Сдавили со всех сторон умело – едва молодчик рванулся, как задел кого-то, толкнул. "А-а, ты по мордам нас…"
Через полчаса молодчика привели к проходящему товарняку, но в каком виде! Никто из милых секретарш не опознал бы лощеного вздыхателя в этом синемордом, квалифицированно побитом, с заплывшими глазами, растрепанном, одетом в засаленную робу и дырявые сапоги жалком поникшем человечке. Он только шипел – зубы выбили. Ни часов "Сэйко", ни перстня с печаткой, ни диагоналевого костюма…
– На первый раз милуем, сказал костистый, и поднятый могучими лапами за штаны и шиворот толкатель влетел в распахнутую дверь и упал на вонючую солому – в вагоне везли до этого свиней. – И чтоб не смердел тут! Пусть пришлют кого покороче.
И тогда послали Матвея – ничего не сказав о постигшей его предшественника печальной участи. Это было жестоко, но таково правило. В толкателях уцелеет тот, кто сумеет выкрутиться.
У Матвея тоже были свои правила, выработанные еще с суровых времен детского дома. И одно из них: попав в незнакомую обстановку, не высовываться до тех пор, пока все не выяснишь. Выезжая в тайгу, он надевал тогда парусиновую штормовку, тельняшку, берет, спортивные брюки и кеды, в pюкзак укладывал два куска брезента, чтобы спать у костра, немудрящую закуску Что-то в последний момент побудило его захватить пару бутылок – коньяк и водку, правда, тогда синдром еще не сформировался, и алкоголь мог лежать в рюкзаке долго, до удобного момента.
Приехав и потолкавшись на станции (не то что эшелона – вагона нет!), он поплелся в леспромхоз и там разговаривал с разными людьми, выдавая себя за грубую рабсилу, которая ищет денежную работенку. Лесоповальщики отнеслись к нему мирно, дружелюбно, назвали несколько бригад, где нехватка рабочих рук. У одного крановщика выдалась свободная минутка: бревна в запань подходили партиями, – и он сел с Матвеем у штабеля. Закурили. Узнав о поисках новичка, тот сплюнул:
– Пропади она, эта работа! Беги отсюда, парень. Привыкнешь к большой деньге, черт за уши не оттянет. А за деньгу себя похоронишь заживо.
Он помолчал.
– Жадность фраера сгубила… Взял я две смены, молочу шестнадцать часов через восемь. Что я вижу? Иногда кажется, что родился только для того, чтобы работать…
И такая едучая тоска прозвучала в его голосе, что у Матвея защемило сердце.
– Да и шантрапа тут разная… нанесло их, как половодьем. Отпетые! Закон – тайга. Сунут перо в бок и никто не узнает, где могилка твоя. На них и власти махнули рукой. Вон недавно обработали шустрячка…
Так Матвей услышал о доле своего предшественника. "Ах, паразит!" – подумал о кадровике. Переночевал у тоскующего крановщика, тот жил в отдельной хатенке, в благодарность за сведения угостил его. Крановщик сообщил много полезного, описал "бугров" бригад, их слабинки, бытующие тут традиции. И наутро Матвей выехал на товарняке в райцентр, за семнадцать километров, а вернулся к вечеру с полным рюкзаком: питьевой спирт и пятидесятишестиградусная водка "черная туча".
Направился прямо в тот барак, где "бугром" был костистый, звали его Пантелей, а попросту Пантюха.
– Он тут самый авторитетный, – сказал о нем крановщик. – План гонит, что скажет – закон. Но если ему не понравишься…
Матвей вошел. Накурено, дымно, развешаны портянки, лежат и сидят на койках небритые, бородатые, четверо за широким столом забивают "козла" явно на интерес – глаза лихорадочно блестят. Кто-то латает сапоги.
– Здорово! – сказал Матвей. – Алкоголики тут есть? – На миг наступила тишина. Один застыл с поднятой костяшкой в широкой лапе. Глаза сверлили со всех сторон.
– Морячок, – протянул кто-то. – Только не хватало. Чего тут?
– Был морячком, – ответил Матвей. – Пантюха тут?
Тот, кто латал сапог, откликнулся нехотя:
– Ну?
– Тебе привет, – Матвей все еще стоял на пороге.
– От кого? – хмуро спросил Пантюха. Лицо у него красное, безбровое, побитое оспой, глаза рыжие. "Такие самые опасные, никогда не угадаешь, куда попрет".
– Потом скажу, – Матвей шагнул. Пантюха едва заметно кивнул, и на заплеванный пол упало чистое полотенце. С койки справа выжидательно смотрел чернявый, похожий на цыгана.
– Подними! Не видишь – уронил.
Матвей с чувством, аккуратно вытер о полотенце грязные кеды.
– Не надо ронять, держи крепче.
Цыган бешено рванулся, но сразу отступил, услышав густой голос Пантюхи:
– Охолонь. Свой, порядки знает.
Матвей подошел и намеренно со звоном бутылок водрузил рюкзак на стол. Спавшие, как ударенные током, проснулись, многие приподнялись, готовясь к броску.
– Никак пойло?! – бабье лицо Пантюхи поползло, размякло. Он шагнул к столу, быстро ощупал рюкзак. Матвей еще раньше сосчитал бригаду – должно хватить, восемнадцать человек. – Да от кого ты, малец?
– Все расскажу. Сначала жахнем. Вот с закуской не густо, одни констерьвы.
– На что нам закуска? У нас черемши полно – загрызть. Мы ее, матушку, не закусываем, быстрее чумеешь.
Мгновенно весь барак закипел бурной деятельностью. Несли на стол стаканы, кружки, охапки черемши – дикого чеснока, от цинги верное средство.
Матвей стал деловито выгружать содержимое рюкзака.
– Черная туча! Спиртяга! – от волнения у "бугра" слезы выдавились. – Ангел ты мой, божий посланник, дай поцелую…
Он обнял Матвея так, что у того захрустели молодые кости. "Шатун. К такому попади в когти…"
– Ты даже не знаешь, как ты к моменту попал.
Оказывается, после работы "бугру" вручили телеграмму: где-то на Псковщине тихо почила его мать, а уже поздно было куда-нибудь ехать, добывать, вот он и сидел пригорюнившись. Чтобы забыться, стал даже сапог латать и все шептал: "Как это… маманю не помянуть…"
– Да, тебя бог послал. Хотя скорее, черт: бог-то о нас давно забыл…
– Черт, черт! – заревели все вокруг, жадно следя, как проворный цыган истово разливает всем поровну. Только двое отказались – подошли с дымящимися кружками в руках.
– Нам водку вредно, мы чифиристы, – сказал один. – А не найдется ли у тебя заварочки?
Матвей возил всюду с собой литровую банку зеленого чая – быстро выводит интоксикацию – и тут же отдал ее.
– Хотя зеленый, но много.
– Ничего прожарим, – подмигнул чифирист.
– Ну, – поднял кружку Пантюха, – помянем мою маманю, пусть земля будет ей лебяжьим перышком, видать, это ее душенька побеспокоилась о сынке, хотя досталось от него немало горя.
Прозвенели разнокалиберной тарой, мгновенно осушили, захрустели зеленой черемшой. Пряный запах тайги и свежести разлился в спертом воздухе. Цыган стал тут же разливать по второй. Эту выпили за Матвея, за счастливый случай.
Закурили, ждали, когда всосется, разольется теплом по усталым, издерганным жилкам. Пантюха повернулся, его глаза похолодели.
– Рассказывай, – это короткое, но емкое слово с того времени и запало в душу: что юлить, пришла пора выкладывать. Еще раньше Матвей приметил на облупленном мизинце "бугра", массивный золотой перстень, – видать, на другие пальцы не лез. "Тот! Кто же будет на мизинец покупать?"
– От кого привет?
Матвей потянулся через стол и ткнул в перстень.
– От этого… который раньше носил.
Рыжие глаза сузились, сверкнули рысьим огнем. Это был единственный момент, когда Матвей засомневался, выйдет он отсюда или его вынесут.
– Ну? – "бугор" не сводил с него тяжелого взгляда.
– Послали его сюда по ошибке. Обычно он дамскими рейтузами промышляет, – подал он давно заготовленную реплику. – Пятьдесят шестого размера.
Кто-то закудахтал сиплым смехом.
– Какого размера? – не понял Пантюха, во взгляде промелькнула растерянность – этого и добивался Матвей: сбить с панталыку, взять инициативу в свои руки.
– Обычно рейтузы пятьдесят шестого размера, – он показал руками, – промышленность выпускает мало, плановые органы не учитывают женскую природу. А она такова: пока в девах – стройная, тоненькая, держит себя в узде. Как только шмыгнула замуж, ее и понесло: ходит по квартире в замызганном халате или даже в комбинации, жрет в два горла, в три горла лается, дескать, куда ты, муженек теперь от меня денешься? Ну, и разносит ее за год-два, как бочку. Носит она рейтузы до колен сине-зеленой расцветки, соблазнять, мол, уже некого и нечего, я своего добилась. И таких тьма! А плановики считают что таких мизер. Вот и возникают перебои с рейтузами, дефицит.
По крайней мере, большая часть вдохновенной речи Матвея была несправедливой по отношению к женщинам – толстели они от неправильного питании, от нехватки времени, чтобы поухаживать за собой, держаться в форме. Но и доля правды была. Матвей в то время презирал женщин за их жульническую привычку прихорошиться перед ухажером, выдать желаемое за действительное, а сразу после загса распуститься. Конечно, суровая система равноправия давит женщин, быстро ломает, но ты стисни зубы и терпи – не маленькая. Соответствуй!
По тому, как заблестели у многих глаза, как одобрительно закивали головы, переглядываясь и похмыкивая, он понял, что рассчитал верно: почти все тут присутствующие в свое время пострадали от жен, пытавшихся их перевоспитывать, и настроены были воинственно, приписывая им мыслимые и немыслимые грехи.
– Верно, верно! – вскочил цыган. – Moя – ух! Попадись, я б сейчас постучал ей но головешке… азбукой Морзе.
– И тогда посылают молодчика, – закончил Матвей, – Он по рейтузам спец. А вы ему зубы повылущили, паспорт попортили.
– Кхе-кхе, кхе, – заперхал Пантюха непривычным к смеху голосом. До сих пор слушал, разинув рот. – Где ж он теперича?
– Вставил золотые зубы и подался за антикурительной резинкой. Только от нее толку мало – жуешь, жуешь, а курить все равно хочется. Да и выпить не мешало бы.
Ловкий ход сделал свое дело: взоры всех обратились к бутылкам. Цыган стал хлопотливо разливать.
– Ну что ж, – Пантюха неторопливо пожевал черемшу. – А тебя, как я понял, взамен прислали?
– Чего темнить? – Матвей решил говорить напрямик, – Вот стою я перед вами словно голенький. Не добуду леса – выгонят с работы.
– Приходи к нам, – сказал "бугор" жестко.
– А что? Может, и приду, – легко откликнулся Матвей. – Если примете.
– Примем, примем, – раздались заплетающиеся голоса. – Можно сказать, вступительный уже внес… Порядки знаешь!
Пантюха о чем-то напряженно думал.
– А знаешь ли ты, малец, что за это… – он повел по столу рукой, сшиб одну бутылку, ее на лету подхватили, бережно поставили – за это мы тебе погрузим только одну платформу. Одну платформу! – повторил он, значительно подняв палец. И быстро спросил: – Ты ведь должен знать расценки?
Матвей молча кивнул, хотя ни о каких расценках не слышал.
– Таких, как ты, много тут шатается, – продолжал "бугор", – да мы их в черном теле держим. Некоторые месяцами кантуются живут в тайге, черемшу жрут. – А мы им вот! – он скрутил и поднес Матвею под нос фигу величиной с арбуз. – Напланировали… Они там планируют, а мы отдувайся. А лес… он ведь один. С него десяток планов не выдоишь.
Матвей молчал.
– И идут и едут, и летят. Давай, давай! Мы те надаем! Нету леса! Если хочешь, бери пилу и вали. А мы посмотрим, – Пантюха выкладывал накипевшее, и Матвей не встревал – пусть выговорится, хотя разговор уже вышел из-под его контроля и неизвестно чем мог теперь кончится.
– А забота о нас?? Только нa транспарантаx! Вспоминают, когда давай-давай! Жизнь развеселая… землю хочется грызть. А этот приехал в золоте, колбасу жрет, сало! Вот и сорвалась душа…
Он неожиданно схватил Матвея за грудки, скрутив штормовку и тельняшку узлом – с вывертом.
– Понял?
– Понял. – твердо сказал тот. – Ради таких моментов и жил. Пантюха медленно разжал клешню.
– Ну, тебя не касается. Ты нам понравился. Подгадал к моменту, ублажал. Но даже если бы и не подгадал… все равно. Люблю честность! Вот ты пришел и честно сказал: я мальчик Петя. За это… уважаем. Наливай!
Снова выпили, на этот раз неразведенного. Огнем пошло.
– Ладно. Будешь каждый день привозить по столько, а эшелон мы тебе погрузим.
– Браты! – сказал Матвей. – Все, что выдали, всадил в пойло. Дозвольте хоть на завод смотаться, деньжат выдавить.
– Не надо никуда мотаться. – махнул Пантюха. – Деньжатами снабдим, не такие убогие. Ты только поставляй исправно. А кого я пошлю? Этих? – он указал на сидящих вокруг. – Не подумай, мужики честные, но как дорвется который, либо в трезварий попадет вместе с бутылками, либо пропьет все неизвестно с кем. Что с него возьмешь? Наши люди.
Так началась одна из самых напряженных недель в его жизни. Он ездил в райцентр за сивухой, а бригада грузила эшелон. Откуда-то и эшелон нашелся – в округе явно уважали Пантюху. Работали ударными темпами, в сжатые сроки – каждый день грузили по три – пять платформ. Матвей шатался по райцентру, пил пиво, смотрел один и тот же фильм в клубе железнодорожников – "Женщины Востока", – хорошо что этот, смотреть можно, потом нагружал рюкзак голым спиртом – по настоянию бригады теперь он покупал только спирт, пачки чая для чифиристов, брал разные консервы и катил обратно.
Лесоповальщики возвращались со станции усталые, но довольные – наконец-то труд был им в радость, торопливо мылись и подсаживались к столу. Один из чифиристов к этому времени наваривал котел какой-нибудь гороховой похлебки с мясными или рыбными консервами, и начиналась долгая, задушевная беседа про жизнь, рассказывали разные случаи, происшествия, анекдоты – тут уж Матвей мог блеснуть своим запасом, посмешить народ. Утром похмелялись родниковой водой – потому и требовали спирт. Знали: сколько бы ни стояло на столе, все высосут досуха, на опохмелку не оставят, не принято у россиян, чтобы оставлять. А утром маяться? После спирта же достаточно хватить ковшик студеной – и снова косой, можно трудиться.
Матвей как-то пытался оставить пару бутылок на опохмелку из жалости, но бригадир хмуро предупредил:
– Такое брось. У кого-нибудь душа загорится, придушат тебя: давай, что спрятал! Никто не спасет. А так знают: все на столе.
Уроки жизни. И когда-нибудь сослужат они добрую службу, остерегут от глупого необдуманного шага.
В конце недели у Матвея начался неудержимый тремор, физиономия распухла и приобрела стойкий багрово-синюшный оттенок, в ушах звенело. Мучимый бессонницей он однажды вышел из барака и при ясном свете луны увидел, как по траве наискось мимо пронесся громадный черный медведь. Сначала он опешил: невиданное чудище! Решил посмотреть на следы. Подошел, и волосы зашевелились: росная трава не тронута. Сбоку раздался топот, Матвей обернулся так, что чуть не упал, – к нему приближался стреноженный конь Чалый, бригадный работяга, которого он часто подкармливал корками хлеба. Глаза у него как-то странно горели! На гриве сидело двое пацанят. "Кто бы это ночью?" Он не додумал, увидел короткие белые рожки на курчавых головках, острые сверкающие зубки и все понял.
– Ну, – сказал наутро Пантюха, выслушав его рассказ. – Не привык ты, малец, к нашим космическим перегрузкам. Это все виденица, предвестник белочки. Ничего, ныне заканчиваем. Привезешь в последний раз, но сам хватанешь немного, спускай на тормозах. А вернешься домой, иди в парилку, настегайся веником до остервенения и перед сном хлопни стакан, – только стакан! – белой. И на ближайшее время воздержись, мы тебе добра желаем. Привязался к тебе, как к сынку, жалко расставаться. Ежели прикрутит, приезжай, выручим. А это от меня… за маманю… – и он надел Матвею золотой перстень. Тот самый. Матвей хотел было запротестовать, но взглянув в хмурое лицо "бугра", передумал. Перстень он потом пропил. Не носить же!
Доставив эшелон леса, он не стал задерживаться на заводе. Все что думал о кадровике, высказал ему сразу при встрече, а тому сильно не понравилось.
– Тебе, гаду, зубы надо вылущить! – спиртяга еще бродил в венах и артериях, и Матвей не особенно выбирал выражения. Что ж ты меня втемную послал! Играй честно! Вурдалак!
– Вы пьяны! Я уволю вас по статье! – перешел на официальный визг тот. Однако понимал, что кишка тонка: Матвей только что получил от директора благодарность, премию и пошел отсыпаться.
Кое-как отойдя от недели беспробудного пьянства, Матвей обнаружил, что знаменит. Слава о толкателе, который за неделю пригнал эшелон леса из леспромхоза (и какого леса!), где самые тертые калачи сидели безрезультатно месяцами, пролетела по конторам. Матвея наперебой приглашали, и он мог выбирать. Так он стал профессиональным толкателем.
И успешно справлялся со многими заданиями. Потом были и главки, и тресты, и приемные, и встречи с высоким начальством, и милые секретарши, и отдельные номера фешенебельных гостиниц. И пить приходилось уже не только неразбавленный, но и коньяк, и виски, и саке, и джин, и коктейли и марочные, и сухие, разбираться – что с чем сочетается. Работа давалась ему легко – он словно был рожден для нее, умел сходиться с людьми, аргументировано говорить с самыми неприступными боссами и при этом поворачивал дело так, что собеседник испытывал настоятельную необходимость помочь этому доброму малому. Всегда был окружен друзьями, помогал многим…
Легко жил, не задумываясь. И первый удар в лоб получил, когда попал в нарко. Правда, и в нарко попал прилично, не как забулдыга. Начальство, увидев его после одной напряженной поездки, стало уговаривать: "Матвей Иванович! У вас видок – охо-хо! Не отчитывайтесь сейчас, не нужно, какой там отчет. А давайте-ка позвоним знакомому врачу и устроим вас денька на три в одно заведение. Подлечитесь, укрепите нервы…"
– В дурдом, что ли?! – шарахнулся Матвей. Чуть со стула не упал. – На ата-та километр? Да вы что? Это ж слава какая!
– Никто не узнает, – журчаще уговаривало начальство. – Все будет шито-крыто. Как вы могли подумать? Такого человека…
Все было брехней. Оказывается, группа захвата уже давно ждала в соседнем кабинете – в белых халатах, чопорные, доброжелательные. А Матвей кочевряжился, отнекивался, считая, что от его согласия что-то зависит. Но потом вдруг подумал: "А почему бы и нет? Все равно придется когда-то туда попадать". Он уже чувствовал. И согласился.
– Только на три дня. У меня дела…
– Вот и ладненько, – начальство разулыбалось: не нужно прибегать к грубой силе, вязать и волочь через кабинеты. Кто его знает, чем оно кончится.
Под столом незаметно нажата кнопка. Влетел заместитель, словно ясноглазый витязь. Не пьет, жизнь ведет здоровую, идет на взлет, как истребитель, анкета подобна снегу, полон свежих идей. Уже решено его и в академию отправить дабы выковать достойную смену трухлявеющему начальству, и выделить комфортабельную четырехкомнатную квартиру – спецзаказ! – и прочие перспективы сияют. Вот только грешок, несовместимый с кодексом: увлекается юницами. И толкутся эти юницы прямо в его кабинете, идут чередой нахально на глазах сослуживцев, вызывая отвлекающие эмоции. Ну кто из нас без грешка – думало снисходительно начальство, забывая о том что само оно уже давно без всякого грешка и скоро придется сдавать дела тому же ясноглазому витязю с идеями. Что ж, такова се ля ви.
– Слушаю, Ваваныч, – мягкой неслышной походкой барса приблизился заместитель.
– Так это… Матвей Иванович согласен. Проводи.