- Натура у меня такая! - говорил он. - Не хотел в армию, а когда мобилизовали, преодолел первую неприязнь и решил: "Нечего время терять. Буду всю жизнь военным". Стал готовиться в военно-инженерную академию, заявление написал. Но послали не меня, а завклубом. На мне машины, рельсы, шпалы, работа, а он ничего не делает. Проведет танцульки раз в неделю - и все. Командир мне сказал: "В следующий раз тебя направим". Ладно, я работаю. Жду разнарядки на следующий год. Конечно, мне надо было проследить, но ведь не в бригаде, не в батальоне, а, в полном смысле этого слова, в лесу, в роте. Звоню по телефону. "Нет, - говорит, - пока разнарядки". Теперь бы я, конечно, перепроверил, а тогда еще наивный был. Я тебе не рассказывал, как я в армию попал?
Армянский язык стали забывать еще родители Сурена, и потому армянский акцент в его речи - прикрывающая смущение защитная реакция.
- Я тогда думал, что совсем уже служить не буду, прорабом работал на станции Калиновская. Городок небольшой, все друг друга знают, и когда мне военком восьмого марта, в Женский день, позвонил, чтобы я зашел, я ничего такого не подумал. А он спросил: "Григорьян, документы принес?" - "Принес". Положил на стол паспорт, воинский билет, а он открыл ключом ящик стола, как будто что-то хотел достать оттуда, но не достал, а вот так сбросил в ящик документы. - И Сурен очень выразительно показал, как военком лениво открывал ключом ящик, как смахнул одним движением в него документы, как запер ящик и протянул бумагу: "На, читай". А там сказано было: "Направить Григорьяна в распоряжение…" - командирское звание, как сейчас помню, не было проставлено. Ехать надо было срочно. Я пошел домой, жена ждала меня за праздничным столом. Я ей и преподнес подарочек. Вместе с ней на следующий день выехали в Москву. Оттуда на Север. Неделю добирались, приехали, а там еще зима, и не то степь, не то тундра и базовый поселок из нескольких бараков. Представился командиру, а он бойца послал за всеми командирами части, знакомить со мной. Вечер был, мне неудобно, зачем людей тревожить. Отдыхают ведь, завтра бы и познакомились. А они пришли, и стало нас четверо. Командир каждого характеризует: "Это заслуженный воин, пользующийся уважением бойцов, авторитетом командования". Я заробел. Но тогда я уже немного в жизни понимал и предложил всем для знакомства выпить. Командир вроде засомневался, а потом дал добро. Повели они меня в магазин, я взял три бутылки водки. Сам я пью мало, думаю, три бутылки на четверых - хватит и еще останется. Выходим мы из магазина, а командир задумчиво так спрашивает: "А не мало ли это будет - три бутылки?" - И Сурен, заикаясь и захлебываясь, расхохотался. - Потом я узнал, что он катился с дивизии на полк, с полка на батальон, а держали его за то, что, если надо, все умел достать. Шпалы, рельсы, балласт, вагоны.
И потом меня на другие стройки перебрасывали. Один раз даже начальником гарнизона в районном городе был. И там тоже строил. И на службе и после службы. Клуб городу спроектировал, помог построить, потом в этот клуб бойцов в кино водил. Бойцы повзводно, а я с женой - за ними. Лида беременна была. Мне говорили: "Ты и жену строем в кино водишь". А потом, сам знаешь, время пришло: вроде бояться нечего, всю жизнь честно работал, а ночью думаешь - черт его знает, может, что и не так. Тут случай подвернулся уйти - заболел. И я ушел. И жену убедил. Диплом у нее пропадает: то работает, то не работает. Дети без школы, а главное, сам без перспективы. Вернулся и поступил в это самое проектное бюро - подальше и потише. Спасибо, в армии научился печки класть. Я и сейчас иногда кладу. А раньше у меня бригада была. Каменщики, плотники - они дома кладут, а как кончают, зовут меня, чтобы я печку сделал. Я после работы беру чемоданчик, мастерок и еду. Два вечера проработал - печка. Четыре печки в месяц сложил - моя зарплата в проектном бюро. Я мог бы бросить службу и жить вот так! А в деревню выехать - и цены бы мне не было. И работа чистая: глина и песок. Руки отмоешь - белые, как у барышни. И настроение хорошее. Поработал - попел. Я люблю петь. Меня и сейчас зовут. Я ж никогда не халтурю. Ребята после меня несколько печников пробовали - меня потом звали переделывать. Настоящий же печник говорит: "Трезвым не кладу". А я не пью. Хозяева даже сомневаться начинают. А я кладу чисто, хорошо, но сам знаю, что профессионального блеска не хватает, почерка, который складывается от постоянного повторения одних и тех же движений. Но горит всегда прекрасно. Однако сейчас я ребятам отказываю. Я им говорю: "На перспективу не работаете".
Часов в одиннадцать приходила дочь Сурена:
- Папа, мама волнуется.
К полуночи Слатин бывал уже мертв от усталости. Сурен тоже чаще ошибался и переделывал.
- Плюнь! - просил Слатин. - Пусть так!
Сурен упирался:
- Сделанное должно быть сделано. - И спрашивал у дочери:
- Мама внизу? Пусть поднимается.
Приходила Лида, полная, с одышкой, спрашивала:
- Заговорил людей? Замучил? Как тебе не стыдно, Григорьян?
Слатин смущался. Ему казалось, что и шутить так с наработавшимся Суреном нельзя. Но Сурен говорил:
- Это мой отдел технического контроля. Если Лида работу примет, значит, все в порядке.
И Лида находила какие-то недоделки.
Потом Сурен наконец начинал собирать в свою сумку плоскогубцы, отвертки, пробойчики, мыл руки, они садились за стол. Сурен просил кофе покрепче, и начинался разговор о детях. И Лида, и Сурен могли часами говорить о своих детях.
- У меня на десять лет вперед все расписано, - говорил Сурен. - Лишь бы войны не было. Когда сыну будет восемнадцать, я ему двухместную машину сделаю. Я тебе скажу, - предупреждал он возражения Слатина, - если войны не будет, все равно ему захочется велосипед, а потом мотоцикл. Так машина безопаснее.
Слатин смеялся, а Сурен говорил:
- Только война будет. По газетам вижу и так чувствую. Я же военный человек. Чутье у меня есть. И знаешь, о чем я жалею? Меня там не будет, когда это начнется. Хочешь верь, хочешь нет. Я же со своими из части переписываюсь. Их давно к западной границе передвинули. На Черное море в отпуск через наш город ездят, ко мне в гости заезжают. Я знаю, кто что умеет. Кто начальства боится, кто жены. Я тоже жены боюсь и сам понимаю, что, если там буду, ничего не изменится. Но вот иногда думаю - что-то такое они без меня упустят, что-то не так сделают.
В прошлом году Слатин помог Сурену избавиться от беды. Сурен сделал проект на ремонт двухэтажного дома. Дом этот, строившийся когда-то на одну богатую семью, был неудобен для общежития. Сурен предложил жильцам передвинуть лестничную клетку, вместо мансарды - этаж, квартиры по возможности изолировать. Ему сказали: "Будем купать вас в шампанском". Проект он сделал, а когда явились строители, оказалось, что дом с изъяном: за первым слоем кирпича в стенах - доски. Дореволюционный подрядчик обманул хозяина - делал кирпичные стены с пустотами. Дерево, правда, было еще превосходным: семидесятка, дуб. Должно быть, подрядчик купил и разобрал на доски старую баржу. Но те жильцы, которым переделка не сулила особых улучшений, написали несколько жалоб, в которых было сказано, что инженер Григорьян заставил жильцов согласиться на эту вредительскую переделку. И хотя жалоба была даже на первый взгляд пустой - проектировщику проще делать капитальный ремонт без всяких переделок и никаких возможностей кого-то заставлять у него нет, - жалобе дали ход. Тогда-то Сурен и разыскал Слатина. Слатин послал в проектное бюро толкового рабкора, и вот теперь Сурен нет-нет да напомнит: "Был с комиссией в том доме. Жильцы меня увидели, спрашивают: "А вы разве не в тюрьме?"
Однако жалобы эти чем-то Сурену и помогли. В горисполкоме к нему присмотрелись, увидели, как он работает, и взяли "исполняющим обязанности" главного инженера жилуправления. "Исполняющий обязанности" - потому что анкета у него все-таки была не очень ясной. Убрать буквы "и. о." так и не решились и вернули в проектное бюро с условием, что он будет работать заведующим, а деньги получать как сантехник в одном домоуправлении и как истопник в другом, пока в горисполкоме не найдут возможности повысить ему зарплату. И он опять сел за свой стол, уволил нескольких пьяниц и начал ремонтировать помещение. Бюро размещалось в левом крыле городской бани, вела туда узкая и крутая, как в церковной стене, лестница. Стены не штукатурились и не белились много лет - присутственное заведение с тошнотворным запахом ожидания, с тоской потерянного времени.
Он перекрасил стены, добыл специальные столы для проектировщиков, разыскивал и приглашал инженеров и жаловался Слатину:
- Я людям объясняю: "У нас можно хорошо заработать. Сдельщина! Можно заработать и тысячу и полторы. Как будешь работать". Ты знаешь, что мне отвечают: "Лучше я буду получать семьсот, чем зарабатывать тысячу".
Сурен ошеломленно смотрел на Слатина.
- Если бы мне сказали: "Не работай! Живи, как хочешь, но не работай", - худшего наказания мне придумать было бы нельзя. Но я тебе скажу, человека можно отучить работать. Психологию ему так построить! - Сурен почему-то понизил голос. - В нашей конторе так и получается. Есть у нас строительная организация. Ремонтируют, строят по нашим проектам. Ни железа, ни краски, ни гвоздей, ни рубероида - никаких строительных материалов им не дают. А выкручиваться надо? Приходит заказчик с нашим проектом, а приходит, когда человеку уже позарез, когда он в крайности. Там посмотрят: "Этого у нас нет, этого у нас тоже нет, а это будет в третьем квартале". Он им и говорит: "Я достал то-то, сам я слесарь, брат - печник, приятель - кровельщик. Мы сами все сделаем…" А ему отвечают: "Мы включим вас в смету как своих сезонных рабочих и своих штукатуров пришлем". И записывают себе полный объем работ! Слесарь, печник, кровельщик все быстро сделают - позарез! - штукатуры пол-литра разопьют, а начальство отчитывается на собрании: "План выполнен на сто и две десятых процента".
- И ты молчишь? - спросил Слатин.
Усики Сурена затопорщились, он задумался:
- Вот слушай. Один раз ко мне на работу пришла мать. Они с отцом давно на окраину перебрались. Им нужно было печь отремонтировать, дымовую трубу нарастить. Я сказал, приду вечером, посмотрю, телегу с кирпичами пришлю и сделаю. А у меня в кабинете сидел прораб из этой конторы. Они у нас на планерках присутствуют. Тихо сидел. Мать ушла, а он поднялся ко мне. А у него газета под мышкой была. - Сурен вскочил, увидел на шкафчике газету, сунул себе под мышку. - "Зачем ты будешь сам возиться, трубу наращивать? Я телегу пришлю, печника". Разворачивает газету. - Сурен наклонился к Слатину, развернул газету. - А в газетке у него смета: "Вот тут смета на пять тысяч рублей, подпиши". Я как шуганул его! С трубой, кирпичами! Он вылетел из кабинета. Хотя не себе же он эти деньги положил бы в карман. Он выбивал зарплату для людей. Но вот пришел бы потом, сказал: "Я пошутил". Не пошутил. У меня трое из этой организации работали, приносят смету: пиломатериал, купорос, олифа, гвозди… Я накрыл ее ладонью, говорю: "Меня всегда смешит, когда меня в строительных делах хотят обмануть. Но я вам предлагаю соглашение. Видите, как мы теснимся из-за ремонта? В три дня сделаете, я вам эту смету подписываю не глядя. Нет - пеняйте на себя". На следующий день приходит один. "Где другие?" - "Их прораб в другое место послал". Те двое профессора, а тот, что пришел, шестерка. У них такое разделение. Покопался он два дня, на третий я его выгнал - без напарников не приходи! Явились. Говорю им: "Когда придете наряд закрывать, припомните наш разговор". - "Начальник, все сделаем". Еще три дня возились и исчезли. Я заглянул в комнату - чем же третий занимается? А он гвозди из одной кучи в другую перекладывает. На столе гвозди, понимаешь, по калибру разложены на три кучи, стол толкнешь, края куч смешиваются. Так он кладет с края кучи в центр! "Чем ты занимаешься?!" - "Так гвозди же надо рассортировать". - "Да они опять ссыплются!" - "Так надо же!" Я говорю: "Надо стеллаж перенести на место". - "Не проходит". Действительно, на два сантиметра сквозь двери не проходит. "Распили! Потом собьешь снова". - "Так это ж надо пилить!" - Сурен посмотрел на Слатина. - Ты говоришь, молчу ли я. Производство наше оборонного значения не имеет - ремонтируем людям жилье. Кто с нами считаться будет? А если бы у нас людей было побольше, оборот покрупнее, помещение получше - с нами могли бы и считаться. Я в Харькове был. Там здание трехэтажное, в штате десятки инженеров. Но я ж тебе говорю, что я уже тринадцатый начальник. Можно в таких условиях работать на перспективу?
Рассказывал Сурен азартно. То ли у него накопилось, то ли он так рассказывал потому, что Слатин работник областной газеты. Сам Сурен объяснял это так:
- Понимаешь, работы так много, что на друзей времени не остается.
Теперь ему предлагали место на заводе - сорок подчиненных, ставка семьсот рублей, и он спрашивает совета у Слатина, переходить или не переходить.
- Понимаешь, - говорил он, - директору нужен такой, как я. С административной хваткой. Талантливый инженер на эту должность не пойдет. - И Сурен смущенно улыбался потому, что сам же себя выводил из числа талантливых. - И я тебе скажу: год назад я и думать не стал - перешел бы. А сейчас с делом жалко расставаться. Все ж сердцем делалось. Пьяниц выгнал. Тех, кто за тринадцать начальников распустился, подтянул. Раньше ко мне в кабинет с криком входили - теперь крику нет. Я говорю: выгнал. Но это так говорю. Двух действительно уволил. А те сами ушли. Я и не держу. Ему сказали как-то, что от него сильно пахнет, а он ответил: "Все равно я ухожу". И ушел без обиды. Понимает, что я прав, работать надо, а работать уже не может. Мне говорят: "Секретаршу взял не по чину красивую. Зарплата у тебя для нее слишком низкая. Все равно у тебя ее переманят". Пусть переманивают. А новое дело начинать боюсь. Это же новые люди, новые связи. Тут мне верят еще и потому, что я бывший главный инженер, потому что за все эти годы я никого не обманул. А без личных связей, которые годами налаживаются, ничего сделать нельзя. Бумагу нам планируют 150 килограммов на год, а расходуем мы две тонны. И никакими легальными способами эти две тонны не достать. Я каждый день, когда иду на работу, захожу в облснаб и спрашиваю: "Раиса Ивановна, остаточки есть?" Момент надо уловить, когда придет бумага и картон, когда их распределят по разнарядкам и вдруг окажется, что осталось несколько тонн, на которые как раз в этот момент никто не претендует. И никого я вместо себя послать не могу: ни главного инженера, ни бухгалтера, ни боже мой!" "Сколько вам положено?!" Считая с армией, третий раз начальником стал, с третьего захода стал понимать. Пришли ко мне из НКВД, им срочно проект нужен. Я не посмотрел, что они в форме. "А чем вы можете мне помочь?" - "А что вам нужно?" - "Бумаги". Так они, молодцы, на собственной машине привезли мне кальку.
- Не боялся?
- Боялся, когда жена подруге в дом отдыха письмо с переносом на двух открытках написала. На первой открытке пишет: "У нас недавно состоялась встреча с руководителем подпольной группы…" Это в библиотеке у них встреча читателей с автором-партизаном. Вторая открытка где-то на почте затерялась, подруга из дома отдыха уехала, а письмо только пришло. Там его кто-то прочел и отдал куда надо. Оттуда переслали сюда. По почтовому штемпелю. Обратного адреса на открытке не было. Месяца через два к жене на работу приходят: "Ваше письмо?" Она обмерла. Стала объяснять. А те говорят: "Да мы все знаем. Задали вы нам работу". Она извинялась: "У вас столько работы, а тут я со своими глупостями". А я ей сказал: "Дура! У них же след в бумагах остался! Не могла подождать, пока твоя подруга приедет! Надолго расстались!"
Было видно, что Сурен и сейчас боится.
- Чтобы не было доносов, я все делаю открыто, - сказал он. - Копировальная машина мне нужна, план без нее провалится. Мне ее продают, но ставят условие: оформи моего рабочего на семь месяцев. Я думаю, семь месяцев это будет на мне висеть. Говорю: "Оформляю вас старшим инженером на три", - и смотрю на него. У него двести человек в подчинении, его весь город знает. "Подумаю". А я к своему горисполкомовскому начальнику. "Надо?" - спрашивает. "Надо".
А ты говоришь - боишься!
Сурен спрашивал совета, и Слатин удивлялся, что он может ему посоветовать?
- Когда сердце схватило, я в первый раз подумал: все равно придется уходить. К одному даже присматриваться начал. Тоже на ответственной работе был - бросил. Автобус водит. Здоровый стал. День дома, день - на линии. Я ж тоже шофер первого класса. И я тебе скажу, иногда так хочется плюнуть на все это, уволиться и два месяца ничего не делать. Жена библиотекой заведует, а мне книжку прочесть некогда. На работе проекты, домой чертежи беру - как заведенный, честное слово! Сам себе удивляюсь - откуда силы берутся! - И восторженный тон не соответствовал тому, что Сурен говорил. - Начальник у меня - работяга. Слова хорошие умеет говорить. Перед зимним сезоном котельные пускали, по двенадцать часов работали. "Люди не должны мерзнуть!" А на перспективу работать не любит. Скажешь: "Это ж не на один день! Надо о перспективе подумать", - смотрит с подозрением.
- Сколько ты получаешь?
- Как истопник четыреста и как сантехник четыреста пятьдесят, - засмеялся Сурен. - Я сказал председателю горисполкома: "Вы обещаете мне к будущему году персональный оклад, когда вас здесь, может, и не будет. А как новый человек посмотрит на мое совместительство?"
- С женой ты советовался? - спросил Слатин.
- Жена на пляже агитацией занимается, - опять засмеялся Сурен. - По воскресеньям у них нагрузка - выезжают на пляж с газетами и журналами. Детей с собой берет. Они купаются, а она на жаре в платье за столиком сидит. Библиотекаршам своим разрешает позагорать, а сама не раздевается. Я говорю: "Сиди в купальнике!" Не хочет. Какой-то начальник проверял, кому-то сделал замечание - она и не хочет. У нее же лучшая районная библиотека: стенды, смотры, связи с предприятиями, встречи с артистами. Требовала, чтобы я артистке руку поцеловал. Целый вечер готовился - и не смог!
Воскресное утро подходило к концу. Слатин собирался завинтить последний шуруп в полочку. Кусок хозяйственного мыла был весь в дырочках от шурупов. Сурен сказал:
- Последний шуруп - мой!
Они укрепили полочку в прихожей рядом с зеркалом.
- Едем ко мне, - сказал Сурен, - машину поставим и пойдем по аварийным адресам.
Слатин недавно просил Сурена показать город "глазами строителя".