Они спустились вниз. Слатин сел на заднее сиденье суреновского автомобиля, закрыл дверцу. Он ждал металлического хлопка, но звук был деревянный, фанерный. Красная пожарная краска, любопытные взгляды прохожих смущали Слатина. Сурен несколько раз дернул ручку, мотор мотоциклетно затарахтел, автомобиль развернулся и бодро покатил. Ехать было недалеко; у себя во дворе Сурен закатил машину в железный ящик - гараж, - и они вышли на улицу. Раньше Слатин не очень внимательно слушал рассказы Сурена. Но однажды по какому-то делу он заглянул к нему на работу. Пригибая голову, поднялся по узкой лестнице, прошел по коридору мимо длинной очереди, открыл дверь, на которой было прикноплено объявление: "Прием заказов прекращен до 1 августа 41 года". Объявление никого не останавливало. В кабинете было много людей, и Слатин присел в сторонке.
- Сурен Алексеевич! Мы с ним договорились, а теперь его кто-то сбивает с толку, - раздраженно оправдывался проектировщик. - Низок ему потолок в два пятьдесят! Зачем вам кубатура? - повернулся он к человеку, который стоял у стола переминаясь. - Чтобы не гасла ваша печка! А мы поставим вам принудительную вентиляцию!
- Григорий Анисимович, - сказал Сурен, - чего хочет заказчик? Чтобы высота в котельной была три пятьдесят. Но ведь это мы обязаны навязывать ему эту высоту, поскольку она установлена ГОСТом.
Проектировщик вспыхнул, они еще поспорили с Суреном. Сурен отмечал какие-то места в чертеже. Потом в кабинет вошел новый посетитель. Сурен его спросил:
- Объявление на дверях видели?
- Но у меня исключительный случай.
У всех, кто приходил к нему, был исключительный случай.
- Я бациллоноситель, - плакала женщина, жаловавшаяся на прораба. - Три месяца лежала в больнице, вернулась, думала, все готово. Там же только пять ступенек…
Она ушла, прораб сказал:
- Алкоголичка.
- Мы с вами с ней не поменяемся, - ответил Сурен.
Пришел кто-то из своих:
- Сурен Алексеевич! Мы ж договаривались! Заказов больше принимать нельзя.
Но и у следующего посетителя был исключительный случай.
- У нас детское учреждение, да и проект небольшой. Перегородка, печь, котел. Не осенью ж это делать!
Слатин присматривался, и Сурен казался ему то отодвигающим себя на второй план, как в детстве, - человеком, которого легко склонить на свою сторону, - то совсем новым Суреном, которого ни уговорить, ни склонить нельзя. Слатин заметил, что для Сурена не было своих. Он просто разбирался в проекте, который ему приносили. Тогда Слатин и попросил показать ему город. Сурен понял его по-своему, выписал адреса нескольких аварийных домов и предложил свой автомобиль. Слатин не захотел привлекать к себе внимание этим странным драндулетом, и вот теперь они шли пешком. Это была десятки раз исхоженная улица. Привычная побитым асфальтом тротуаров, кирпичным цветом фасадов, ставнями на первых этажах домов. Кладкой дореволюционной, кладкой современной, потеками от водопроводных колонок - всем тем, что оседает в памяти постепенно и не замечается, не помнится потом. Они искали номер 106 с литером "В". Сто шестых оказалось несколько, и Сурен, что-то прикинув, направился в глубь двора к самой старой на вид халупе. У двери возилась с примусом женщина в прокеросиненном халате.
- Это сто шестой "В"? - спросил Сурен у нее.
- Это уже сто восьмой, - сказала женщина.
- Вот этот сарай сто шестой "В"?
- Сарай! - сказала женщина. - В этом сарае семья живет. Нет, это тоже сто восьмой.
Слатин посмотрел на сарай - крыша его прогнулась седлом.
- Все равно, - сказал Сурен. - Комиссия у вас уже была? Дом записали на слом?
- Нет, - сказала женщина, - комиссии у нас не было.
Теперь из соседней двери за ними наблюдала женщина, такая же пожилая, в таком же прокеросиненном халате, с обесцвеченными старостью, дурным воздухом волосами, с бледной кожей шеи и лица.
- Да что комиссия! - сказала женщина. - Вон тот сарай, о котором вы говорите. Там уже было столько комиссий, а все равно людям некуда деться.
Женщины теперь проявляли к Сурену и Слатину некоторый интерес. Однако не очень сильный.
- Когда ваш дом построен? - спросил Сурен. - Можно войти?
- Еще хозяин строил, - сказала женщина. - Сто лет дому, не меньше. Теперь он жактовский.
Ни ступенек, ни крыльца в доме не было. Пол был настлан прямо по земле. Однако войти оказалось непросто. Дверная рама просела, и дверь приоткрывалась, а не открывалась. Дерево на полу истлело, было побито гнилью, как металл коррозией. В комнате стоял тот самый запах, которого можно было ожидать, лишь взглянув на халат женщины. Так пахнет воздух, из которого парами керосина вытеснен кислород.
- Комнаты сырые? - спросил Сурен.
- Да, - сказала женщина. - Холодные.
В комнате стояло четыре кровати.
- Кто с вами живет?
- Невестка. Сын в армии. Скоро демобилизуется.
Женщина по-прежнему была сдержанна, но на вопросы отвечала. Старая, в этом старом доме, она вызывала жалость, но не очень сильную. Так складывалась ее жизнь, так шла она у нее десятки лет - ничего тут не изменишь даже новой квартирой.
Они вышли во двор, женщина шла за ними. Она даже не спрашивала, откуда они, Сурен сам объяснил - из проектного бюро, - но, видя, что они уходят, все же заторопилась. Показала, как легко отделяется пористое дерево, если его просто взять пальцами.
- Это же название одно - рамы, - сказала она. - Они уже двадцать лет не открываются. Двадцать лет дышим одним и тем же воздухом.
- А к домоуправляющему обращались? - спросил Сурен.
Глаза женщины сразу потускнели, она не ответила, а Слатин и Сурен направились к двухэтажному бараку. Дом был оштукатуренный, серый, как будто каменный. Но Сурен сказал:
- Деревянный, обтянутый сеткой, по сетке оштукатуренный. Потолок из камышитовых матов. Материал неплохой, но недолговечный. Конечно, если барак простоит столько, сколько ему положено, то не страшно. Но ни одного временного строения мы еще не снесли. Средства вгоняем в капитальный ремонт, и дома повисают у нас на балансе. Люди идут в город, а жилья нет.
Ничуть не смущаясь тем, что из барака на них смотрят, Сурен объяснял все это Слатину. Сурен вообще не смущался во дворе чужого дома, привычно входил в дом к пожилой женщине, по-хозяйски ее расспрашивал, привычно уходил, так ничего и не пообещав.
Из окна на них смотрела девушка. Сурен спросил:
- Это сто шестой "В"?
- Сто шестой, а какой литер, не знаю, - сказала девушка.
- Комиссия у вас была?
- Была, - ответили откуда-то сверху. - Вот поднимитесь сюда, молодые люди.
В темноватом подъезде они разглядели на площадке второго этажа двух старух. Из длинного коммунального коридора на первом этаже уже кто-то спешил, но старухи перехватили их:
- Сюда, сюда, посмотрите сами!
Перила, пол в коридоре - все было деревянным, серым и шелушащимся. Весь барак пересох и ослаб от старости. Эту его опасную старческую легкость Слатин почувствовал, когда поднялся по деревянным ступеням на второй этаж. Их завели, затянули в коридор и, как показалось Слатину, с каким-то торжеством показали подпертый бревном потолок. Потолок переломился и обнаружил скрытый в других местах камышитовый мат. Это были плотно связанные, почерневшие камышины.
- Видите! - сказали старухи.
Слатин смутился. За ними следили, и смущение Слатина сразу же было замечено и по-своему истолковано. Их потянули дальше по коридору. Показали огромную кухню со старой кубовой печью, с двумя старыми плитками, с десятком кухонных столиков. Такие столики не выпускает ни одна фабрика, но только такие столики и можно увидеть на кухнях коммунальных квартир. Коридор был загроможден вещами: сундуками, ящиками, детскими велосипедами.
Сурен и в этом коридоре чувствовал себя уверенно, уверенно задавал вопросы, спокойно объяснял Слатину:
- После революции камышит был в моде. Технология разрабатывалась, но далеко дело не пошло. Добывать оказалось не так-то просто. В болотах, плавнях - только на первый взгляд дешевый материал. Давно вы здесь живете? - спросил он у женщины, которая тянула их в свою квартиру.
Оказалось, барак был построен для работников НКВД, потом они получили новые квартиры, а барак заселили портовыми рабочими.
- Разве можно здесь жить? - распахнула женщина дверь в другую точно такую же комнату. - Когда соседям давали квартиры, мы нахрапом позанимали их комнаты, двери туда прорубили.
В каждой комнате было по две кровати. Во второй комнате спиной к Слатину и Сурену на кровати лежал мужчина. Распахнутая дверь, шум его разбудили. Он сменил позу, но не повернулся к вошедшим. Слатин заторопил Сурена:
- Пошли!
Им еще что-то хотели показать, на лестнице их ждали жильцы первого этажа, но Слатин настойчиво тянул за собой Сурена. Было удивительно, что их так и не спросили, кто они такие. Когда они уже спускались по лестнице, их окликнули:
- Вы скажите там, где надо!
И кто-то добавил непечатное слово.
- Мы из проектного бюро, - сказал Сурен. - Там, где надо, мы скажем, - и спросил у Слатина: - Слышал?
- Ругаются? - сказал Слатин.
- Ого! Никого не боятся.
Они вышли на улицу, и Слатин ее как будто не узнавал. А Сурен показывал ему дома и рассказывал. Сурен дома видел насквозь, диагнозы ставил мгновенно. Показывал на одноэтажный дом, который Слатину казался кирпичным:
- Деревянный, обложенный кирпичом. Кирпич скоро осыплется. Считай, дома уже нет. До революции сколько хочешь было подрядчиков-халтурщиков. Хозяин не следил - делали черт знает что! Стена вроде кирпичная, а на самом деле между кирпичами - земля. Сейчас ремонтируем дома - находим.
Он сверился со своим списком адресов и повел Слатина вниз, к реке. Это была самая старая часть города, тихий пешеходный район, хотя центр был совсем рядом. То, что улицы стары, было видно и по толщине уличных деревьев, и по оконным ставням, и по цвету булыжника на мостовой, и по абсолютному отсутствию автомобильного и трамвайного шума. В тишине солнечный свет был ярче и жара сильней. Тень лежала короткая, от одноэтажных домов. Сурен закурил и залился потом, рубашка прилипла к спине и на животе. Он, как полотенцем, вытирал платком лицо и шею и рассказывал Слатину, почему в стенах некоторых домов кирпич имеет два, а то и три оттенка. Люди использовали и фабричный кирпич, и кирпич, взятый после разборки разрушенных в гражданскую войну зданий, и кирпич от взорванного городского собора. Собор взрывали в двадцать седьмом году, но что делать с развалинами, долго не могли сообразить. Кирпича, мусора, обломков стены было так много, так много было еще устоявших стен, что на разборку всего этого потребовалось бы множество машин и рабочих. Всю площадь обнесли огромным забором. Газета, в которой работал Слатин, несколько раз писала о том, что будет на этой площади. Развалины постепенно расчищались, забор укорачивали - открылось большое пространство, на которое, чтобы засыпать кирпичную пыль, жесткий строительный мусор, завозили землю и песок.
- Что это на крыше? - показал Слатин на странную, лепесткового вида крышу.
- И толь, и рубероид, и пергамин.
- Давай зайдем сюда, - предложил Слатин. Он уже догадался, что далеко ходить незачем.
Сурен согласился, и они вошли. Дверь халупы, накрытой лепестковой крышей, была открыта, и Сурен постучал о притолоку.
- Хозяева! - позвал он, и Слатин опять услышал в его голосе бесцеремонные нотки.
От марли, занавешивающей дверь, тянуло тем же сильным бескислородным керосиновым запахом.
- Разве это дом! - кричала женщина. Она работала на табачной фабрике, а ее муж - дворником в мореходном училище.
- А на предприятии вам что-нибудь обещают? - спросил Сурен.
- Что там обещают! - сказала женщина.
Они вошли вместе с ней в халупу, а когда вышли во двор, их уже ждали. Мужчина в майке повел их в глубь двора и показал жерло большой цементной трубы.
- Источник? - спросил Сурен.
- Лет двадцать - тридцать назад был, - сказал мужчина в майке. - Я не помню, а люди говорят. А теперь осенью и вообще в дожди вода идет, - и он показал путь, которым течет вода. Он шел прямо под стеной дома. - Может, засыпать люк?
- Ни в коем случае, - сказал Сурен. - Помните, как ушел под землю новый дом? Должны помнить - это в двух кварталах от вас. - Сурен повернулся к Слатину. - Там была старая дренажная система. В гражданскую планы сгорели, никто не знал, как она работает и зачем там люки. Портовики построили там четыре трехэтажных дома. До этого никто дренажную систему не трогал, она сама работала помаленьку, воду спускала. А тут пришел управляющий, подумал, зачем ему пустые люки, дети еще туда попадут. Забил их камнями и землей. А тут дожди - и дом ушел под землю. На воде стоял.
- Как ушел? - не понял Слатин.
- Провалился, и все. Многим еще повезло. Дети в школе, отцы на работе. Многих строителей тогда посадили. А какое ж это вредительство - просто малограмотность.
Мужчина в майке спросил:
- И наш дом на воде стоит?
- На водоносном слое, - сказал Сурен. - Надо прислать вам инженера.
- Да приходили уже, - сказал мужчина. - Мы звали, когда вода шла. Один и предлагал забить камнями. Я и набросал, а вода все равно шла.
Сурен еще что-то хотел узнать, но Слатин потянул его. Движение его сразу было замечено.
- Да-а! Ходят тут, - сказал кто-то.
- А вы кто такие будете? - спросил мужчина в майке.
- Из проектного бюро, - сказал Сурен.
Они вышли на улицу, и Слатин даже головой встряхнул от наваждения. Раньше он город видел как на рекламных открытках: Дом Советов, театр, а теперь - пергаминовые крыши.
Сам Слатин до последнего времени жил в коммунальной квартире. И друзья его имели комнаты в коммунальных квартирах. В настоящих двух- или трехкомнатных квартирах он бывал так редко, что ни зависти, ни энергии добиваться и для себя чего-нибудь такого же это в нем не возбуждало. И вообще все это как-то определяться стало для него совсем недавно. Только сейчас сквозь книжный туман он стал замечать комнату, в которой спал, кухню, в которой мать готовила еду. Один раз в жизни он сшил костюм на заказ, и все, что было связано с хождением к портному, надолго оставило в нем стыдное ощущение. Человек, который мог тратить энергию на то, чтобы достать себе модные туфли, был ему странен и неприятен. Работа поглощала Слатина целиком. Может быть даже, он был фанатичным человеком. Ведь то, ради чего он работал, называлось счастьем человечества. А квартирная бедность и бедность в одежде, которую Слатин вовсе не ощущал как бедность - все жили примерно одинаково, - развязывала ему руки, освобождала от низменных хлопот. Он родился в бедной стране, где беднота совершила революцию, и слово "необходимость" было одним из главных в его словаре.
- Мало пока строим, - сказал он Сурену.
- Мало! - ухватился Сурен.
- Но ведь строим же, - сказал Слатин. - Простым глазом видно. Все средства в тяжелую промышленность вгоняем. На квартиры не хватает.
Сурен ответил непонятно:
- Сознательных много - инициативных перевели. Сами себе создаем трудности, а потом героически преодолеваем их. То, что идет на тяжелую промышленность, - пусть идет. А дома можно строить на месте своими силами. И людей, и средства - все можно найти. Материал местный есть - я в карьерах бывал, присматривал. Смелости нет - одна сознательность осталась. Специалисты нужны, инициативные люди. Заговори с председателем горисполкома. Про международное положение он тебе расскажет. Спроси, как дренажная система работает, сразу заскучает. План есть? Больше никому не надо! А какого главного инженера взяли? Пацана, закончившего техникум. Бывают молодые, да ранние, а этот пустой. Специально взяли, чтобы было на кого вину взваливать.
Получалось, что Сурен еще и жалуется. Слатин сто раз давал себе слово не участвовать в таких разговорах. Сурен сказал:
- Помнишь дом, в котором мы жили? Знаешь, что это дом моего деда? Зайди туда - дерево в оконных рамах как новое. У деда глаз был. Дед в наш город приехал из Мариуполя не с капиталом, а с рекомендательным письмом от хозяина, у которого работал приказчиком. Ему под это поручительство занимали деньги. Тогда тоже не только на деньги, но и на человека ставили.
Никогда Сурен не говорил со Слатиным о своем деде, но сегодня Слатин почему-то ждал, что Сурен именно об этом и заговорит.
- Хорошо, - сказал Сурен, - у этого анкета не та, тот на собрании не то слово сказал. Или совсем не умеет на собрании говорить. А работать кто-то должен? А как работать на перспективу, если я - тринадцатый начальник? Ведь никто не хочет думать, что все, что сегодня строим, завтра надо будет перестраивать. Я как этот американский журнал посмотрел, сразу решил: брошу свою контору, перейду в институт.
- Значит, переходишь?
- Погоди. Случай подворачивался скандалить, я скандалил. Звонит мне недавно какой-то мужик: "Позвоните в горком товарищу Дубоносову". Не сам Дубоносов, не секретарша его, а солидный мужик. Я звоню - Дубоносов занят. А у меня дел по горло. Через полчаса тот же голос: "Почему не звоните товарищу Дубоносову?" Дозвонился. "А-а, это ты, Григорьян!" Понимаешь, "ты"! Старый знакомый! Объясняет, в чем дело. В зубоврачебной клинике лаборатория оказалась без вентиляции. Чтобы ее исправить, надо было поработать, а они ее просто забили. Форточка - вся вентиляция. А там пломбы делают, пары ртути. "Надо им сделать проект, - говорит Дубоносов, - и побыстрей". А у него там жена работает. "Ты не стесняешься", - думаю. Я отвечаю: "У нас строгий график, утвержденный главным инженером горжилуправления. Вы ему позвоните". - "Да нет, Григорьян! Ты сам ему позвонишь. Скажешь, Дубоносов дал указание". Я у него спрашиваю: "Ты один у себя в кабинете?" - Опешил: "Да, а что?" - "Пойди ты к… матери!"
- Значит, точно переходишь? - засмеялся Слатин.
- Нет, - сказал Сурен, - партийная дисциплина. Заявление я начальнику подал. Он меня к заместителю, а потом к председателю горсовета вызвали. Бумагу показывают: "Мы вам выхлопочем оклад". Спрашивают: "Григорьян, ты не пользовался путевками в дом отдыха?" Понимаешь, один говорит, другой вторит: "Да, кстати, должность начальника бюро приравнивается к должности заведующего отделом горсовета. Надо, чтобы Григорьян получил путевку и подъемные. На лечение". Сколько лет работаю, никто так со мной не разговаривал. Просил - не помогало. Теперь в минуту все стало возможным.
Они шли по Нижнебульварной улице. Отсюда была видна река. Пляж, усыпанный телами загорающих, моторный паром, везущий отдыхающих на пляж, парень на корме парома с гитарой наперевес… Они еще не знали, что двадцать минут назад радио сообщило о начале войны с Германией.