- Р-разговорчики! - предупреждает грозно старшина и дает нам отворот от столовой за то, что плохо прошли. Придется спеть песню, чтобы умилостивить Тузова. Запевает, как всегда, Бордюжа своим превосходным чистым фальцетом. У столовой Тузов распускает строй. Подзывает Мотыля, чтобы сделать ему внушение, а нам приказывает заходить в помещение.
Мы уже приканчиваем картошку с селедкой - сегодня вегетарианский день - и приступаем к чаепитию, когда гуськом входят девушки, сопровождаемые дежурным по части. Разговоры смолкают. Взоры всех, кто сидит за столами, обращаются к вошедшим. Они все в одинаковых платьях с погонами, острижены большей частью коротко, а одна из них, с медалью на груди, оставила только маленький чубчик и похожа на задиристого мальчишку-подростка.
Дежурный проводит потупивших взоры девушек к столу для солдат и сержантов сверхсрочной службы, где для них уже поставлены миски с едой.
Ребята моментально приходят к заключению, что девушки мировые и с ними стоит "начать спаиваться".
Первые сведения о девушках мы получаем от писаря строевого отдела Шмырина. Они направлены сюда военкоматом по их просьбе и будут работать фотолаборантами, планшетистами, диспетчерами, телефонистами, фельдшерами и радиотелеграфистами. От него же мы узнаем, что для проведения занятий с ними назначены лучшие офицеры и сержанты.
Страница тридцать седьмая
Сегодня Шмырин сообщает мне такой "фактум", что я чуть дара речи не лишаюсь. В нашем полку пожелала служить Калерия.
- Ну что ты на это скажешь? - спрашивает он с обличающей усмешкой, - вот тебе и шпионка. Я, между прочим, очень детально познакомился с ее личным делом, когда готовил учетно-послужную карточку. Могу тебе в знак дружбы сказать по секрету о ней все по порядку. Родители у Леры погибли в войну во время блокады Ленинграда, были военными врачами. Ее вывезли оттуда грудным ребенком. Росла в детском доме. После окончания техникума ее послали работать на фабрику. Получила две грамоты за хорошую работу, а за одно рационализаторское предложение - премию. Ну что еще? Комсомолка. Была членом заводского комитета ВЛКСМ. Это ты и сам знаешь. Вопросы будут?
- Будут, - говорю, едва сдерживая себя, - чего же ты мне, мягко говоря, морочил голову?
Теперь ее поведение во время нашей последней встречи представлялось мне с другой стороны, было понятным и вполне оправданным.
- Она, как мне кажется, хотела быть рядом с тобой. Хотела приготовить тебе сюрприз, - говорит Шмырин. - Это, между прочим, вполне объяснимо с психологической точки зрения. Говорю тебе как будущий врач!
- Иди ты со своей психологией!
- Хорошо, пойду, - отвечает писарь, считая себя явно обиженным. - Каждому свое. Но имей в виду, Артамонов, ты тоже хорош. Или, может, нет? То-то. А по-моему, так: сделал ошибку - найди смелость признаться и исправить ее. И я это сделал с откровенностью, на которую немногие способны. Так что скажи мне огромное спасибо.
- Что ты сделал?
- Извинился перед Калерией. За тебя.
- Как это?
- Очень просто. Объяснил ей вполне популярно, что ты по недоразумению думал о ней. Сказал, что вышла опечатка, и, как говорили древние, спас твою душу.
- Ты с ума сошел! - кричу я. - Как теперь я посмотрю ей в глаза! Что она скажет мне?
- А ты меньше всего думай о себе. Надо быть, выше этого. Главное - бдительность. Готов это повторить.
- Что ты заладил: "Готов это повторить". - Я просто был убит сообщением Шмырина. Зарезан без ножа. Мог ли я после этого подойти к ней?
Уже после обеда я и сам убеждаюсь в том, что Лера в армии. Вот она идет по обочине дороги с новыми подругами на занятия, держа в руках толстую тетрадь в дерматиновом переплете. Серая, из искусственного каракуля, кубанка чуть сдвинута на затылок, так что спереди виднеется начало прямого пробора в черных блестящих волосах. Волосы закрывают уши. На смуглых щеках румянец. Военного покроя пальто ловко сидит на ее высокой фигуре. Девушки возбужденно разговаривают, смеются.
Я быстро поворачиваю за угол дома. Смотрю на девчат из своей засады, будто трусливая собачонка. Нет, Лера не заметила меня. Продолжает что-то рассказывать, жестикулируя свободной рукой с голубым перстеньком.
Мимо девчат проходит полковник Турбай. Они дружно и шумно приветствуют его, словно старого знакомого, но не по-военному, не прикладывая руки к головному убору. Он останавливается и говорит с ними о чем-то веселом, потому что они смеются, поправляет на голове у Леры кубанку и идет дальше. Девчата оглядываются, словно школьницы, тепло улыбаются. Они еще души не будут в нем чаять. Командира полка у нас уважают все до единого, уважают за его сдержанность, за особую, я бы сказал, врожденную интеллигентность и внимательность ко всем без различия.
После этой встречи не нахожу себе места, работа валится из рук, разговаривать ни с кем не хочется. Проклинаю Шмырина. Думаю, как поступить, что предпринять, чтобы загладить свою вину. Но так ничего и не могу придумать.
Страница тридцать восьмая
Меня назначают дежурным по стоянке. Буду находиться возле самолетов. Я отвечаю за них и за все оборудование стоянки нашей эскадрильи до тех пор, пока не сдам свое хозяйство часовым. Утро выдалось довольно морозным. Стоять на месте холодно, хотя я в теплой куртке и в ватных брюках, и к тому же только что плотно позавтракал. Что там ни говори, а Бордюжа был прав, сказав однажды:
- Лето в наши места не спешит. Наступит марток - наденешь семеро порток.
На дворе апрель, а эти его слова не утратили смысла. Медленно прохаживаюсь от самолета к самолету, с вожделением посматривая на сизый дымок, курящийся из трубы техдомика. Так мы называем здание для технического обслуживания, что стоит позади самолетных стоянок. Оно напоминает барак с длинным коридором и множеством комнат. В этих комнатах размещаются классы для технического состава, лаборатории групп обслуживания, небольшая слесарная мастерская.
Свято место не бывает пусто. Особенно многолюдно в техдомике зимой. Здесь у нас проходят политзанятия и занятия по технической подготовке, здесь, как и в ТЭЧ, есть стенды для проверки и ремонта самолетного оборудования. Надо технику или механику исправить какой-то агрегат или прибор, он быстренько снимает его с самолета и бежит скорее в техдомик. Здесь и сделает все, что положено, не боясь отморозить руки. Техдомик по праву называют у нас филиалом ТЭЧ.
Крепче прижимаю к плечу широкий ремень карабина. На другом боку висит противогаз. Ремни плотнее прижимают куртку к телу, в армии и ремни греют.
Словно отражение в зеркале, прохаживается на стоянке соседней эскадрильи такой же, как и я, бедолага - тоже дежурный по стоянке, гулко хрустит снег под ногами. Местами его намело по колена. Иногда мы сходимся вместе и перебрасываемся несколькими фразами.
- Наши космическую ракету запустили в сторону Луны. Только что передали по радио, - говорит он. - Сам слышал.
Мы спешим к репродуктору, установленному около техдомика. Но диктор уже сообщает о другом: в Вашингтоне парафировано соглашение о продаже Англии 100 американских ракет "Поларис" для проектируемого английского подводного флота, оснащенного ядерным оружием. Нехорошая весть. Раньше, на гражданке, я почему-то не придавал большого значения такого рода вестям. А теперь каждое подобное сообщение настораживает меня.
- Сегодня парковый день? - спрашивает мой коллега.
- Первые два часа - подведение итогов за месяц.
- Это у офицеров. А солдаты прорабатывают приказы и бюллетени. Велено проверить подшипники осей стабилизаторов.
- А что случилось?
- Есть указание.
Мы можем попеременно зайти в техдомик погреться. Но злоупотреблять этим нельзя. Впереди еще большой-пребольшой день. Тихо на аэродроме. Беззвучно крутятся на взгорке антенны радиолокаторов. Операторы неусыпно следят за небом.
Дежурный по соседней стоянке тоже скучает, глядит по сторонам, напевает себе под нос какую-то песенку. Часа через полтора снова встречаюсь с ним на стыке двух стоянок.
- Что-то долго не идет народ на работу, - говорю ему, поднимая воротник куртки.
- Уже замерз? - усмехается дежурный, оглядывая меня критическим взглядом. - Иди погрейся. Посмотрю за твоими аэропланами.
- Пожалуй, - говорю я.
Дежурный по домику Бор дюжа стоит в коридоре возле одной из дверей и слушает, что говорят в классе теоретической подготовки. На широком мясистом лице ярко выраженное любопытство. Бор дюжа вообще любопытный, любит посмотреть и услышать то, что не предназначено для его глаз и ушей.
Увидев меня, прикладывает палец к губам.
- Что там? - заглядываю в щелочку.
За столами сидят наши женщины-солдатки. Слушают, что говорит старший инженер. Среди них и Лера. О чем-то глубоко задумалась, на лице тихая печаль. Возможно, обо мне думает. Как хочется узнать ее мысли!
Цветаев рассказывает девушкам о новых самолетах. Я тяну Бордюжу за рукав:
- Пойдем, вдруг выйдут. Не хорошо получится.
- Не выйдут, - успокаивает меня Сан Саныч. - Эта дверь только после хорошего пинка открывается. Они там этого не знают.
Он остается на месте. А мне совестно что-то делается. Пробираюсь к печке, грею руки. "Завтра подойду к Лере и объяснюсь", - думаю я.
Наконец самолеты вскрыты. Механики сметают иней с чехлов, потом снимают их и укладывают на деревянные решетки под плоскостями. Техники открывают лючки. За спиной у всех топорщатся брезентовые сумки: сегодня понедельник - день химической подготовки, хочешь не хочешь, а носи с собой противогаз и прочие принадлежности индивидуальной химической защиты. Для нас понедельник - вдвойне тяжелый день.
Страница тридцать девятая
Ожили стоянки - дежурить теперь веселее. Особенно после того, как на аэродроме появляется начальник химической подготовки. Рядом с ним, зябко кутаясь в воротник шинели, петляет, как заяц, наш Шмырин. На рукаве у него белая повязка с красным крестом - дежурный санитар. Держится он независимо, ни к кому из нас не подходит.
О том, что начальник химической подготовки на аэродроме, все узнают очень быстро. Его приход всегда связан с объявлением учебной химической тревоги. Когда раздаются последние удары в рельс, все уже в противогазах. Работать в них - удовольствие ниже среднего, особенно в холодную погоду. Запотевают стекла, а резиновая маска, кажется, того и гляди примерзнет к щекам.
Труднее всего приходится Скороходу и его технику. Они меняют пожарный кран. Еще вчера, после дневных полетов, Скороход, осматривая машину, обнаружил течь керосина из-под пожарного крана. Обнаружить эту течь было не просто. Именно поэтому Щербина тогда сказал про Скорохода:
- Этот хлопчик не зря учился в школе. И третий класс не зря получил. А кран придется менять. Дело хлопотное.
Техник выразился еще очень мягко. Видно, не хотел пугать. Выполнять такую работу на морозе страшно. А начальство требовало, чтобы как можно больше неисправностей устранялось именно в полевых условиях, приближенных к боевым.
Когда мы, завершив послеполетный осмотр, возвращались вечером домой, Скороход попросил меня:
- Поможешь завтра?
Я кивнул. А после ужина меня вызвал Тузов и назначил дежурным по стоянке вместо заболевшего солдата.
- Ну вот и отлично, - обрадовался я.
Старшина ушел по своим делам. А я вдруг подумал, что скажет Скороход, узнав о моем согласии пойти дежурным. Решит, что испугался трудной работы, напросился в наряд. Дежурить до стоянке куда легче. Тогда я разыскал старшину и попросил заменить меня другим человеком. Тузов сказал, что списки уже утверждены начальником штаба.
"Ладно, совесть моя теперь чиста перед Семеном", - подумал я, успокаивая себя. Только зачем успокаивать чистую совесть?
И еще я почему-то вспомнил, как заменял свечу на вспомогательном двигателе. Тогда тоже было холодно и не хотелось работать без куртки. Боялся, схвачу воспаление легких, но победил свой страх. Обо мне говорили как о хорошем механике. Мне присвоили разряд. Что же теперь произошло со мной? Или оброс жиром? Я занимался самоистязанием до тех пор, пока не принял решение пойти к Скороходу, честно обо всем рассказать и попросить его, чтобы, если можно, простил.
- Значит, совесть, паря, тебя заела, - усмехнулся Семен, выслушав мой сбивчивый рассказ. - Это уже неплохо. Только, узнав о нашей беде, инженер решил иначе. Он назначил для этой операции техника звена, техника самолета, ну и меня. Ты бы, Витек, только мешал. Элементарно. Так что дежурь себе на здоровье и считай, что принесешь больше пользы.
Выходило, я мог бы не откровенничать с Семеном. Все равно не пришлось бы работать с ним. Нелегко им работать, беднягам. Слишком много требуется размонтировать всяких трубопроводов и снять агрегатов, чтобы добраться до пожарного крана. И все на морозе, на ветру, голыми руками, с применением "авиационных пинцетов", как мы в шутку называем деревянные ручки от лопат, ломики и молотки. Я поражаюсь энергии техников, их стойкости и терпению. Такое терпение вырабатывалось, видимо, долгими годами службы в самых тяжелых условиях.
Чтобы чем-нибудь помочь техникам, разжег им подогревательную лампу. Но эта помощь - капля в море, ведь им предстоит повозиться с краном несколько дней. И они будут работать, не жалея сил, чтобы быстрее ввести самолет в строй, сделать его боеспособным, могущим обрушивать ракетные удары на любую цель, которую потребуется сбить.
Но начальнику химической подготовки, кажется, нет сейчас никакого дела до всего этого. Он ходит по стоянке в сопровождении Шмырина и высматривает тех, кто не надел противогаз. А такие иногда находятся, потому что забывают прихватывать их с собой утром. Таким начальник немедленно приказывает ложиться на носилки и отправляет их под надзором Шмырина на машине в медпункт, служащий на время химических тревог пунктом санитарной обработки. Там нарушителей режима обрабатывают по всем правилам современной науки. Чтобы не попасть туда, забывчивые и рассеянные прячутся за чехлы, лари с инструментом, в кабинах самолетов.
Но от начальника химической подготовки нелегко схорониться, недаром говорят, что его массивный нос излучает специальные волны, которые обнаруживают всех "грешников". Через четверть часа - "отравлены" газами уже три человека, в числе их и Бордюжа. Он, оказывается, отвинтил трубку от коробки и дышал не через фильтр, что было значительно легче. Ему теперь не поздоровится. И поделом!
Количество времени, которое необходимо пробыть в противогазах, с каждым днем химической подготовки увеличивается. К концу учебного года мы должны довести это время до нескольких часов. Капитан внимательно осматривает бомбоубежища, вырытые позади стоянок. Лестница одного из них занесена снегом. Он приказывает немедленно привести ее в порядок.
- Самолеты держите в боевой готовности, а о жизни не думаете, - ворчит он. - На черта нужны эти самолеты, если вы будете уничтожены при первом же налете противника.
Чтобы испытать невесомость…
На спарке только что поставили новый двигатель. Облетать машину поручили старшему лейтенанту Стахову. Испытание в воздухе нового двигателя - дело если и не очень обычное в боевых полках, то довольно частое. Техники проводили самолет в небо и занялись своими делами.
Стахов должен был находиться в зоне около часа. Ему предстояло проверить работу двигателя в различных условиях полета, на самых различных режимах. И вот, когда люди собрались на обед, аэродром облетела весть. У Стахова остановился двигатель. Самолет был в это время в стратосфере.
Командир эскадрильи Уваров вопросительно посмотрел на механика, обслуживавшего спарку:
- Топливом не забыли заправить?
- Как можно, товарищ майор, - лицо старшины сверхсрочной службы напряглось и застыло.
- А что же тогда? - Уваров порядком разволновался, хотя и скрывал это. Для окружающих командир оставался таким же сверхспокойным, как его называли за глаза.
Находясь на земле, майор представил, как стали падать обороты двигателя, как стремительно пошла влево белая стрелка счетчика оборотов, как Стахов, вероятно еще не веря в случившееся, впился глазами в показатель температуры газов. Температура катастрофически падала. И давление топлива уменьшалось. В следующую секунду взгляд летчика должен был невольно остановиться на высотомере.
А между тем шум двигателя за спиной летчика к тому времени совсем прекратился. И вряд ли раньше Стахову приходилось чувствовать тишину в воздухе. Ее даже представить было трудно.
Самолет, как предполагал Уваров, теперь шел плавнее, чем обычно, он словно плыл по тихой невидимой реке. Стрелки на приборах температуры газов и давления стояли на нуле. Немногим приходилось видеть такое чудо в стратосфере.
Уваров размеренно ходил по рулежной дорожке, помахивая трубкой. "Стахову вряд ли до того, чтобы удивляться и восторгаться тишиной, - думал майор. - Хорошо, что не было тряски и приборы вели себя нормально (об этом летчик уже сообщил). Значит, с двигателем ничего серьезного не произошло".
Это вселило некоторую надежду во всех, кто находился на аэродроме. И летчики, столпившись неподалеку от СКП, даже позволили себе высказать предположение по поводу случившегося. Одни говорили, будто двигатель прекратил работу потому, что летчик резко послал вперед сектор газа, другие связывали это с тем, что в топливе оказалась вода.
Страшно переживавший за друга Мешков тоже попробовал вообразить себя на месте Стахова. Еще совсем недавно он не умел это делать, а вернее, не представлял, что это надо делать. Но вот как-то командир эскадрильи сказал ему:
- Хорошо летает тот, кто может чувствовать себя в полете, будучи на земле. Нужно научиться постоянно думать о действиях своих товарищей, которые выполняют упражнения. Нужно, чтобы сердцем летчик был всегда с теми, кого нет сейчас на аэродроме. Такая незримая духовная связь помогает и тому, кто в воздухе.
Мешков представил, как Стахов, действуя по инструкции, закрыл стоп-кран, чтобы керосин не поступал в камеру сгорания, как выключил приборы, чтобы они не забирали энергию от аккумулятора - энергия была нужна при запуске, как перевел самолет в пикирование, чтобы снизиться на высоту надежного запуска. Парабола невесомости!..
И тут в голове Мешкова мелькнула мысль. А что если?.. Нет, этого не может быть! А почему не может? Мешков тотчас же вспомнил последние занятия летчика на тренажере.
…Это было два дня тому назад.
- Надо больше доверять нашему брату, - сказал Стахов командиру эскадрильи. - Мы должны работать так, словно сейчас война и нам некогда заниматься прикидками. Надо отбросить все условности.
Уваров в общем-то был согласен с этим и невольно усмехнулся про себя. "Давно ли Стахов говорил нечто противоположное. Видно, беседы с ним не прошли впустую".
- Ну что же, товарищ адъютант, действуйте, - сказал майор.
Стахов тут же определил номера упражнений, которые нужно было выполнить каждому летчику во время очередных полетов. В основном это были обычные перехваты в сложных метеоусловиях. Погода как раз благоприятствовала этому. Уваров не стал противоречить, только заметил, что летчикам не помешало бы сначала отработать все действия на земле.
- Но ведь они уже летали в сложных, - попробовал возразить Стахов.