Глава третья
К концу третьего дня пути они выбрали хорошее место для стоянки быстро развьючили лошадей. Афанасьич их стреножил и отправил пастись. Они были невдалеке, на низеньком берегу, поросшем густой травой. Мерно позвякивали колокольчики, изредка раздавался всхрап - лошади вздыхали как люди.
- Устают кони, - сказал Афанасьич. Он жалел лошадей.
- Еще бы, столько груза…
- Это на орловского рысака можно взвалить сколь хошь, а наши-то - скелеты.
- Овес пока будем беречь, - сказал Аникей.
- Я не про то… жалко животину… все поле упиралась.
- В поле было легче…
- Конечно, легче, я и говорю, что легче.
- Давай палатку ставить, пока светло.
Место для палатки они выбрали у самой воды, на сухом галечнике.
- Я зайчишек попромышляю? - спросил Афанасьич.
- Давай! Ужин я сварганю, - согласился Аникей.
Каюр взял ружье и ушел вниз по реке на косу. Аникей развел костер, поставил чайник и только потом принялся за банки. Вечером они всегда готовили суп. Днем обходились консервами и чаем.
Вернулся Афанасьич примерно через час. Выстрелов Аникей не слышал, а потому даже и не смотрел в его сторону. Старик присел у костра, вздохнул и сплюнул. Третий день он приходил ни с чем.
- …Афанасьич выбегает, прямо в зайчика стреляет, - заводил его Аникей. - Ну, где рагу? Где твой заяц?
- А, - махнул рукой дед, - все равно он рыбой пахнет!
- Ну? - расхохотался Аникей.
- Завтра поутру они у меня попляшут! Вона сколь следов!
- А рыба? Рыба где? - не унимался Аникей, - Она небось зайчатиной пахнет?
- Куропачей надо посмотреть… - вяло обронил каюр.
- Ладно уж, давай ешь суп. - Аникей протянул ему чистую миску и ложку. И стал нарезать хлеб.
- Эх-ха-ха! Суп кандей для нас… людей, рыбья чешуя и боле ни… ничего…
- Не ругайся у костра, Афанасьич.
- Да где ж еще и поругаться? На людях нельзя, в маршруте задыхаешься.
- Не плюй в костер, не ругайся у костра, не мочись в реку… Все это дурные приметы…
- С такой дорогой все приметы плохие.
- Не гневи судьбу, Афанасьич. Хорошая дорога, хорошая. Дальше хуже будет.
- Кони устают.
- Знаю… завтра дашь овса.
Ночь была холодная и тихая. Ни ветерка. Только блики костра на белой палатке, шум реки и позвякивание колокольчиков.
Где-то ухнула ночная птица.
- Смотри-ка, - встрепенулся Афанасьич, - не все еще улетели, Знать, быть еще теплу, птицу не обманешь.
- Как сказать, - вздохнул Аникей. - Совсем птиц не видно. Даже куропатки где-то затаились. Вот там они, наверно, на склоне тех сопок, - и он показал в темноту.
Яркие звезды висели низко.
- Быть погоде, - сказал дед.
- Выйдем попозже, пусть лошади отдохнут. Да и ты поохотишься, - предложил Аникей. - Давай спать.
Он первым залез в палатку. Сапоги и портянки сушились у костра. Завтра выходить поздно, можно их не вносить в палатку. Утренняя роса с обуви и портянок у костра сойдет быстро. Он разделся, нырнул в спальный мешок, одежду свернул и вместе с пистолетом положил под голову. Пистолет напомнил ему смешной случай.
- Слышь, Афанасьич? Раньше за патроны к пистолету надо было в конце поля нашему начальству отчеты писать - куда и зачем израсходованы.
- А че, так не ясно?
- Ну, так было. И вот Алексеич…
- Наш, что ли?!
- Ну да, лауреат, а тогда он еще простым геологом был, начальником партии. Так вот он написал: "Все патроны в поле израсходованы по назначению. Так, однажды ночью в маршруте на меня налетел страшный зверь приземистого вида (заяц)…"
- Опять ты с зайцем?!
- Нет, ей-богу! Вызвали его, сказали, что положено. Но больше никто уже за патроны не отчитывался… Давай укладывайся, чего куришь? Разлегся на вьюках… Завтра до солнца встанем…
Афанасьич, кряхтя, влез в палатку. Долго устраивался поудобней.
От усталости не спалось.
Тихо шелестела река. Где-то высоко-высоко пролетел самолет.
- И чего летают? - вздохнул дед.
- Не ворчи, спокойной ночи.
Не спалось Аникею. Дед тихо посапывал, а Марков думал о том, что хорошо бы не забыть и по возвращении написать, чтоб деду премию дали, старается он. Да и продукты, какие спишут, ему отнести. Один он, без старухи. Рыбы небось ребята на базе наловят, надо, чтоб деда не забыли. Нам нынче не до рыбалки.
В небе опять прогудел самолет.
Марков засыпал. И не загадывал сна. "Ни к чему, - думал он. - После такого маршрута все равно ничего не приснится. Вот дойду - и поеду на материк. А потом снова сюда вернусь. Быть бы здоровым. И жить в маленьком домике в тайге у реки. И чтобы ночью во всей тайге светились только окна твоей избушки. А сверху бы пролетал самолет…"
Утром Афанасьич встал чуть свет, разжег костер, поставил чай. Пересчитал лошадей - их колокольчики были слышны, за ночь они лишь слегка разбрелись, но все были видны в редколесье.
- Никей! Подъем! Чай хлебать!
- Не кричи, зайцев спугнешь, - вылез из палатки Аникей и побежал к реке умываться.
Афанасьич выпил последнюю кружку и стал собираться на охоту.
- Да не торопись ты, - увещевал его Аникей. - Пей еще. Смотри, благодать-то какая. Только у костра и сидеть с чайком-дымком: ни комара, ни гнуса. Вспомни-ка лето…
- Как забыть… помню, - проворчал дед.
Летом мошка так донимала людей и животных, что в партии погибли щенок и жеребенок. У лошадей наиболее открытые, уязвимые места мазали дегтем, а за жеребенком не присмотрели. Щенок - тот погиб сразу, на третий день, сначала даже не поняли отчего. Наверное, для молодых животных гнус губителен.
- Ну ладно, ни пуха ни пера, - попрощался Афанасьич.
Аникей попил чаю, и принялся готовить кашу. В мыслях он был там, в партии, с ребятами. "Обрабатывают сейчас самый дальний угол планшета, - думал он. - Закрывают четвертушку".
Позванивали колокольчики.
- Эх вы… - бормотал он вслух, - скакуны лихие, кони-звери, рысаки-задохлики…
Больше всего опасался Аникей за Богатыря. Он шел медленно, отставал, плохо ел, спотыкался на ровном месте. Совсем не оправдывал свою кличку. Наверное, он и в партии еще был болен. С чего тогда так разнесло его живот?
Каждый раз затягивать подпругу на нем было целым событием. Аникей упирался в его живот, тянул изо всех сил ремень, конь шатался, шумно портил воздух. Афанасьич тянул второй ремень, ругался, вытирал пот и тяжело вздыхал:
- Живодерня по тебе плачет…
Аникей встал, посмотрел в редколесье. Богатырь стоял у дерева, как изваяние, и не шевелился, смотрел в одну точку.
Тогда Аникей отсыпал в торбу овса, принес лошади. Богатырь ел медленно, вяло шевеля губами. Есть ему не хотелось. Воды в лужах было вдоволь, и поить его Аникей не стал, а вернулся к костру.
Где-то очень далеко прогремел выстрел.
"Ага, - обрадовался Аникей,- наш дедуля-то дорвался до зайчатины! Этот не промажет!"
Раздался второй выстрел.
Аникей начал потихоньку собираться, чтобы к приходу каюра все личные вещи были упакованы. Закончив с рюкзаками и спальными мешками, он принялся за палатку. "Потом можно будет и порыбачить", - решил Аникей и отложил в сторону спиннинг.
Что-то тревожное вдруг почудилось Аникею в беспорядочном тарахтении колокольчиков. Он выскочил на берег и увидел, как стреноженные лошади, неуклюже прыгая, в панике покидали место, где недавно паслись. На освещенной ярким солнцем лужайке оставался только Матрос. Но вот и он поднял связанные передние ноги, сделал один прыжок, потом второй. И тут Аникей увидел, как из лесу стремительно выскочил большой черный зверь, на полном ходу пересек лужайку, налетел на Матроса и, не останавливаясь, скрылся в зарослях.
Аникей бросился к карабину, передёрнул затвор и, пустив вслед медведю две пули, понял, что уже поздно. Он побежал к лошади.
С другой стороны лужайки бежал Афанасьич.
- Вот… - только и сказал Аникей.
Афанасьич бросил двух зайцев, положил рядом с ними ружье, опустился на корточки перед лошадью.
- Позвоночник… перебил… - сказал он.
Аникей молчал, еще как следует не постигнув смысла случившегося. Он смотрел на умирающее животное.
- Такой сильный конь был, - сказал дед. - Самый лучший в отряде…
Аникей все еще не мог прийти в себя. Потом опомнился.
- Он испугался твоих выстрелов. Мчался как сумасшедший. Я видел. Ты по медведю стрелял?
- Зачем? У меня и жаканов нет. Я по зайцам.
- Значит, он был где-то рядом и испугался.
- Наверное… что делать-то?
Аникей отвернулся. Потом тихо сказал:
- Добей. Чего ему мучиться, - и расстегнул кобуру.
- Да что из твоей пугалки-то? - вдруг закричал каюр и вырвал у него карабин.
Аникей пошел к реке.
Раздались два выстрела.
Аникей сидел у костра и курил. Подошел дед.
- Колокольчик снял? - спросил Аникей.
- Забыл.
- Сними…
Дед ушел к лошади.
- Вот ведь как бывает, а? Вот ведь как бывает… - твердил Аникей.
- Все, - сказал дед.
Они молча сидели у костра.
- Медведи… альбо птицы растащат… - промолвил дед.
- Альбо птицы, - повторил Аникей. Он вздохнул.
Они снова закурили.
- Надо перепаковывать груз. Собирай лошадей, Афанасьич.
Лошади и без того сбились кучей и стояли недалеко от костра.
- Дай лошадям овса, все меньше тащить. И вьюки Матроса давай перераспределим. Побольше на Тайгу и Серого, Богатырь совсем не тянет. Орлик старенький. Чайке можно добавить тоже, а?
- Можно, - согласился каюр.
Через час они отправились дальше на юг.
Афанасьич дважды пытался подойти к Аникею, разговорить, отвлечь его от мрачных мыслей, но геолог молчал и беспрестанно курил, чего никогда не позволял себе в маршруте, на ходу.
Караван шел медленно из-за Богатыря.
- Совсем он у нас ослаб, - сказал дед.
- Он болен. Вот отчего только?
- Он и в поле был невеселый. А сейчас совсем… эх! Купили у цыгана лошадь… - начал дед.
- Да ладно тебе, - махнул рукой Аникей и пошел вперед.
В поле Богатырь отличался тихим характером, но тяга к воровству и непривередливость к пище у него, видно, были врожденными. Он ел вяленую рыбу, консервированный борщ, мог съесть живую полевку, однажды добрался до только что обсмоленной на костре утки - и от нее осталось одно крылышко, неожиданно съел промасленную ветошь, выпил ведро компоту, который охлаждался в ручье, а ящики с крупами и мешки с макаронами от него укрывали двойным брезентом. Это было стихийное бедствие, а не конь.
- Оттого он и здоровый такой, что ему любое меню по плечу! - говорил начальник партии и призывал геологов следовать примеру коня, есть что придется и не сетовать на разгрузочные дни, которые неизбежно наступят. Начальник партии был реалистом, диалектиком, просто хорошим полевиком, и его прогнозы сбывались.
От неумеренности в пище трудовой энтузиазм Богатыря не возрастал, зато живот распухал на глазах.
- Чрево! - смеялся в поле Аникей, нежно поглаживая коня.
- И вот сейчас предмет общих шуток худел на глазах, торчали ребра и выпирал позвоночник, только живот не уменьшался по-прежнему.
Аникей что-то шептал Богатырю, трепал по холке, но такая невыразимая печаль была в глазах коня, что геологу хотелось взвалить его тюки на себя.
- Надо проследить, чем он ходит…
- Жидким, - ответил дед.
- Может, отравился?
- Чем?
- Действительно, чем? Хотя при его всеядности… Вот у пастухов, - вспомнил Аникей, - однажды отравилась большая отколовшаяся от стада группа оленей. Специалисты нашли, что это свинцовое отравление. Олени наткнулись на какую-то траву на берегу океана. Выяснилось - обыкновенная пущица, от которой никогда олени не травятся… Так и остался тот случай загадкой.
Дважды в течение дня. Богатырь падал. Снимали вьюки, давали коню отлежаться, подсовывали овес, уговаривали, но он не ел.
После дневной чаевки решено было разгрузить Богатыря - пусть до вечера идет пустым. С рассортировкой поклажи возились долго. Наконец тронулись. Лошади, как прежде, шли тяжело, и Богатырь плелся сзади.
"Эх ты, сивка-бурка, вещая каурка, - думал Аникей, - где ж тебя сглазили?"
Перед заходом солнца, не дотянув часа до намеченной стоянки, лег Богатырь в третий раз, уже без поклажи.
- Все, сказал Марков, - дальше не пойдем. Тут станем.
Место было неудобное, сырое, и до реки далеко.
- Пусть он тут лежит, - сказал Афанасьич. - Поставим палатку на взгорке, там суше. А воду в болоте возьмем.
Коней развьючили рядом с Богатырем, дед их тут же спутал, отправил пастись, а потом люди, взвалив на себя спальные мешки, рюкзаки, оружие, пошли устраиваться на маленькую сопочку.
- К утру оклемается? - спросил Аникей.
- Должон.
- Завтра самый трудный участок. Сплошь по болоту.
Афанасьич принялся за костер. Аникей достал из планшетки карту, долго изучал ее при свете костра.
- Да, кругом болота и кочкарник. Почти весь день. Зато потом день хорошего пути… примерно день… ночевка… - бормотал Аникей. - Слышь! Афанасьич! Нам бы еще два дня хорошего ходу, а там и село недалеко!
- Устал, чай!
- А ты?
- Знамо дело… Кони и те устали.
- Лихачи наши… ахалтекинцы… дармоеды проклятые! - ругался Аникей.
- Ты чего серчаешь? - удивился Афанасьич;
- Я просто так, - спохватился Марков. - А ты зайца не трожь! Подожди меня, его на весу надо разделывать. Понял? На весу!
Он встал и пошел помогать деду.
Потом, пока готовился ужин, Марков сбегал к Богатырю, насыпал у морды овса. Но конь лежал и не пытался вставать.
- Смотри-ка, бочка, - постучал в темноте дед.
- Мало, что ли, их в тундре разбросано?
Марков подошел, посветил фонариком. Бочка была с днищем, вскрытым, как у консервной банки.
- Лабаз был, чтоб медведь не раскурочил. Наш брат работал. Смотри - в крышке дырки, затягивали проволокой. Погляди, не осталось ли чего, - засмеялся Аникей.
- Как же, оставят, - ответил дед, но на всякий случай полез рукой, пошарил, Марков ему посветил.
- Давно работали, совсем бочка ржавая…
- Болеет? - спросил дед.
- Лежит.
Было морозно, но лезть в палатку, отходить от костра не хотелось.
- Вот приедем в село, - размечтался Афанасьич, - дружок там у меня есть. Петро, механик на электростанции. Баба у него, Магда - во! - И он развел руки. - Кулачищи - что твой рюкзак! Берет двух мужиков, сталкивает лбами и отпускает, - засмеялся дед. - Продавщицей работает. Вот уж попьем!
- Так навигация только закончилась. Когда к ним завезут? Нет, пожалуй, ничего.
- У Магды всегда есть. Какой это продавец, если у ней выпить не найдется!
- Сначала дойти надо.
Глава четвертая
Утром выпал туман. Марков проснулся очень рано - с мыслью о Богатыре. Он не торопился. Осторожно, чтобы не разбудить каюра, вылез из палатки, не спеша обулся, натянул куртку и пошел вниз, туда, где в тумане звенели колокольчиками невидимые лошади.
Вернулся он быстро, Афанасьич уже одевался.
- Ну что?
- Мертв.
Аникей пошел собирать сушняк для костра. Позавтракали остатками зайца и чаем.
Странно, но смерть Богатыря не потрясла Аникея. Не потому, что из памяти не выходил трагический случай с Матросом. Аникей был готов к неотвратимости происшедшего. Почему, он не знал. Или верил в парность случаев, или поверил в полосу невезения, которая для него неожиданно наступила тут, в местах, которые он почитал своим домом. Вот это его больше всего угнетало, но была удивительно ясной голова, и он чувствовал себя удивительно спокойным, и его спокойствие передалось Афанасьичу.
Ничего не говорили о коне, ни словом о нем не обмолвились и за завтраком. Аникей думал. Он должен принять решение. С этими лошадьми и с таким грузом они далеко не уйдут - это было ясно обоим.
- Колокольчик сними, - напомнил вдруг Аникей.
Каюр встал и молча пошел к Богатырю.
Раннее солнце потихоньку разгоняло туман. Он плыл над болотами, хлопья его цеплялись за деревья, он таял, и день обещал быть хорошим.
Аникей молчал. Он смотрел на болото, на стоящих внизу лошадей, на появившуюся неожиданно черту горизонта, взломанную зубцами далеких гор.
- Афанасьич! Афанасьич! - вдруг закричал он.
- Чего ты? Здесь я.
- Бочка, - сказал Аникей.
- Что?
- Бочка, - повторил он.
Старик молчал. Ждал.
- Все наши образцы, все камни, сколько войдет, мы сложим в бочку, А место закоординируем. Вертолет всегда может тут подсесть. Только бочку надо поднять вот на эту сопку: нашу-то горку зимой снег засыплет.
- Ого куда тащить!
Аникей развернул карту, начал считать горизонтали:
- Великовата. Шестьсот метров… ничего… ничего не поделаешь. Затащим. Такое наше дело.
- Уж точно. Каждый зайчик ест свою капустку, - согласился дед.
- Сначала мы ее закатим на вершину, а потом будем рюкзаками таскать камни.
- Может, еще что там оставим?
- Давай думать… Две большие палатки уложим на дно…
- Резиновую лодку?
- Нет, лодка, нам пригодится. А вот если все образцы не войдут, можно оставить их рядом с бочкой в мешках. Бочка вообще как ориентир, никто там ничего не тронет.
- Хорошо-то! Вот коням облегчение, - обрадовался каюр.
- Топоры, кроме одного. Оба седла - вон они какие тяжеленные, ремни… нет, ремни пригодятся. Думай, что еще?..
- Да можно насобирать по мелочи, давай развязывать вьюки. Веревки пригодятся - капроновые, крепкие… их возьмем…
Они начали складывать в отдельную кучу все, что решили оставить на сопке.
- Никей! А ежели тут с оленями чукчи будут проходить?! Они же заберутся на сопку…
- Афанасьич, за весь сезон мы встретили две их оставленные стоянки. Ты что-нибудь брал из их вещей? Шарил в брезенте, под шкурами?
- Упаси бог!
- Ну вот и за них не беспокойся. Никто ничего не тронет.
- Дак я это просто так, мало ли чего…
- Вот и ничего… Совсем костер погас. Поставь-ка чайку лучше.
Больше половины дня ушло у них на работу. Аникей подумал, что можно, конечно, загрузить двух лошадей и, ведя их зигзагами, поднять груз по крутизне наверх, но не хотелось мучить животных перед трудным переходом по болотам. Зато сами они вымотались до предела.
Уставшие, вспотевшие, как загнанные кони, сидели у палатки.
- Вот и солнце покатилось за горизонт, - сказал Аникей.
- День пропал…
- Пропал, да не совсем… Километров десять - пятнадцать до ночи пройти еще успеем. Давай, Афанасьич, второго зайца. Один чёрт, ужинать не придется.
…И потом, когда они покончили с этим то ли обедом, то ли ужином, Марков сказал:
- Идти сегодня нет никакого смысла.