него ныли пальцы ног. Наконец он решил, что может уйти незамеченным. С плеч его точно гора свалилась, когда дом, где жила Зи-Зи, остался позади. Теперь ему ничего не угрожало, и мысли его снова обратились к Белле.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Страница двадцать четвертая
Когда мы приходим на аэродром, уже начинает светать. Я смотрю на темное мартовское небо и думаю: что может быть прекраснее зарождающегося утра? А ведь многие городские жители годами не видят этого. Поначалу все предметы вокруг окутаны мраком, и отогнать его можно только фонариком. Темнота почти ощутима, кажется, протяни руку, и она сядет тебе на ладонь. А на востоке, у самого горизонта, уже стелется над землей светлая призрачная полоска. Она еще не может пересилить темноту, но и темнота не может пересилить ее. Впрочем, это только кажется. Пройдет еще минута - не больше, и ты уже видишь, что маленькая полоска сильнее необъятного мрака, нависшего над землей. Она миллиметр за миллиметром отвоевывает себе пространство на темном небосводе, утыканном звездами. Она не только не сдается, а наступает, настойчиво и неумолимо.
Утренний мороз пощипывает щеки и забирается под воротник. В тишине звонко скрипит снег под валенками. Приступаю к проверке самолета в объеме предполетного осмотра. Я все делаю так, словно со мной нет рядом техника, словно я сам себе хозяин. В общем, приучаюсь к самостоятельности. Ведь в боевой обстановке всякое может случиться.
- Что сейчас вашему брату не служить, - подбадривает меня Щербина, - разлюли-малина работать на новых-то самолетах. Кругом пломбы. Не моги трогать. Снимай весь агрегат и ставь новый. И к тому же учат на совесть, а работаешь под присмотром техника.
"Завидует, - думаю я. - Ну да, и то верно. Нам завидовать можно".
- Жужжит?
- Жужжит, окаянная, - долетают до моего слуха обрывки разговора, который ведут между собой механики у самолета старшего лейтенанта Мешкова. Невольно прислушиваюсь.
- В чем дело, хлопчики? - спрашивает их Щербина. Солдаты объясняют.
Случай и в самом деле необычный. Механик самолета включил аккумулятор в кабине и вдруг услышал, как в хвосте заработала свеча форсажа, подавая искру. Раньше она сама по себе никогда не включалась.
Где-то замкнулась цепь - было первой догадкой, но где? Надо проверять под током всю энергосистему, а для этого разбирать чуть ли не весь самолет. Подходят еще техники - с других самолетов. Любопытно все-таки. Высказывают свои соображения, самые противоречивые.
- Охота голову ломать, - подает из курилки голос Бордюжа. - Пусть инженер думает. Не зря же академию кончил. - Сан Саныч свою работу выполняет хорошо, а помогать другим не любит. Сидит обычно где-нибудь в каптерке, укрывшись от начальственных взглядов, травит баланду или листает какой-либо журнал - рассматривает картинки.
- Неужели придется разбирать? - спрашиваю у своего техника.
- Обождем с разборкой, - говорит Щербина. - Ну-ка принесите из каптерки форсажную электросхему, - просит механика.
Щербина водит по схеме толстым ногтем, что-то бубнит под нос и вдруг сообщает, что вчера, или несколькими днями раньше, техник самолета пробовал на земле искрообразование форсажа, в это время кто-то прервал питание, свеча, разумеется, перестала жужжать, но форсаж остался включенным. Техник, как видно, не придал этому значения или забыл. Как хорошо, что все разрешилось самым простым образом!
Подъезжает тягач. Бросаю колодки в кузов. И мы тащим самолет на линию предварительного старта, где пробуются двигатели. По аэродрому волнами перекатывается туман. Кажется, где-то очень далеко вышло из берегов море. На белых как молоко волнах качаются верхушки берез и мачт с натянутыми между ними проводами.
Солнце тоже приплывает в наши края на этих волнах. Оно похоже на красный пузырь и поначалу совсем не слепит. Вдоволь выкупавшись в этом залившем землю море, солнце медленно поднимается, светлеет. И чем выше оно поднимается, тем ниже опускается туман. Солнечные лучи окрашивают его мягким желтоватым светом, зажигают лужицы на оттаявших дорожках, и мне кажется, что под ногами рассыпаны бриллианты. Их несметное множество, и в каждом светится солнце.
Наконец-то за многие дни погода обещает быть хорошей. К девяти утра от тумана не остается и следа. Небо чистое и умытое, каким оно, наверное, бывает только ранней весной.
Готовим самолет к полету. Вот уже идет на посадку учебно-тренировочный истребитель - УТИ, на котором руководитель полетов полковник Турбай разведывал погоду. Через минуту-другую полковник уже стоит среди работников штаба и что-то оживленно объявляет. Турбай на голову выше всех. Куртка плотно облегает мощный торс командира и, кажется, вот-вот лопнет по швам, когда он машет руками в перчатках. Я давно заметил: у летчиков привычка жестикулировать, если они что-то рассказывают друг другу.
Поговорив, офицеры гуськом направляются к парашютной будке, где уже выстроились летчики для получения последних указаний. Метеоролог развертывает разрисованную стрелками карту и сообщает о погоде в районе полетов. Штурман полка докладывает о навигационной обстановке: кто где летает, по каким маршрутам и высотам, просит поставить точное время.
- Сейчас - девять сорок одна, - объявляет он, глядя на штурманские часы, и летчики сверяют по ним свои.
Начальник связи дает всем коды и шифры по перехвату целей. Последним, как всегда, выступает руководитель полетов. Он говорит об истинной погоде, которую наблюдал во время воздушной разведки. И наконец дает указания на полеты.
Парашюты обычно вывозятся на аэродром в специальном фургоне на колесах. Он уже стоит недалеко от стартового КП. Видя, что летчики задерживаются, Скороход сам получает парашют для своего командира экипажа. Он частенько так делает. У них с майором Жеребовым контакт. Даже завидно. Хочется сделать то же самое, только не знаю, как на это посмотрит Стахов. Он, мне думается, во всем человек настроения. Случалось, от него влетало солдатам по первое число совсем вроде бы ни за что.
Когда приношу парашют и кислородную маску к самолету, там уже и командир экипажа. На летчике обычная черная куртка на меху, из-под которой выглядывает сверху "молния" высотного костюма. Из широкого кармана на брюках торчит металлическая планшетка-наколенник. Он присел на корточки, опершись руками о колени, и рассматривает сварной шов на водиле - все еще не забыл про аварию.
Подаю ему парашют. Удивленно смотрит на меня - не ожидал, благодарит за услугу.
- Как самочувствие? - спрашивает вдруг.
Теперь моя очередь удивляться. Раньше он никогда об этом не спрашивал. Даже теряюсь и молчу как истукан.
Летчик поднимается по лесенке к кабине, чтобы положить парашют в сиденье кресла. Я бросаюсь ему помогать. Вместе присоединяем к сиденью фалу раскрытия парашюта, шланг для подачи кислорода к парашютному кислородному прибору. Потом он бегло осматривает кабину.
- Форсаж пробовал? - спрашивает у техника.
- Работает, - как всегда коротко, отвечает Щербина.
По инструкции Стахов должен принимать у техника самолет по всем правилам, хорошенько осмотреть его, но он иногда не делает этого. Вот и сейчас молча забирается в кабину, надевает парашют, запрашивает у руководителя полетов разрешение на запуск.
- Разрешаю, - отвечает командир по радио.
Теперь на стремянке с левой стороны стоит техник - опять проверяет работу двигателя, а заодно и контролирует действия летчика. Лишний глаз в этом деле никогда не помешает.
Убедившись в нормальной работе систем и в том, что включены нужные тумблеры, техник кладет руку летчику на плечо, кивает ему и помогает закрыть фонарь. Теперь Стахов остается один на один с приборами, один на один со своей судьбой.